Да!)

именно так!)

Вопрос: Каждый момент в моей жизни это драгоценность. Каждый день я живу, зная, что все хорошо в моей жизни, и что я привлекаю только лучшие вещи в моей жизни.

1. да!		25	(100%)
Всего:		25

@темы: аффирмации

---

Ночная история

 Itan Hunt Итан, еще раз повторю, что очень рада, что мы нашлись опять)) мой дом-твой дом) в качестве приветствия тебе эта Ночная) заметь, я не ставлю смайлы!)))) хотя очень хочется сердец тут налепить)))

поскольку, как ты понял уже, наверное, грустные картинки я люблю гораздо сильнее развеселых, то вышла вот такая история) на песню, которую, не буду называть имени этого ужасного любимого человека, он мне вчера кинул в вк)) девушка чудесная, песни у нее тоже)
таки шо ми имеем?) нищасную любовь обязательно) то ли им скрывать надо, поэтому второй сидит в кафе с девушкой, и первый, проходя мимо, его случайно увидел, то ли еще хрень какая))) я не придумала) главное, что один из них продолжает верить, что придут better days)


Download Ayo Better Days for free from pleer.com

@темы: Ночная история

---

Пережидая дождь...

 Светаклевер сделала мне такой волшебный подарок спасибо тебе огромное, Свет!) и за встречу с одним прекрасным человеком у тебя в дневнике, отдельное спасибо


Cкачать Мо пережидая дождь... бесплатно на pleer.com




Нет, мы не здесь, где дождь, окно, и с неба
Былая нежность плачет. Тихий стук.
Последние мгновенья спрятать мне бы...
Как не хватает взгляда, губ и рук.

Но мы не здесь. Не в шаге от потери,
Где взгляды - боль, насквозь и через край.
Уйдешь, не оглянувшись... Я не верю...
Дождь переждешь, и все. Прости-прощай.

Нет, ни один из нас в глаза не взглянет.
Все кончено. Тоскуя по теплу.
И между пальцев все, что было "нами",
Струится, словно капли по стеклу.

Смотри же, как легко они сбегают,
Оставив за собой скользящий след.
Смиряюсь. Принимаю. Отпускаю.
Тебя здесь нет... Тебя здесь больше нет...

Дождем - по лужам, по стеклу, по крышам
- Струится одиночества вино.
Его сильней, чем прежде, ненавижу,
Но сходит от меня с ума оно.

Молчит потерей и надеждой манит
Растраченной. И чья тому вина?
Кипит, не помещается в стакане:
Ему бы душу всю залить, до дна.

Ударом обжигая, леденеет,
Былой любви утраченный секрет.
Молчи... Молчи! От слов еще больнее.
Тебя здесь нет... Тебя здесь просто нет...

Я так хочу опять поверить в чудо.
Что не прошло. Не время. Не для нас.
И этот дождь не кончится, он будет...
Ты не уйдешь, не сможешь... Не сейчас.

Мой, невозможный, сбывшийся когда-то,
По каплям собираю твой ответ.
Уходишь, как умеешь, без возврата.

"Меня здесь нет... Меня здесь тоже нет..."

@темы: стихи, История к истории

---

Очень точно все)

18.07.2015 в 16:00

Пишет  ~Триша~:

Нравится.

28.06.2015 в 15:59

Пишет  ksenyan:

Все важные фразы должны быть тихими,
Все фото с родными всегда нерезкие.
Самые странные люди всегда великие,
А причины для счастья всегда невеские.

Самое честное слышишь на кухне ночью,
Ведь если о чувствах — не по телефону,
А если уж плакать, так выть по-волчьи,
Чтоб тоскливым эхом на полрайона.

Любимые песни — все хриплым голосом,
Все стихи любимые — неизвестные.
Все наглые люди всегда ничтожества,
А все близкие люди всегда не местные.

Все важные встречи всегда случайные.
Самые верные подданные — предатели,
Веселые клоуны — все печальные,
А упрямые скептики — все мечтатели.

Если дом уютный — не замок точно,
А квартирка старенькая в Одессе.
Если с кем связаться — навеки, прочно.
Пусть сейчас не так все, но ты надейся!

Да, сейчас иначе, но верь, мы сбудемся,
Если уж менять, так всю жизнь по-новому.
То, что самое важное, не забудется,
А гениальные мысли всегда бредовые.

Кто ненужных вычеркнул, те свободные,
Нужно отпускать, с кем вы слишком разные.
Ведь если настроение не новогоднее,
Значит, точно не с теми празднуешь.

© Ок Мельникова


Источник: www.adme.ru/tvorchestvo-pisateli/vse-vazhnye-fr... © AdMe.ru

@темы: стихи

---

Какой

мужик голооос!)))

---

Да!)

абсолютная правда о каждом из вас, замечательные мои люди!)

Вопрос: Я великое сокровище этого мира.

1. да!		21	(100%)
Всего:		21

@темы: аффирмации

---

Это здорово!))

третий на мою)

18.07.2015 в 00:01

Пишет  orig-revers:

Заявка № 45 Исполнение 2
Название: Степени доверия
Автор:  Dashiell
Артер:  Motik71
Размер: 9500 слов
Категория: слэш, гет
Жанр: драма
Рейтинг: R за пару матерных и упоминание насилия
Саммари: История трех разлученных судьбой друзей; у каждого из них свой путь. Покинув однажды родной городок, Грегори Адам ищет счастья, пытаясь забыть прошлое, но оно не желает отпускать его. Все трое пройдут через боль и отчаяние, но кто из них обретет покой?
От автора: Все персонажи и населенные пункты являются вымышленными. С законами автор обошелся вольно, за что просит извинить.

арт-заявка

Степени доверия

Current music: God Is An Astranaut - Far From Refuge

Волосы Аманды были еще влажными после душа, и пока Грегори гладил ее спину, путались в его пальцах. Они лежали так уже с четверть часа, уставшие и разморенные. Эм едва ли отвечала, только слушала и изредка хмыкала, пригревшись под боком, и вскоре замолчала совсем. Грег и сам почти засыпал, хотя понимал, что лучше уйти сейчас, чем утром. Конечно, можно переодеться и на работе, но такого он уже давно себе не позволял.
Они встречались у нее. Аманда жила на западе города, и до офиса Грегори было не намного ближе, чем до собственного дома, поэтому он осторожно поднялся и снял со стула рубашку. Не пострадала – Эм в этом плане всегда аккуратна. Вся одежда была сложена вместе, чтоб Грегори не пришлось тратить время на поиски. Он подхватил часы с тумбочки и, застегивая их уже в прихожей, подумал, что стоило вызвать такси сразу, как он встал с постели. Досадливо вздохнув, он отговорился тем, что не хотел будить девушку. Не страшно, подождет пару минут на улице, лишь бы дождя не было.
Воздух снаружи тяжел и влажен, гроза кончилась еще час или полтора назад, и лужи застывшим зеркалом выхватывали блики света редких фонарей. Машин почти не было; Грегори бездумно смотрел в боковое окно такси. Мимо проносились темные силуэты частных домов, деревьев; испуганные кошки шмыгали в кусты с узких тротуаров. Ехать было не более десяти-пятнадцати минут.
Когда за Грегори тихо притворилась дверь, Аманда позволила себе глубоко вдохнуть и открыть глаза. Вокруг было темно, и только свет от фонаря за окном слабо освещал комнату. Девушка повернула голову заглянуть себе за плечо – конечно, рядом никого не оказалось. На стуле не было вещей, на столе – ни часов, ни записки. Он никогда не оставлял записок. Она никогда не просила его уйти. Но Грегори возвращался к ней, и это грело ей сердце, помогало отпускать его снова и снова из раза в раз.
Обычно он присылал сообщение, реже – звонил, но всегда предупреждал, что скоро будет. Аманда не отвечала на смс; она распахивала шкаф, выбирала то, в чем ей хотелось его встретить, распускала волосы и доставала бокалы. Она ждала звука его шагов в прихожей – держа руку на косяке двери и рассматривая себя в зеркале справа. Вглядываясь в собственное отражение в темноте, она искала в своих глазах что-то, что не стоило показывать Грегори. Она хотела, чтоб он к ней возвращался.

Грегори Адам появился в ее жизни четыре года назад. Уже тогда он был довольно успешен и известен в узких кругах как подающий надежды агент. Молодой и обаятельный риэлтор быстро заматерел и превратился в акционера одного из трех "волков" отрасли – "Сомерсет Истейт" прочно зарекомендовали себя на рынке жилья, а штат без малого в 250 человек лишь подтверждал это. На "Сомерсет" работали лучшие агенты города, а их брокер отметился в списке самых влиятельных людей штата за прошлый год. Если бы Грегори сказали, что спустя каких-то десять лет из приезжего зеленого мальчишки он превратится в одного из лучших агентов фирмы, – он бы не поверил. Но так вышло – мальчик вырос в беспощадной стае, и стая вырастила из него равного себе. Из торгаша самого низшего звена очевидный талант и пришедшая со временем хватка вывели его на самый верх, и вот он уже один из акционеров "Сомерсет". Старик Файнс увидел в нем то, что остальные не смогли или не захотели разглядеть, и только ему был обязан Адам своим скорым продвижением. Данный ему шанс Грегори оправдал слихвой, чем снискал уважение среди других агентов, хотя и без обыкновенной зависти не обошлось – конкуренция была серьезная. Как бы то ни было, к двадцати восьми годам Адам добился того, о чем не мог и мечтать, будучи подростком: после смерти матери, отец горбатился на трех работах, а в свободное время спал или пил. К моменту как Грегори исполнилось семнадцать, Кайл Джеймс Адам уже был потерян для общества. Он пил беспробудно, без устали, столько, сколько до этого работал. Неизвестно, когда он заметил, что его сына нет дома; вероятно, к тому моменту Грег уже покинул родной Клаксон и пересек границу штата. Уехать в соседний, такой же унылый город, парню было мало. Его манили огни Гленнбурга и Ллойстона, высокие стекляшки небоскребов и лабиринты улиц и переулков, в которых так нетрудно было затеряться.
Грегори не боялся перемен, наоборот: мысль, что ничего не будет иначе, что он застрянет в мутном болоте окружавшей его на тот момент действительности, что все это так и будет продолжаться, пугала его до чертиков и одновременно придавала сил и надежды все же вырваться из душившего его круговорота. Грегори вырвался, ему удалось. В день своего восемнадцатилетия он собрал рюкзак и вышел за дверь, не оглядываясь. Прощание с родными местами не стоило затягивать, если он не хотел, чтоб его нашли. Автобус увозил его прочь от прошлого, и, глядя в замызганное окно, Грег думал, что никогда – больше никогда – сюда не вернется.

+++

Current music: God Is An Astranaut - Suicide By Star

– Джошуа, ты не должен.
– Нет, должен, Портер, - в который раз повторил Джо, – сам же говорил. А теперь ты хочешь, чтобы я передумал? Оставил все как есть?
Джошуа со скрипом отодвинул стул, поднимаясь. В сумке не должно было быть ничего лишнего – только необходимое. Карты, смена белья, зарядка от старенькой Нокии, бритва и пара сотен баксов, свернутых в тугой жгут. Все на месте. Ничего лишнего. Бумажный пакет он уложил на самое дно, прикрыв другими вещами, и застегнул молнию. Джош поморщился, почувствовав, что Портер ринулся преградить ему путь.
– Нил. Я вернусь через пару недель. Хватит.
– Ты только вышел и опять, да?
– Не "опять", – вздохнул Джо. – Я уже устал повторять. Ты же дождешься? – уже мягче добавил он.
Нил Портер подумал, что будь у него выбор, он был бы понастойчивее. Стоило только пожелать.
– Куда я денусь. Ты... только возвращайся, ладно?
Джошуа хмыкнул и ответил:
– Куда я денусь.

Его "железяка" еле тащилась, подскакивая на каждом ухабе с таким жалобным лязгом, будто была готова в любой момент заглохнуть и развалиться на куски. Джошуа досадливо хмурился, но упорно гнал по хайвею, периодически сверяясь со знаками. Он не боялся превысить скорость – главное вписаться в поворот. Времени оставалось все меньше и меньше, а терять драгоценные минуты казалось непозволительной роскошью. Конечно же, Джош преувеличивал, спешка была ни к чему, но новое знание гнало его вперед, заставляло прибавлять газу и нетерпеливо поджимать губы, ожидая, когда поднимется шлагбаум на железнодорожном переезде.
Кажется, Нил не хотел, чтобы он ворошил прошлое, хоть и не говорил прямо. Ободряюще улыбался, мол, нужно поступать по сердцу, но о справедливости не заикался. Справедливость его не волновала, в отличие от самого Джошуа.
Они не сразу стали переписываться, прошло полгода или месяцев восемь, прежде чем Нил Портер, сосед и друг детства, написал Джошу первое письмо. Он хотел знать все, он поддерживал, как мог, окружая незаметным и ненавязчивым участием того, с кем с трех лет не расставался более чем на пару дней. Теперь же разлука грозилась быть долгой; десять лет – большой срок. За это время женятся, детей заводят, умирают, рождаются заново... Мало ли что может произойти за десять лет?
Джош в уме приравнял этот срок к одному страшному дню. Дню, который отнял у него настоящее – и будущее. Поначалу все казалось нереальным, абсолютно невозможным, уму не постижимым! Осознание наступило в один миг, и этот миг разделил жизнь Джошуа на до и после тюрьмы.
Десять лет стали для него адом – бесконечно длинным мгновением полного хаоса, в котором не было места привычному укладу прошлой жизни. Восемнадцатилетним парнем он перешагнул порог места, ставшего его единственным домом на долгие десять лет. Другого дома он больше не знал.
Приговор суда стал для Джошуа последней каплей. Все произошедшее в тот месяц было настолько страшным, что эта новость его уже не удивила – жизнь молодого парня летела под откос с ужасающей скоростью, мозг отказывался справляться с перегрузками и в какой-то неопределенный момент просто отключился. Находясь в странном оцепенении, Джош остался безучастным ко всему, что происходило в последующие несколько дней, двигался, будто плохо отлаженный механизм, послушно ел, когда заставляли, совсем не спал и попал в место своего заключения осунувшимся, посеревшим, словно вмиг выцвел, и от него осталась лишь неясная, смазанная тень.

Портер позвонил, когда Джош как раз остановил машину у заправочной станции.
– Где ты едешь?
Голос друга звучал глухо, как из бочки, Джош почти его не расслышал.
– Что? Аа, на выезде из Каргоу.
– Ясно, – сказал Нил коротко и замолчал.
– Тебе не стоит... я сам наберу. Давай, – Джош нажал отбой и сунул трубку в карман рубашки.

Current music: Phillip Phillips - Homе

В мотеле "Севен дотс" Джош сразу подошел к доске объявлений, она нашлась прямо у входа: помимо разномастных рекламных листовок там было и то, что он искал. Невзрачная записка с парой строчек на сероватой бумаге сообщала: "Жильца, нашедшему бумажник в баре "Циркуль", просьба вернуть за вознаграждение". Джош хмыкнул и повернулся к небритому мужчине в кресле, за спиной которого висели ключи от номеров и выцветший календарь трехлетней давности.
– Где тут "Циркуль"?
Мужик и бровью не повел.
– Эй, ты хозяин? – уточнил Джо.
– Селиться будете? – хрипло перебил тот, не отрываясь от газеты.
– Мне без надобности. Так где этот бар?
– Надобность появится, это я тебе точно говорю. Осталась одна комната с горячей водой. Потом спасибо скажешь. – Хозяин небрежно кинул ключ в сторону Джоша, и тот поймал, благо на реакцию жаловаться не приходилось. – С тебя тридцатка.
И уставился выжидательно.
"Хрен с тобой".
Джо выудил из кармана пару помятых купюр и протянул мужику. Тот тут же их припрятал и с равнодушным видом добавил:
– Направо до конца улицы, там через калитку во двор повернешь. У стойки спросишь Санту.
Джо не заметил, как успело стемнеть, так что пришлось напрячь зрение, чтоб не пропустить указанную калитку, но все оказалось проще, чем он думал. Скромная вывеска со схематично нарисованным циркулем сообщала, что он пришел по адресу, и, толкнув железную дверь, Джош ввалился в полупустой зал. Сизый дым медленно вился над столиками (видимо, вытяжки включали только, когда бар был битком), на фоне какой-то вяленькой кантри-песни то и дело был слышен стук бильярдных шаров да грохот полных до краев кружек о стойку. Джош подсел скраю, попросил пива, и как только запотевшая бутылка появилась перед ним, кивнул:
– Где найти Санту?
Немолодой бармен в белесой жилетке бегло оглядел его и отвел глаза, потянулся за бокалом.
– Не появлялся.
– У меня полно времени, - Джош отхлебнул пива и зажмурился от удовольствия: холодное, супер. – Подожду.
Мужчина не отреагировал, продолжая полировать бокал тряпицей.
Спустя полчаса и еще одну опустевшую бутылку пива, Джош поднял глаза на бармена и проследил за его взглядом: только что вошедший мужчина оглядел зал и уселся за дальним столиком.
– Повторить?
Джош покачал головой и выложил на стол двадцатку.
– Удачи, мистер.
Мужчина был один и еще не успел сделать заказ. Джо скользнул на соседний стул и не стал тянуть резину:
– Вы Санта?
Черные короткие волосы с проседью, небритые щеки, мешки под глазами, морщинистый лоб – мужик явно любитель промочить горло. Одет в джинсы и серую рубашку, на руке часы и обручальное кольцо – ничего особенного.
– Зависит о того, во что ты веришь, - протянул он и сделал знак бармену.
– Я верю Кукловоду, а он обещал свести меня с нужным человеком.
Принесли две порции виски. Джош проследил, как перед ним вырастает стакан, но и не подумал притронуться к нему.
– Да, мне говорили о тебе. Джон, вроде? Ну да, – крякнул он, прочищая горло, – тот, что семейку свою замочил, кажется... Ну да ладно. Есть у меня тебе подарочек.
Человек, назвавшийся Сантой, не обратил внимания, как дернулся Джош. Тот, правда, сделал глубокий вдох и быстро взял себя в руки. Лишние нервы ни к чему, поэтому Джошуа просто кивнул.
– Сколько?
Мужчина криво улыбнулся.
– Ээ-нет. Мне твои деньги не нужны, а вот дельце найдется.
Джош напрягся. Еще этого ему не хватало.
– Я не наемник. Так что давай, как договаривались...
– С тобой мы вообще не договаривались, парень, – прошипел Санта. – А вот Кукловоду ты кое-что задолжал.
Джош на секунду прикрыл глаза, выравнивая дыхание. Это ничего... Ничего.
– Что за дело? – голос почему-то охрип.
– Ничего сложного. Сядешь в тачку, отвезешь по адресу, дождешься, когда заберут груз, и свободен.
Колебаться было некогда, пришлось соглашаться. Санта скупо улыбнулся.
– Завтра в девять синий Эскорт, Парк-Лэйн двадцать один. Отвезешь вот сюда, – мужчина подвинул картонный подстаканник ближе к Джошу, тот накрыл его ладонью, – около одиннадцати должны будут забрать. Тачку сбрось, где сам хочешь. Кукловод сказал, ты смышленый.
На откровенную ухмылку Джо никак не отреагировал.
– Отдашь после? – уточнил он.
– Оставлю у Ларри в "Севен дотс". Сюда больше не приходи.

God Is An Astranaut - Suicide By Star

Добраться до номера хотелось страшно. Маленький, тесный, но хоть без клопов и с горячей водой – после камеры такие нехитрые условия покажутся раем на земле. Джош скинул сумку с курткой на стул и проверил замки и окна: хлипкие защелки едва ли могли защитить от угрозы, но с другой стороны, перемахнуть через подоконник и оказаться на пожарной лестнице ничего не стоило, к тому же, иметь пути отхода не будет лишним.
Душ сделал свое дело; напряженные мышцы постепенно расслаблялись, и Джош успокаивался. Не хотелось, чтоб какие-то мелкие помехи отвлекали его от главного. Плевать, выполнит последнее задание для Кука и получит, что ему необходимо, а там...

... Вытри сопли, парень. Слушай Кука и мудак Хассе перестанет на тебя скалиться... они только тявкают, Мак. Мак? Эй, ...

Вдох, выдох. От тихого голоса воспоминаний мерно застучало в висках, и снова заломило запястье. Срослось неплохо, но порой давало о себе знать. Джо последний раз потер лицо и повернул кран. Маленькое зеркало над раковиной запотело, и даже проведя по нему кулаком, Джош не увидел ничего кроме размытых очертаний. Может, и ладно. Вряд ли он стал выглядеть лучше. Наскоро обтерев тело, мужчина накинул вмиг ставшее влажным полотенце на голову – подсушить отросшие волосы. Последний год в тюрьме он не стригся, так что успел обрасти; чем длиннее становились пряди, тем сильнее вились, и теперь почти достигали плеч. Харви, старшой, все посмеивался, мол, как девка. "Даром, что Кук на кулак не намотает".
Джошуа вернулся в комнату, надел чистое и вытянулся на кровати. Он чувствовал себя уставшим, хотя тело расслабилось в теплой воде. Усталость поселилась в нем намного глубже, залегла складкой поперек лба и тяжелыми тенями под глазами. Его дыхание было спокойным, и он прислушивался к нему, отвлекая себя от мерного скрипа кровати этажом выше. Стоны то становились громче, то затихали, и Джош гадал – все? – но они возобновлялись. Рука легла на пах, слегка сжала, но расстегивать штаны не спешила. За десять лет он отвык от дрочки и редко возбуждался, поэтому ограничился и этим. Он не хотел. Не хотел давно и не тяготился этим. Хотя иногда, в моменты редких приступов ностальгии по беззаботной юности Джош отпускал себя: память услужливо подкидывала кадры яркими вспышками, и его член чуть напрягался. Короткие поцелуи-укусы, пальцы, впивающиеся в волосы, горячее дыхание на двоих... они долго не позволяли себе большего. Кадр сменялся, и Джош, резко выдыхая, почти чувствовал тонкие прохладные пальцы, трогательно-нежно – впервые – трогавшие его там. Они изучали друг друга, изучали себя, и это было так давно, черт возьми, но никак не хотело стираться из памяти. Даже Хассе с Бламфишером стерлись, даже смех Кука и его собственные сопли, смешанные с кровью, стерлись почти полностью, а вот эти полудетские шалости – нет. Да и на стояк в четырнадцать лет было грех жаловаться. А теперь вот...
Скрипы-стоны, наконец, поутихли, и Джош отогнал от себя мысли о далеком прошлом, но на их место явились другие: о Хассе тоже вспоминать не хотелось, однако, возникшее перед глазами лицо Джереми уходить не желало. Первые годы он снился ему чуть ли не каждую ночь, и Джош прекрасно понимал, почему. Парнишка был его одногодкой, не продержался и пары недель. Сначала лазарет, а вышел – двух дней не прошло, как Хассе его прижал. Юный и неопытный Джош за свою короткую жизнь никогда не видел такой чистой, бешенной, концентрированной ненависти к другому человеку. Казалось, эта сумасшедшая ненависть жидкой смертью текла в жилах Хассе, и он неизбежно заражал безумием каждую из своих шавок.
Джошу МакКилэму повезло, его забрал Кук, а вот Джереми – нет. За него заступиться было некому. И Джо прекрасно понимал, что на его месте мог быть он сам.
Сон пришел быстро, и, просыпаясь утром, Джош был благодарен, что ни Хассе, ни Джереми не явились ему ночью ни разу.


Разбудил его очередной звонок от Нила. Чего он хотел, Джош не понял, тупо уставившись на трубку, источавшую лишь помехи. Перезванивать он не стал, времени до его "прощальной акции" оставалось не так много. Перекусить не успеет, а вот умыться и добраться до Парк-Лэйн – в самый раз. Ничего, не развалится, без завтрака-то.
Сумку он брать не стал, только отпихнул ногой под кровать, не сразу вспомнив о том, как там, должно быть, пыльно.
В девять он был на месте. Темно-синий Форд действительно стоял там, где и сказал Санта, – напротив дома двадцать один. Наскоро убедившись, что не слишком бросается в глаза среди мамашек с детьми, коих и не оказалось, он как ни в чем не бывало направился к машине. Дверца легко поддалась, и Джош, напоследок обернувшись, уселся на сиденье. Ключи нашлись под козырьком, как тот и предполагал; по прикидкам, дорога не должна была занять более часа, но на дело Санта и Кук отвели ему аж два, видимо, на всякий случай.
Или он чего-то не знает.
Выворачивая на дорогу, Джош неустанно следил за зеркалами – ведь, "кто предупрежден..."; однако, ничего не заметил.
Более получаса он ехал через промзону, пока не выбрался к докам. Вот, где кипела жизнь: разномастный народ шатался туда-сюда, перекрикивались рабочие, разгружались и загружались контейнеры. Джош припомнил пометку на подстаканнике: "G115, подъезд со юга, ждать до 11 и уезжать". Указанное место нашлось не без труда – ряды абсолютно одинаковых контейнеров сбивали с толку, но Джош справился, заглушив мотор в тени железного бока одной из махин, и стал ждать. Никто не показывался до 10:50, и МакКилэм успел дважды пройтись тряпкой по большинству поверхностей, просто, чтоб потом было меньше мороки. Мелькнула тень, другая, – Джош проверил зеркала, и точно: "трое из ларца" направлялись к нему и вскоре замерли у багажника. Джош продолжал следить за ними в зеркало заднего вида, стараясь не привлекать внимание и не рассматривать их лица. На несколько секунд троица исчезла из виду за открывшимся багажником, но тут же появилась снова. Не оборачиваясь, рослые ребята удалялись от Джоша, держа в каждой руке по сумке. Дождавшись, когда они скроются за поворотом и досчитав до тридцати, Джо медленно тронулся, раздумывая, как теперь избавиться от ненужной тачки. Выкручивая руль по направлению к очередному контейнеру, он заметил, как от железного монстра на самом краю платформы отъехал погрузчик, и решил, что лучшего шанса все равно не будет.
На то, чтоб заехать в контейнер, судорожно пройтись тряпкой по рулю, рычагу передач и ручкам, накрыть машину удачно подвернувшимся брезентом, ушло не более минуты, а через три он уже бодрым шагом следовал к выходу с доков. Едва он успел скрыться за поворотом, как послышался протяжный вой сирен.
Сердце пропустило удар. Джош судорожно сжал кулаки и грязными проулками добрался до мотеля. Солнце было в зените, но стоило поторопиться. Хозяин не обратил на него никакого внимания, и Джош свернул на лестницу.
Рисковать шкурой он не собирался, поэтому решение забрать сумку и свалить подобру-поздорову из этого района счел вполне обоснованным. Здесь он уже достаточно примелькался, чтоб его смогли опознать, а привлекать внимание – самое последнее дело.
Сворачивая в очередную подворотню, Джош вспомнил, что "подарочек" у Ларри так и не забрал. Ладно, успеет еще, сейчас надо убраться... Только куда?
Нил ответил через несколько долгих гудков.
– Портер.
– Джош? Я звонил тебе у...
– Портер, мне нужна помощь, – перебил его МакКилэм, – кто у тебя в Ллойстоне? Мне, – в трубке зашуршало, – надо пересидеть, Нил. Сейчас. От кого ты брал инфу?
– Фарлон-драйв, 5, квартира сто два, это на западе. Я предупрежу.
– Там надежно?
– Езжай прямо сейчас, Джош, тогда...
Джошуа нажал отбой, не дослушав, и убрал телефон в карман рубашки. Было ли правильным брать такси? Достоверно никто не сказал бы, но то, что быстрее – это однозначно, а сейчас ему как никогда хотелось поскорее добраться до безопасного места.

+++

Current music: MOGWAI - emergency trap

– Эй, Нил! Попробуй, догони! – он слышит окрик Джоша, но новенький серебристый велосипед едет слишком быстро, Нил знает, что ему не догнать. Нилу всего восемь, бежать наравне с мощным байком за двумя десятилетками ему не под силу.
– Не догонишь, хахаха! – доносится до него громкий смех Грега, как всегда устроившегося на багажнике позади Джошуа.
"Не догоню", думает Нил в который раз, но продолжает бежать из последних сил, зная, что вот-вот красная майка Грега скроется за поворотом на Ист-Вэлли.

Звонок от Джоша застал Портера выходящим из душа. Наскоро вытерев руку о полотенце, он подхватил трубку и уселся на прохладный подоконник в кухне.
– Джош? Я звонил тебе утром.
Джош не слушал. Ему нужна была помощь, и Нил быстро уловил нервные нотки в голосе друга.
– Езжай прямо сейчас, Джош, тогда... Тогда, может, еще застанешь его, – договорил он гудкам на том конце.

Рука сама потянулась к пачке, чиркнула зажигалка. Портер прислонился голой спиной к окну, и оно приоткрылось, впуская прохладный воздух. Откинув голову, он медленно выдохнул дым, скользя взглядом по трещинам на потолке; они напоминали ему его собственные ладони – тонкая сетка, ломаные линии. Нил чувствовал, как капли с волос скатываются по голой коже вниз; он вышел из ванной, как был, не успев прикрыться, и теперь с него натекло – на старом паркете образовалась небольшая лужа. Но об этом Портер волновался меньше всего.
Сигарета медленно тлела в пальцах; Нил набрал номер и поднес трубку к уху.
– Он едет к тебе. Да. Даже так? Тогда отправь... Да. Спасибо, детка.
Телефон лег обратно на подоконник рядом с бедром Нила.

– Эй, Нил!.. Попро... дого...
– Джо-о...ш... Ха... без ...ние?
Голос доносится сквозь время, искажается, мальчишки повзрослели – они делят совсем другой секрет.
Краски смазываются, акварелью застлало глаза. Красная майка; на ее фоне белая кожа рук выделяется ярким контрастным пятном.
– Уже можно...
– Джош?..
– ...не узнают.
Капли стекают по коже, горячими, злыми дорожками деля лицо. Назад, шаг, два... три... бежать. Не видеть. Забыть. Не знать.

Портер посидел так еще какое-то время и, наконец, отвел глаза от испещренного морщинами потолка. Он перевернул руки ладонями вверх и с удивлением увидел пару капель, упавших на пальцы. По инерции потянулся смахнуть с ресниц...
"С волос", вдруг осознал Нил.
Он прикрыл глаза лишь на пару секунд, но этого оказалось достаточно, чтоб вернуть самообладание.

+++

Current music: Nothing but thieves - Graveyard Whistling

Эм встретила его в чем-то по-летнему легком, голубом. Длинные темные волосы мягкими волнами спадали за плечи, девушка с улыбкой откинула непослушную прядь назад.
– Ты сегодня долго. Я ждала тебя к восьми, - тон ее звучал чуть укоризненно, но глаза искрились смешинками.
– Прости, Эм, задержался.
– Знаю все, что ты скажешь, - рассмеялась она, пропуская его в прихожую, – даже не пытайся оправдаться.
Грег поставил кейс и потянулся к ней, поцеловать; Аманда подставила щеку и отступила на полшага.
– Вино будешь? Или тебе пива?
– Вина, наверное... Спасибо, Эм. Ты золото, – он разулся и подхватил бокал из рук расторопной девушки.
В комнате горели бра и торшер у кресла, так ненавистного Грегу. Он сам вряд ли отдавал себе отчет в этой иррациональной неприязни, тем не менее обходил его стороной.
Аманда присела на диван рядом с ним, удобно устроившись в подушках, отпила из бокала и, вроде бы невзначай, заметила:
– Выглядишь уставшим. Тебе же доплачивают за переработку?
Грег оценил шутку.
– Да, и премии я тоже сам себя лишаю раз в квартал – для профилактики... Слушай, Эм, – он взял ее за руку, и неожиданно для себя Аманда вздрогнула. Грегори заметил отблеск растерянности, промелькнувший в ее глазах, и продолжил:
– Давай, мы не будем о моей работе и прочем? Веришь или нет, мне этого и вне твоей квартиры хватает.
Аманда моргнула так, будто не сразу поняла, о чем он говорит. Она явно ожидала чего-то другого, и Грегори вдруг показалось, что он знает, чего именно, поэтому он спросил, резко меняя тему и сведя брови:
– Тебя же устраивают наши отношения?
Девушка как-то скованно выдохнула, но тут же тихо рассмеялась.
– Ты такой душка бываешь. Заботливый... – она не договорила, и мужчина уточнил, поняв, что она собирается обернуть все в шутку.
– Я серьезно. У меня непростая работа, и времени свободного не бывает, но я...
– Но ты находишь его для меня, и этого мне достаточно. Правда, Грегори, – она сжала его пальцы и подняла полный решимости взгляд. – На большее место в твоей жизни я не претендую. Не понимаю, почему ты вообще об этом заговорил.
Грег и сам не знал, что его дернуло поднять такую щекотливую тему. Но после ее ответа недоумение от собственного поступка сменилось благодарностью к Эм и... облегчением? Боже. А заяви она, что надеется перевести их связь на новый уровень, сменить статус любовницы на более официальный, то что бы он сделал тогда? Почувствовав себя неуютно, Грегори залпом осушил свой бокал и опустил глаза. Нужно было как-то отреагировать – пауза затягивалась.
– Ты права, не стоило.
Девушка поднялась и направилась в сторону кухни, вскоре вернувшись с бутылкой вина.
– Мы давно знакомы, мой дорогой, и не надо думать, что я чего-то не понимаю.
Алая струйка наполняла его бокал, и, завороженный, Грег наблюдал за ней. Эм продолжала:
– Мы давно знакомы, факт, но, тем не менее, я почти ничего о тебе не знаю. Очевидно же, что ты не зря не пускаешь меня в свою жизнь. И поэтому я не настаиваю.
Аманда произносила эти слова без усилия, легко, будто и вправду так думала. Грегори почти поверил, но все же ее уверенность казалась напускной, словно она действительно все понимала и давала ему шанс оставить решение за собой, сохраняя пути отступления и не теряя лицо.
Грег внезапно взглянул на нее совсем по-другому – несомненно, только благодаря своей мудрости Аманда задержалась рядом с ним так надолго. Она не давила на него и не требовала внимания, позволяя Грегу дать ей лишь то, что он сам пожелает. Теперь он осознал, что эта женщина при желании могла бы применить хитрость и получить его всего с потрохами, но предпочла другой подход, и он снова испытал чувство благодарности. В то же время Адам задумался, а что он сам знает о ней? Мысль заставила его вспомнить все мелочи, о которых Аманда в тот или иной момент упоминала.
О детстве она молчала, или же просто не приходилось к слову? Да и вообще о прошлом они не разговаривали. Возможно, оттого, что сам Адам не спешил делиться тайнами и демонстрировать своих демонов? Наверное, они в этом были похожи. Он знал, что она родилась не здесь, а переехала несколько лет назад после окончания учебы. Грегори задумался, силясь вспомнить, где она работает, но ничего не пришло на ум. Только то, что это как-то связано то ли с ценными бумагами, какими-то активами, то ли с финансами... Точнее он сказать не мог. Это он не слушал или она не говорила?
Она любила вино, пастельные тона и быть сверху – это он знал наверняка. Не так много, да? Грегу удавалось моментально расслабиться, придя к ней очередной раз, и припомнить, о чем они вообще разговаривали за эти годы, он не смог. Но совершенно точно, он не смог бы ее обидеть – такого отношения она не заслужила.
– Ну раз мы со всем разобрались, может, перекусим и ляжем? – Эм снова поднялась, оставляя Грегори наедине с его размышлениями.
– Да, давай, – кивнул он и добавил, – я останусь сегодня?
Аманда замерла на мгновение, занеся руку над тарелкой, но быстро справилась с собой и согласилась.
– Конечно. Ведь завтра суббота. Если тебе никуда не нужно.
Грег покачал головой, но вспомнил, что она не может его видеть.
– Нет, так что... я могу и остаться.

Утром Аманда проснулась рано несмотря на то, что легли они глубоко за полночь. Будить Грегори, явно вымотавшегося за неделю, она не стала. Аккуратно сложив разбросанную впопыхах одежду, девушка отправилась было в душ, но тут из прихожей до нее донеслась тихая мелодия. Видимо, позабытый телефон так и остался на тумбочке.
Номер был ей знаком, и она быстро ответила, оглянувшись на дверь спальни.
– Да?
– Он едет к тебе.
Эм судорожно вдохнула и прикрыла трубку ладонью.
– Сейчас?
–Да. Кажется, ему надо пересидеть, или вроде того.
Аманда промолчала, и голос на том конце уточнил:
– Ты не одна?
– У меня Грег... я...
– Даже так? Тогда отправь...
– Я знаю, ты же сто раз говорил... Но знай – на этом все. И я больше тебе ничего не должна.
– Да. Спасибо, детка.
– Прощай, Нил.

+++

Яркое полуденное солнце отражалось от стекол зданий, ослепляя бликами, и Джош упрямо смотрел на свои колени и сцепленные в замок руки. Рядом лежала сумка, потрепанная, пыльная, но купить другую ни разу не приходило ему в голову. Таксист попался на редкость молчаливый – то ли понятливый, то ли просто не в настроении для бесполезного трепа. На просьбу доставить его чуть ли не на противоположный конец города тот только кивнул и дал газу; Джош едва успел захлопнуть дверь и усесться. Город проносился мимо сначала однотипными серо-коричневыми блочными шестиэтажками еще довоенной постройки, а едва они свернули в центр, так и вовсе запестрил многообразием форм и содержаний. Яркие лавчонки должны были манить запахами, обещая гастрономические чудеса, будь то новомодная пекарня или сдержанная кофейня; пурпурная облицовка Сакстон-центра дерзко выделялась среди похожих друг на друга как две капли воды бутиков, коль скоро они въехали на Джексон-авеню и в воздухе явственно повеяло роскошью.
Экономический центр штата не прельщал Джошуа разнообразием и показушной дороговизной. Угловатые постройки казались ему напыщенными, агрессивными, почти бессмысленными нагромождениями; вздыбленные, они пугали его, будто старались задавить резкими линиями и тяжелыми конструкциями непривыкшего к подобному антуражу молодого человека.
Ему было всего двадцать восемь, а он чувствовал себя старым, уставшим и бесполезным, инородным телом, попавшим в чужеродный мир материального. Он бы не стал выходить из машины, даже не подумал бы оставаться в подобном месте, и было трудно вообразить, что он мог бы стать частью этого.
Встав в обычную для полуденного Ллойстона субботнюю пробку, машина медленно нагревалась. Горячий металл, в отличие от Джоша, был здесь к месту, а вот парень нервничал: ограниченное пространство оставалось для него проблемой. Хоть он и успел привыкнуть к вынужденному заключению в бетонной коробке, делить ее с другими осужденными, но, выйдя на волю, он старался избегать даже намека на замкнутое пространство. Запах пота водителя и духота не оставляли Джошу ни единого шанса противиться напрашивающейся аналогии, тем не менее, выйти из машины и попасть в этот ад из стекла и бетона он счел худшим из зол. Да и города он не знал, поэтому лишь сцепил зубы и постарался набраться терпения. Ему казалось, что ехать оставалось не так уж и далеко, а там уже он выдохнет и сможет успокоить нервы.

+++

И вот я вижу – ты смотришь, наблюдаешь. Меня трясет, и схвати кто меня за плечи, я б без труда вырвался. Почти в припадке, я за себя не отвечаю, веришь? Нет, ты стой, стой рядом.
Веришь?
Я – верю. У меня другого нет, не было и не будет.
Ты не обвиняешь. Сдерживаешься.
И, наблюдая за тобой удаляющимся, я будто соблюдаю пост, едва молю о прощении.
У меня не более часа. Я подхвачу сумку и сбегу, и некого винить. Просто – один выдох, "прощай".
Ты нихера не знаешь, да?
Не обвиняешь. За то, что избегал. Притворялся. Не говорил. Ни хера не вступился, да? Кого ты обвиняешь? Что я несу? – Чушь. Я помню твои руки и гребанную рубашку, неизменное "под шафе" – три глотка из фляжки, мне даже этого было слишком.
– Спрячь. Правда, нам влетит...
– Прорвемся, солдат.

...

Его руки. Привет, нас двое.
Первый раз я не забуду.
– Я покажу тебе. Ты только молчи.
Пальцы, не грубые, но и ласки в них никакой, только напор и желание удержать, сдержаться самому – на пару минут, пока не накроет с новой силой, такой, которую уже не перетерпеть.
– Ясно? Молчи.
Я начинаю понимать, что происходит, и накатывает, по полной, страх и ужас, неверие, хочется сопротивляться, но сил нет.
"Все это не со мной".
Я сбегаю, когда все кончается, но не сразу. Взгляд буравит, я чувствую его на себе, пытаясь собрать себя по кусочкам, и в голове стучит: "Не со мной".
Самообман работает день или два, а потом приходит осознанием – грязь, стыд, неловкое ощущение себя в чужой власти, подневольное; я хочу бороться, но каждый раз оно повторяется, как дурной сон. Меня перестают пугать боль и отчаяние, то, что со мной происходит, и приходит страх другого рода:
"Скажешь кому – все узнают твой секрет, парень. Хочешь, чтоб все они узнали твой секрет? Знаешь, как после этого будут на тебя смотреть? Хочешь их жалости? Презрения? Не обманывайся, если и поверят – это все равно останется с тобой, только много хуже, ясно? Придешь в среду, пока их нет. Я покажу, какой ты. Хуже меня в твои годы".
И я шел, шел, каждый раз шел. Такого и врагу не пожелаешь, будь он у меня, – закрыть глаза, сдержать отвращение, запрятать поглубже, и никогда никому не показывать. Это когда-нибудь да кончится, я придумаю... что-нибудь придумаю.
То, чего я лишился, будто впитывалось в землю, пускало корни, заставляя думать, что это никогда не прекратится; он подчинил меня, но я все еще верил, что смогу сбежать, избавиться, забыть и стать снова собой.
Он словно почувствовал.
"Что, думаешь, сможешь? Смотри на меня, парень. Только попробуй выкинуть какой фокус, и знаешь, что произойдет? Мне придется перестать заменять его тобой, а Джош, думаешь, он будет так послушен? Кто знает, к чему придется прибегнуть... Ну что, рискнешь, парень? Проверишь меня? Я так и думал... А теперь иди сюда и сними эти блядские тряпки, мне уже надоело смотреть".

Грегори подставил руки под струю, умылся раз, другой. Вода стекала с подбородка быстрыми каплями. Прохладная ткань полотенца мягко легла в руки. Хотелось смыть с себя ночные видения, избавиться от настойчивых воспоминаний, но, казалось, все тщетно: унять их не было никакой возможности. Он не снился ему уже пару лет, а тут такое... да еще и Эм рядом. Почему сейчас? Грег судорожно выдохнул, не поднимая глаз на зеркало ванной, и повесил полотенце на прежнее место.
Она не проснулась, значит, может, и не заметила? Было бы хорошо. В самый гребаный раз. Когда он заглянул в спальню, она так и лежала – тихо, и головы не повернув. Одеяло было сбито, но все же прикрывало ее по пояс. Грег хотел было поправить, но передумал, улегся рядом. На часах было слишком мало, а предрассветные сумерки манили последним сновидением.
Грегу снов не хотелось. Хотелось устроиться, схорониться, изгнать из мыслей своего демона – того, благодаря кому он и оказался в итоге здесь. Сделал его, слепил, как из глины, сжег и оставил дымиться, и если бы не Грег, то и другие... возможно. Возможно, и Джош...
Грег зажмурился неистово, будто навсегда; он считал до ста, замедляя бег времени в голове. Действенный способ – не овец же, в конце концов. Сон все же пришел, подмяв под себя сомнения и неприятные всполохи кадров, что так и не явились прохладным дремотным утром.


+++

Эм готовила вафли. Их запах разнесся по квартире, будто призрак, растворился в воздухе. Грег повернулся неловко, сбил стакан с тумбочки.
– Проснулся? – голос донесся издалека, как сквозь вату.
– Да... – хрипло спросонья ответил Грег.
За ночь ноги запутались в намокшей от пота простыне, и встать казалось непосильной задачей. Грег не выспался, тело затекло, онемело. Сделав над собой усилие, он все же поднялся, скинул с себя майку прямо на пол и направился в ванную. Как и вчера, он не торопился осматривать себя в зеркало, лишь судорожно отер лицо и постоял, сгорбившись, минуту или две.
– Грег? Ты же позавтракаешь?
Она казалась взволнованной, а, может, сама куда-то торопилась; Грег не разобрался. Отперев дверь, он прямо-таки вывалился из ванной, в последний момент зацепив косяк.
– Иду, Эм... Иду. Секунду.
Аманда тревожно оглядела его снизу вверх.
– Все хорошо? Не выспался?
Грег, качая головой, уселся на стул.
– Ну ладно тогда... Кофе?
Не дожидаясь кивка, она налила чашку, по наитию добавила немного сливок и поставила на стол перед ним, даже глаз не подняв.
За это утро Грег сто раз пожалел, что остался. Каким надо быть идиотом, чтоб годами следовать привычке и изменить ей так неосторожно, по слабости?
Он избегал подобного утра неосознанно, будто чувствовал, что так будет правильнее. И вот теперь он, как школьник, неловко мялся на краешке стула в одном белье, раздумывая, как бы поуместнее извиниться и уйти.
Кофе, обжигающе горячий, заполнил паузу. Аманда стояла спиной к нему у стола напротив – делала сендвичи. Благо, ее занятость можно было счесть за передышку; Грегу другого и не нужно было. Он допивал кофе, исподлобья рассматривая ее тонкий темно-синий халат, явно накинутый впопыхах. Видимо, тоже недавно проснулась.
– Эм, спасибо тебе...
Громкая мелодия телефонного звонка прервала его, и Эм, обернувшись, с улыбкой кинула:
– Секунду, извини, пожалуйста. И кто только звонит так рано?
Грегори остался на кухне один. Короткое "Да?" донеслось до него, но больше ничего расслышать не удалось, хоть он и не старался напрягать слух.
Быстро допив, он вернулся в спальню и поспешил одеться. Надо было собираться, пока не поздно.
Аманда промелькнула мимо приоткрытой двери напряженная, будто что-то произошло, и Грегу не хватило храбрости уйти так сразу. Он вышел к ней на кухню, поправляя мятые манжеты, и спросил:
– Что-то случилось? Мне уйти?
Эм не ответила; облокотившись на столешницу, она замерла изваянием.
– Эм? Ты...
– Нет, знаешь... – она перебила его и повернулась всем телом мягко, спокойно, будто все действительно хорошо. – Доешь завтрак, ладно? Я просто... Нет. Ничего. Ешь?
Грег нахмурился, дернул штанины брюк и сел, потянулся за надкусанным квадратиком вафли.
Эм поставила перед собой остывшую чашку и устроилась напротив Адама.
Тишина показалась почти уютной, и вафли сделали свое дело: Грег расслабился, почти забыл о том, чтоб сбежать и запереться дома до конца выходных, решая, что делать с произошедшими в его сознании изменениями. Легкая паника, едва успев накатить, отступила.
И тут раздался звонок в дверь. Грег и Эм дернулись, но девушка, спохватившись, быстро поднялась, пробормотав что-то вроде:
– Да что ж такое... Прости.
Грег слышал, как отворилась входная дверь. Он в который раз почувствовал себя лишним; знал же, надо было уходить раньше.
Шаги не застали его врасплох. Он обернулся, ожидая увидеть Эм или поприветствовать гостя, а потом с достоинством удалиться, но то, что произошло, его поразило и заставило медленно подняться с места.
Эм вошла полу-боком, ведя за собой какого-то парня в темно-коричневой не по сезону теплой куртке, с немытыми волосами, прикрывающими лицо; парень держал в руке сумку и тихо выговаривал Аманде:
– ...уж извините, но он сказал другое.
Эм же, не теряя достоинства, стояла на своем, упорно уводя мужчину все глубже в квартиру.
– Конечно, он и не такое скажет, но ты же знал, на что шел? В конце-то концов, кидай вещи и проходи завтракать, не стой на проходе. Голоден, небось?
Патлатый, вопреки пожеланию девушки, отвел сумку за спину. Грег наблюдал, как тот делает шаг за шагом, как в замедленной съемке, своими пыльными ботинками пачкая ослепительно-белый паркет Аманды, поводит плечами и отводит волосы назад, заправляет за ухо. Кивает:
– Мэм.
– Сюда, господи ты боже, да оставь ты уже...
Грег так и застыл, неловко привстав.

Привычка заправлять волосы за ухо, оттягивать рукава новой неудобной рубашки и потирать скулу кулаком, когда мать отчитывала:
– Ну что за недоразумение? Ой, иди уже к себе, хватит гримасничать...
Виноватый, парень поджимал губы, но все же не мог удержаться от ухмылки, стреляя на мать искрящимися, смешливыми глазами:
– Мэм.
Мать же хохотала:
– Вот же! В сестру мою, не иначе! Иди уже, проказник, как на тебя злиться.
Его провожали сияющие взгляды довольной матери и лучшего друга.
– Грегори, еще молока? Аа, ладно. Иди к нему, – ее взгляд смягчался моментально, – только захвати печенье.
Грег срывался с места, на ходу крича: "Спасибо миссис Мак!", и уносился наверх в комнату друга, а миссис МакКилэм подпирала кулаком щеку и улыбалась, думая о своем.


Он изменился, не узнать. Тени под глазами, взгляд усталый, но удивленный, растерянный, будто он и сам не понимал, кого перед собой видит. Куртка – сколько ей лет? – топорщилась в плечах, джинсы истерлись в коленях, собрались складками. Грег заметил, как рука парня сжалась в кулак, дернув злополучную сумку. Гость неловко топтался на пороге кухни.
Эм не теряла времени даром.
– Это Грег. Я, пожалуй, переоденусь, а ты проходи. От него лишнего слова не дождешься, но ты не переживай.
"От меня?" подумал Грег.
"От него?" переспросил про себя гость.
Эм унеслась в спальню, и повисла тишина, в момент ставшая тяжелой и довольно неловкой. Грег смотрел на вошедшего, не отрываясь, заново узнавая черты, но с каждым мгновением все больше уверяясь в том, что не ошибся.
Джош изменился страшно, и осознание этого ударило Грега, как 220 вольт. Его передернуло, но он не отвлекся от рассматривания.
Что же с тобой стало, Джош? Сурово поджатые губы, морщинки вокруг глаз, будто он только и делал, что щурился или смеялся; скорее первое. Посеревшая кожа, губы, как у мертвеца, хоть Грег таковых и не видел, только воображал. Сутулые плечи, легкая тень ресниц; пусть он стоял недвижим, но явная, притаившаяся во взгляде решимость, – Грег заметил ее и отступил. Кто бы осудил его за испуг?
Джош же не сделал больше и шага. Спустя секунду, он лишь ухмыльнулся своим мыслям да закинул сумку на плечо:
– Ну привет. Мне показалось, или обещали завтрак?
Грег продолжал стоять в неловкой позе как истукан, но с последней репликой Джошуа отмер и заговорил.
– Бог мой. Завтрак... да. – Он сделал движение навстречу, но остановился, взъерошил темные волосы и снова уселся на стул.
– Тут вафли и... кофе. Ты же будешь кофе?
– Без изысков. Я не придирчив.
Грег схватил кофейник и подставил чашечку Эм, даже не подумав встать за новой. Джош сидел тихо, ожидая, когда Грег закончит. Он заметил, как у того дрожат пальцы, но смолчал, наблюдая с тихим удовлетворением. Из раздумий его вывел голос Грега:
– Не думал, что вы можете быть знакомы.
– Мы? – переспросил Джо, поворачивая кружку ручкой к себе.
– С Эм. Совпадение не бог весть, но все же.
Джош уставился на него во все глаза, и уточнил:
– Мы с ... Эм? Первый раз ее вижу.
– Тогда почему... – начал было Грег, но споткнулся, не договорив. Диалог показался ему в крайней степени бестолковым. – Так вы... Хм. Тогда как ты здесь оказался?
Улыбка Джо показалась Грегу знакомой, но лишь частью той яркой вспышки, что он помнил. Все же в двенадцать, пятнадцать он улыбался иначе, чище что ли, без стеснения. Теперь же улыбка казалась более хищной, нетерпеливой, не злой, но какой-то... дикой?
– Один знакомый посоветовал к ней обратиться. А что, зря?
Грег не понял, лишь наклонил голову, пытаясь узнать в старом друге того, кто был ему так дорог.
– Нет, Аманда прекрасный человек. Если советовали, то она наверняка поможет.
Их прервал звук шагов и спокойный голос вошедшей девушки.
– Ребята, вы простите, но мне пора. Надеюсь, вы тут все доедите.
Джош нахмурился, отставляя чашку, а Грег лишь выдохнул облегченно:
– Да, мне тоже пора.
– Это хорошо! Но есть кое-что, – она перевела взгляд с Грега на Джо и обратно, – присмотришь за парнем?
Грег недоуменно вскинул брови, собираясь, что-то сказать, но быстро передумал, не сказав и слова, только неопределенно махнул рукой.
– Вот и славно, – продолжала Эм, – вы же вроде знакомы... Джошуа, да?
Джо кивнул.
– Придется тебе провести время с ним, – Аманда поправила лацкан пиджака и подхватила кейс. – Грег тебя не обидит, только проследи, чтоб запер, хорошо? Все, пока. Брось ключи в горшок сто первой. Спасибо!
Она подмигнула парням и испарилась, легко прикрыв за собой дверь.

Current music: Placebo - The bitter end

Они остались вдвоем. Никто из них не представлял, что говорить после стольких лет, однако, Джош все же подал голос:
– Вот мы и встретились.
Грегори поразился холоду, проскользнувшему в голосе старого друга. Джош выглядел спокойным, но каким-то напряженным, будто выжидал, одним словом – хищник, готовившийся к прыжку.
– Десять лет прошло, – продолжал он тем временем.
Грегори коротко поджал губы и кивнул.
– Не меньше. Я тебя с трудом узнал... Сколько нам было?
– Восемнадцать, – прервал его Джо, – двадцатого июня, когда я видел тебя в последний раз, нам обоим было по восемнадцать. Помнишь этот день?
Грегори помнил. Он отчетливо, детально видел отпечатавшиеся в сознании подробности того четверга, когда пришел из школы, тихо поднялся к себе, не представляя, дома ли отец, и вытащил из шкафа дорожную сумку. Он собирал ее всю последнюю неделю, таская с кухни припасы и мелочь из родительских карманов. Получилось не так много, но на первое время должно было хватить. Грегори надеялся тогда, что сможет прокрасться мимо дома Энди незамеченным... Если он попадется ему на глаза, то все пойдет прахом. И Грег проскочил, кустами и дворами добрался до автобусной станции, где купил билет в один конец, надвинув капюшон на глаза и распрямив спину, чтоб казаться выше и взрослее.
За все время, пока он добирался до Ллойстона, его ни разу не остановили. Тогда он и не понимал, насколько поразительным было такое везение.
Но рассказывать обо всем этом Джошуа он не собирался. Любые слова прозвучали бы как оправдание, и в первую очередь для него самого, поэтому он промолчал, ожидая дальнейшего.
Джо не подвел. Он все так же не спускал глаз с Адама, щурясь и сжимая кулак.
– Вряд ли ты забыл. И я тоже все отлично помню.
– К чему ты ведешь, Джош? – не вытерпел Грег. – Да, я свалил из Клаксона тогда, что с того? Мне что, извиниться? Ты сам говоришь, десять лет прошло, утекло много воды. И если ты ждешь, что я начну рассказывать о своих мотивах, то ты ошибаешься, не начну.
Легкий щелчок не привлек внимание мужчин, а вот последовавший за ним сиплый голос заставил обоих вздрогнуть и обернуться.
– А так?
Со стороны прихожей к ним медленно двигались двое. Осознав, что видит, Грег явственно побледнел, а Джош замер, судорожно рассматривая вошедших.
Аманда шла, будто была готова рухнуть в любой момент. Губы, еще недавно приветливо улыбавшиеся Джошу, искривились в ужасе, подрагивали, до неузнаваемости искажая мягкие черты ее симпатичного лица. Глаза замерли, глядя в никуда, стеклянные от испуга; ей явно не хватало воздуха.
Грег сглотнул, уставившись на руку, державшую девушку за горло. Ее хозяин подталкивал напуганную Эм вперед, прикрываясь ею, как щитом.
Но помимо прочего было и еще кое-что, и именно это приковало к себе внимание Джошуа: в другой руке вошедший держал пистолет, а дуло упиралось в висок Аманды.
– Теперь мы поговорим. Все мы.
– Нил.
Голос Джоша не выдал его волнения, а вот Грег, с трудом опознавший в одетом в серый балахон молодом человеке Нила Портера, старого знакомого, ахнул и дернулся встать.
– Сидеть. Оба. Руки держать на столе, – приказ прозвучал отрывисто и резко, и Джош схватил Грега за плечо, удерживая от глупости.
– Какого черта, Нил? – хрипло поинтересовался Джош, устраивая ладони так, чтоб они были на виду. – Что ты, мать твою, творишь?
Портер чуть дернул руку, прижимавшую к нему Аманду, и прислонился боком к стене, не спуская глаз с сидящих напротив мужчин.
– То, что нужно, Джошуа. Мне – нужно. До моих желаний вам обоим никогда не было дела, но теперь вы будете слушать. Или девчонка умрет.
– Ты удивишься, Портер, но диалог можно наладить и без оружия, – впервые подал голос Грегори, успевший, наконец, прийти в себя от первого шока.
Нил скривился, как лимон съел, и протянул раздраженно:
– Да в курсе я, Адам, заткни ты пасть, пока обратного не просили. А сейчас, мальчики и девочки, если все всё поняли, я расскажу вам одну историю...
Аманда обмякла, лишившись сознания, и, оттолкнув ее тело от себя в сторону, Нил предупреждающе выставил перед собой пистолет, останавливая Грегори.
– Очухается, ничего.
Джош снова удержал Адама, стараясь вселить в него хоть каплю здравого смысла.

– Итак, начнем. Жил-был мальчик. Хороший, добрый мальчик, и жил он с теткой, потому что родная мать предпочитала сыну копание в грязи и песке в надежде отрыть очередную кость или осколок горшка. Тетка же все дни пропадала в своих кружках, так что, как понимаете, мальчик был предоставлен сам себе.
С детства у мальчика было два друга – так он считал, пока в один прекрасный день не лишился обоих. То есть, понятно, что потерял он их еще раньше, когда подсмотрел за ними в сарае старика МакКилэма, но спустя несколько лет он окончательно остался один. Тогда мальчик понял, что вырос.
Он замолчал на минуту и продолжил, глядя на Джоша:
– В тот день его самый близкий, единственный, кого мальчик сумел полюбить, бросил его. Полиция явилась и к тетке, но мальчик ничего не сказал, ему было нечего им сказать. А потом его лучшего друга посадили в тюрьму. Второй же, – Нил перевел взгляд на Грегори, – струсил, сбежал, тоже бросил мальчика, погнался за мечтой, славой, деньгами, лучшей жизнью...
Грег медленно повернул голову на бледного как смерть Джоша, не понимая, о чем вообще идет речь. Портер явно поехал крышей, тут и думать нечего!
– Несколько лет мальчик провел в изоляции. Его дразнили, над ним издевались за дружбу с отцеубийцей, пока, наконец, он не окончил школу и не уехал поступать в колледж. Там он и встретил красавицу Аманду, – Нил широко улыбнулся, глядя на ошарашенного Адама и застывшего МакКилэма.
– Неплохая байка, Портер, хочешь, чтоб тебя пожалели? "Ах, бедный мальчик, его все бросили, жестокие люди"? Да пошел ты! – выплюнул Джошуа.
Гнев прорывался наружу бурлящей лавой; мужчина шипел сквозь сжатые зубы, и каждая мышца на его лице напряглась от едва сдерживаемой ярости, готовности броситься и растерзать, невзирая на преимущество Портера, направленное в лоб Грегу.
Тирада не произвела на Портера ровным счетом никакого впечатления, казалось, наоборот: он улыбнулся Джошу и покачал головой.
– Нет, дорогой мой Джошуа. Я не затем столько ждал тебя и не затем ехал за тобой вслед, чтоб ты меня пожалел. Я гнался за справедливостью, как и ты, но другого рода. Просто решил, что ты должен, наконец, меня увидеть. Увидеть то, что сделал со мной и ты, и Грег, и моя семья, и каждый из тех, кто с таким удовольствием втаптывал меня в грязь. Увидел и запомнил, Джош, до чего порой может дойти один отдельно взятый мальчик.
Нил взмахнул рукой с зажатым в ней оружием; грянул выстрел. Оглушенный Джош, падая, дернул за собой едва успевшего отшатнуться Грега, и вместе они повалились на пол за стойку.
В наступившей тишине Джош слышал только стук крови в висках и ничего кроме него. Он ошалело моргал, продолжая стискивать Грегори за плечи, тот дышал судорожно, не моргая; никто из них не успел понять, что произошло, заметить выстрел. Джош сработал на инстинктах, а Грег...
Адам перестал хрипеть и нашарил рукой запястье МакКилэма, сжал из всех сил, пока тот не отпустил его и не спросил, наклонившись к его лицу:
– Грег... Грег! Ты слышишь?
Слух к Адаму до конца еще не вернулся, в ушах гулко отдавалось звоном. Но голос Джоша он разобрал, еще раз сжал его запястье и приподнялся.
– Живой, – пробормотал Джо, опасливо оборачиваясь на стойку, за которой не было видно Портера. И только спустя пару мгновений до него дошло, что слух вернулся, а звуки – нет. В квартире было тихо, если не считать сбивчивого дыхания Грегори и его самого.


Нил был прав, эту картину Джошуа нескоро забудет. Кровь быстро покинула тело, разлившись под ним темным неровным кругом, а сам Портер лежал на боку, неестественно вывернув шею и уставившись вверх застывшим взглядом. Грегори поднялся вслед за МакКилэмом и шатко направился к все также остававшейся без сознания Аманде, стараясь не смотреть на труп.
– Вызови копов.
Голос Грега вывел Джошуа из краткого ступора, заставив, наконец, оторваться от страшного зрелища.

Долгие объяснения, не по одному разу заданные вопросы и повторяющиеся ответы на них, бесстрастные комментарии следователей, шепотки судмедэкспертов, шелест черного полиэтилена – все смешалось воедино.
Джо преследовало чувства дежавю. Копы, допросы, тело в мешке, а потом – суд. Тюрьма. Тьма. Ни капли воздуха и вязкое, тягучее отчаяние.
– Джош. Джош!
МакКилэм вздрогнул, выходя из оцепенения. Грег присел перед ним, встревоженно вглядываясь в его глаза, пытаясь отыскать в них признаки былого спокойствия.
– Мы можем идти. Вставай, Джош. Пойдем отсюда.
Грегори потянул его наверх, придерживая за предплечье аккуратно, но в то же время крепко. Джо послушался и потряс головой, но в мыслях не желало проясняться. Обрывок какой-то идеи не давал ему покоя, но он никак не мог ухватиться за нее, развернуть до конца. Он должен был что-то спросить...
– Аманда? – понял, наконец, он.
– Она в норме. Ее увезли медики. Идем, Джошуа. Нам пора.
– Угу, – невнятно согласился тот и последовал за Грегори, видя перед собой только его спину.

+++

Current music: Nothing but thieves - Graveyard Whistling


Оказавшись на мягком кожаном диване в квартире Грегори, оба долго молчали – Джош рассеянным взглядом скользил по комнате, навряд ли отмечая про себя детали интерьера, и отвлекся, только когда Грег сунул ему под нос чуть ли не полный стакан виски.
– Выпей. А потом нам нужно будет поговорить. Но сначала приходи в себя.
Грегори дошел до двери в ванную и обернулся, прежде чем войти. Джош все также устало смотрел на стакан, и Грег покачал головой. Выйдя из душа распаренный и посвежевший, он застал старого друга в той же позе – не сдвинулся ни на йоту.
– Не хочешь тоже? Вода неплохо прочищает мозги.
– Потом, может, – подал-таки голос Джо. – Почему ты уехал?
Грег сел рядом с ним и потянулся за своим стаканом, вздохнул. Лед успел растаять и смешаться с виски.
– Нил был прав, я сбежал, но не на поиски счастья, а от... от той жизни.
– Ну да, твой отец, – безразлично заметил Джош, кивая.
– С ним... с ним я свыкся, – признался Грег и поспешил перевести тему. – А что случилось с тобой? Портер сказал...
– Да, я сидел. Когда ты уехал, через два месяца меня посадили. "Сговор и соучастие" в убийстве моего отца. Сокрытие. Дача ложных. Вот тебе и десять лет.
Грег пораженно уставился в спокойные покрасневшие глаза Джо. "Быть не может".
– Но это... это... Как?? Ты?.. Он?
Джошуа покачал головой.
– Мать. Она вскрылась через два дня, записка, признание и прочее... А мне просто не повезло. Не верю, что ты не знал, Грег.
– Откуда мне было знать? Меня уже и в городе не было, – с пылом возразил тот.
– Был, – усмехнулся Джош, – я видел тебя в тот день на нашем заднем дворе. В твой день рождения. А потом я нашел отца.
Грегори судорожно прокручивал в памяти события того дня и не мог понять, как все могло так сложиться.
– Джош, я и правда пробирался дворами и кустами, но я шел от себя, а к вашим дверям и не приближался. Ты же это знаешь, да?
– Не знаю. Когда меня посадили, появился Портер как черт из табакерки. Рассказал, что ты бежал и... Признаю, я начал подозревать тебя. Поэтому и искал.
Он сказал это так просто, без всяких обвинений, что Адаму захотелось закрыть лицо руками и уткнуться в колени. Кто знал, что все так повернется? Адам жил своей новой, красивой, но непростой жизнью, а где-то далеко рушилась жизнь его лучшего друга.
– Так вот почему ты появился так неожиданно. Думал, я виноват и это из-за меня все? – Грег продолжил с улыбкой. – Может, и отомстить собирался?
Мужчина рядом кивнул:
– Думал об этом.
Грег тихо рассмеялся серьезности его голоса, но резко оборвал себя и заговорил:
– Если бы я знал. Не уверен, что смог бы что-то изменить, но... Джош, почему, ты думаешь, между нами все кончилось?
Джош покачал головой: "Не знаю".
– Почему я вдруг отстранился от тебя, хотя ближе у меня никого не было? Дело не в нас, не в том, что появились новые интересы, совсем не в этом.
– Расскажи.
Грег выдержал долгий взгляд Джоша и вздохнул, запустил пятерню в волосы, взъерошил, собираясь с мыслями.
– Я поклялся себе, что ты никогда не узнаешь. Тебе не стоит. Ты всегда был чище, лучше, умнее. По крайней мере, я предпочел запомнить тебя именно таким. А это... оно не для тебя, Джош.
– Пойми, Грег. Я просто должен.
После того как Адам дал себе зарок никогда и ни при каких обстоятельствах об этом не вспоминать, клятва сдерживала его, а оттого он и понятия не имел, как о подобном рассказать. "Меня насиловал твой отец"? Как можно такое произнести вслух?
Тем временем Джошуа не торопил его, хотя явно ждал объяснения. Он заслуживал его: за все те годы ожидания, мук, неведения, когда Грегори не было рядом. И он решился.

– Ваша семья для всех в городе была образцом, лекалом, для тебя это не секрет. Отец-меценат, благотворитель, мать – известный педиатр, награды, грамоты. И ты – "золотой мальчик МакКилэмов", всеми обожаемый и любимый. Но не всегда все так гладко, как кажется на первый взгляд, вот и твой отец... Он был не тем, каким ты знал его. Со мной он был другим, – Грег задумался, не зная, как продолжить, – а я был наивен и глуп, думал, если это буду я, то тебя он не тронет. Видимо, твоя мать решила, что он ей изменяет... Что ж... Можешь стрелять.
Они так и смотрели друг на друга – глаза в глаза, пока Джош пытался осмыслить услышанное.
– Как долго? – только и спросил он.
– Почти два года. Как только нам обоим исполнилось восемнадцать, я решил, что хватит. Сбежал.
– Значит, меня защищал, да?
Грег ничего не ответил. Потянулся за бутылкой, наполнил опустевшие стаканы, пригубил... Горько. Жар алкоголя и терпкие, так и не стершиеся воспоминания заныли тяжестью в сердце, стали немного четче, будто отряхнулись от пыли. Он много лет не думал об этом. Об Эндрю МакКилэме и двух годах, которые так и не удалось до конца забыть. Как ни старался, Грег не мог избавиться от мерзкого тянущего чувства в груди, которое появилось вновь, стоило ему заговорить о прошлом, но тепло чужой ладони заставило его вынырнуть из задумчивости. Рука Джоша легла ему на висок и ухо, прошлась ниже одним неспешным движением и устроилась на шее, мягко поглаживая. Сосредоточенно глядя на Грегори, мужчина молчал, как будто хотел передать все свои чувства и эмоции силой мысли, а не словами, которых, видимо, ему не хватало.
– Прости, что не был рядом, – на выдохе прошептал Грег, чуть наклонив голову вбок, сильнее притираясь к жаркой ладони на его коже.
– И ты меня прости.

+++

Джош покидал душный, суетливый Ллойстон с уверенностью, что еще долго сюда не вернется. Ему нужно было налаживать свою новую жизнь, смириться со всем, что успело произойти и с тем, что еще произойдет.
– Так и не решил, куда отправишься?
Грегори стоял рядом с ним плечом к плечу, вглядываясь в опустившиеся на пристань сумерки: порт отдыхал после тяжелого трудового дня, отправляя вдаль последнее судно.
– Где высадят, там и сойду. Дальше видно будет.
Адам кивнул и хлопнул его по отвороту куртки на прощание.
– Мы увидимся, Грег. Просто... не сейчас, – улыбнулся Джошуа, – скоро.
– Ты найдешь меня?
МакКилэм развернулся, отстранившись, и рука Грегори соскользнула с его плеча.
– Как всегда, Грег. Как всегда.

Мужчина так и остался на месте, пока силуэт его друга не скрылся из виду.
Спустя полчаса или час, ускоряясь и чеканя шаг, Грегори Адам шел прочь с пристани, полностью погрузившейся в ночь, и не вздрогнул, когда за его спиной взметнулись потревоженной стаей темные вороны.

@темы: orig-reverse

---

У тебя красивые глаза, но в них нет блеска

 Светаклевер вот, что получилось, Свет)


Cкачать Мо нет блеска бесплатно на pleer.com

У тебя красивые глаза, но в них нет блеска (акротелестих)
У самых ног твоих черта. Превысив меру,
Теряя все, душа пуста. И не поверит
Елею слов, былым мечтам о вечном чуде,
Больной надежде, нежным снам, как книгам судеб.

Я знаю: их прекрасней нет, но сколько горя.
Когда же поцелуя след стал слишком горек?
Раскрыть себя навстречу им, мечтам. И в "штопор".
Ах, ангел, мы еще взлетим... И с неба - оба...

Светлеет дальний силуэт, туманный абрис.
И прежней веры больше нет, лишь запах гари
Вокруг, где отблески костров - игрою нервов.
Костры погасли, как любовь. И нет здесь веры.

Ее не хочешь больше ты. Не время вере.
Глаза закроешь у черты: и новый берег
Легко зовет. Удобный путь. Ответ, как выстрел...
А так... Да кто угодно, пусть... Не он... Нет смысла.

Змея на сердце вьет гнездо, жжет ядом полоз.
Алеет небо. Сердце - льдом. С высот - до пола.
Не зря, должно быть, грешный мир из праха создан.
Отдать бы все за краткий миг, но слишком поздно...

Весны не ждешь в былых мечтах, любви наскоков.
Надежду держишь ты в цепях. А сердце - в кокон.
И скажешь: "Хочешь - забирай..." Любовь, изыди!
Хватает тела им. Пускай. Не жалко. Выдох.

Наверное, так проще жить. И жребий брошен.
Есть только где-то крик души, призыв: О, Боже!
Так глубоко, что не найти. И будь, что будет.
Болело, но прошло в груди. Как в книгах судеб.

Легко порхает мотылек, беспечно весел.
Его полет прервется в вод глубоких плеске...
"Спасти его могла любовь..." Стихает голос.
Как хочешь, это выбор твой. Испит и горек...

А я... люблю твои глаза, но в них нет блеска.
Примечания:

Акротелестихи, фразу образуют как начальные, так и конечные буквы строк.

@темы: стихи

---

Да!)

а вот так!)))

Вопрос: Я победитель.

1. да!		24	(100%)
Всего:		24

@темы: аффирмации

---

Ночная история

просто по мотивам)


Cкачать Батырхан Шукенов Дождь бесплатно на pleer.com

@темы: Ночная история

---

Ломаю могз

очередной раз... мне дали черновик почитать, человек, которого очень люблю и уважаю) и да, это пока что черновик, но я не могу выколоть себе глаза и не видеть ошибки, повторы, неудачные слова... а от меня ждут ответ) я высказала свое мнение пару раз) не ему) закончилось все плачевно)) вот поэтому и не знаю что делать теперь) знаю, что вопрос всем надоевший) но как поступаете вы? всегда правду или киваете, что все отлично) и да, в сотый раз да, я знаю и слышала, что адекватный человек должен принимать критику или замечения спокойно) но пока что это только на словах, увы)

что делаааать??

@темы: напоболтать

---

Ура!)

 GeFa10 чудесного, солнечного, радостного и волшебного Дня!) любви много-много! счастья, удачи и дорогих людей рядом!)


Download Amanda Jenssen Happyland for free from pleer.com

---

Да!)

еще и еще самое важное) это обязательно надо!
*шепотом* встретилась с братом вчера) давно не виделись) он спросил- сис, ты влюбилась??)))) хотелось ответить-да, бро, я полюбила саму себя))) сказал,что выгляжу просто прекрасно) поэтому тыкаем, замечательные мои люди, верим, и любим!

Вопрос: Я счастлив просто быть собой.

1. да!		24	(100%)
Всего:		24

---

***

 ~Триша~ у тебя увидела)) уволокла) прикольная штука)

Результат гадания

Погадать.

---

Предрассветное

Романтично отметив 2,5 года замечательной дружбы с Яном, со смехом и воспоминаниями о том, что мы вместе пережили и прошли, под любимую песню Кости, которую его прототип Холостов играл на саксофоне в Книге


Download The Shadow Of Your Smile for free from pleer.com

встречу утро очередными замечательными стихами)



я оставляю здесь тусклый свет и гласную жизнь мою.
я оставляю огонь в печи и мутный квадрат окна.
все фотографии, где рядом с людьми стою.
все фотографии, где я стою одна.
я превращаю память в золу, страх обращаю в прах.
новое утро – взгляни! – лишь череда плах,
список напрасных бед.
я оставляю сервиз, счета, кошку, из шерсти плед.
отныне пускай другой, а не я, будет ими согрет.
я оставляю ряд гематом – болезненный сгусток чувств, а еще
зонт оставляю, а за ним
человеческое плечо,
человеческие глаза,
человеческий профиль/анфас.
я оставляю тебе – тебя. я покидаю нас.
пой, веселись, пляши! и не веди подсчет.
вначале в пропасть сорвался день, немного попозже год.
я не прошу ни попутного ветра, ни согревающего огня.
я ничего не возьму с собою. кроме себя.

(с) Аншель Мари
***
я хочу тебя выплакать.
выжить и отпустить.
расцепить свои руки, в которых сплелось однажды все, что было к тебе, все, что есть, и что может быть.
что спасало меня в мгновенья безумной жажды утопить свои мысли в вине.
по своей вине. по своим шагам шла же, достигнув-таки причала...
почему же я столько времени промолчала?
почему, умещая нас в сотни тысяч книг, я прошла-таки мимо и упустила миг...
я хочу тебя выплакать.
и пусть я не все сказала. я хочу тебя выплакать, вымолить, выждать и отпустить.
мне так много тебя. так много, что места мало. слишком мало, чтоб я сумела себя простить.
я хочу за все выплатить. за слезы возьми слезами. за слова, что в осколки душу, в ответ молчи.
ничего меня не сумеет больнее ранить, как отнятые от твоей души у меня ключи.
я хочу тебя выплакать. выжить. и отпустить.

(с) Анна Оленюк|Please_dont_be_silent
***
серость давит предельным прессом,
я держусь. я пока жива.
небо смотрит и с интересом
тычет палкою у ребра,

мол, ты как там, все дышишь хлипко?
значит стоит прибавить дождь.
золотистой мне стать бы рыбкой,
чтоб минутно стиралась ложь.

раз - и я уже позабыла
обещаний студеный вал.
два - я разве тебя любила?
три - ты разве об это знал?

нет, не помню такого с роду...
золотистая чешуя
обеспечивает свободу.
нет меня тут. и нет тебя.

лишь аквариума границы,
да песочек шуршит на дне.
вместо - серый туман столицы,
небо смотрит и в тишине,

проверяя меня на силу,
тычет памятью у ребра.
небо знает - я все осилю.
я все помню.
и я жива.

(c) Пряша
***
и снова пишу тебе что-то в порядке бреда. но по другому поводу в этот раз.
в общем, тут, демон, знаешь, такое дело... кажется, я не помню июльских глаз.

нет, я, конечно, помню их цвет... примерно. но мне теперь неважно о них писать.
видимо, переболело и надоело, даже сейчас не стоило начинать.

счастья тебе. но если не будешь счастлив - мне, я признаюсь, в общем-то всё-равно.
было красиво. было, за что сражаться. только сражение, видишь ли, не пошло.

раньше бы я о встрече любой молила и все просила бы что-то мне рассказать.
мол, расскажи, пожалуйста, как же было - слышать, как я кричу и в ответ молчать?

ну а теперь, ты знаешь, зеленоглазый... кажется, всё действительно отлегло.
счастья тебе. но если не будешь счастлив - и так бывает - просто не повезло.

каждая чёрточка/родинка словно мелом - слишком уж просто смылась былая гладь.

в общем, тут, демон, знаешь, такое дело... я прекращаю больше тебе писать.

(с)Елена Сон
***

даже если ты очень молод и тревожат другие взглядом,
будь мудрее.
любой поступок отражается зеркалами -
кто-то просто не спит пять суток оттого, что играл словами
ты, забывший, что было с вами,
неосознанно, может, даже;
только тот, кого ты оставил,
ничего
никогда
не скажет.
не заметишь сперва потери.
чувства - мнимы. и счастье - тоже...

мы порой остаемся с теми, без кого превосходно можем.

© Александра Молоканова
***

а время летит - всё так же - неумолимо,
и годы уходят, пожары сменяя стужей.
я помню твой запах, и это невыносимо.
я помню твой голос, и, кажется, это хуже.

ты в каждом прохожем и в каждой случайной фразе,
и в книгах, и в фильмах, и в песнях, и в поворотах.
ты снишься мне часто - больнее от раза к разу,
ты снишься мне часто - всё чаще от года к году.

ты снишься и мельком, и даже полнометражно,
и все эти сны пора представлять к наградам,
ведь время летит - неистово, быстро, так же,
и годы уходят, но ты остаёшься... рядом?

ты в каждом прохожем, машине, окне, витрине,
в единственной туче и через дорогу луже.
везде и нигде. и это невыносимо.
но если б не так, то было б намного хуже.

© Дарёна alter-sweet-ego Хэйл
***

я скорее умру, чем...

я сольюсь с темнотой, закрывая ставни.
чувства – бездна души, их нельзя измерить.
- я скорее умру, чем тебя оставлю.
- я скорее умру, чем тебе поверю.

слез не надо. позволь, я тебе их вытру.
ты уходишь из сердца, а сердце бьется.
только дверь за собою оставь открытой.
тот, кого я впущу, в тот же день, найдется.

и, забывшись, ты вдруг преклонил колено.
в светло-серых глазах отразился вечер
- ты так быстро найдешь для меня замену?
…я, скорее, умру, чем тебе отвечу

(с) Саша Бесt

@темы: Предрассветное

---

)))))))

Пошла Мотька к малой в комнату заниматься, и решила полазить в компе, который когда-то был единственным))) там и мои еще всякие штуки есть))) и вот чаво нашла))) прикольный сайт, где можно вовсю издеваться над собой))) нашла две оставшиеся фотки))) кто захочет, там просто все) свою фоту вставить и делать с собой все, что хошь))) если не изменилось с тех пор ничего)

www.instyle.com/makeover


Download Elvis Presley Pretty woman for free from pleer.com

звязда, чо)))



и ишо))) эту уже сама сделала))) но причесон оттуда)

---

Да!)

очень важная!)

Вопрос: У меня безграничная уверенность в собственных силах.

1. да!		25	(100%)
Всего:		25

@темы: аффирмации

---

Предрассветное

сидишь, никого не трогаешь, пишешь текст новый, приходят и выносят мозг нах) ну чо,спасибо тебе за очередной вынос моего нищасного мозга)))

 Захария Катц Захар, ты же понимал, что я не смогу не оценить))) спасибо за них


Cкачать Qu'avons-nous fait de vous бесплатно на pleer.com



на поверхности неба – барашковая тропа,
самолёт проползает, пытаясь нащупать дно…
…загадала увидеть двенадцать влюблённых пар –
но пока, представляешь, не встретила ни одной!

одиночество в складочках ртов и ресничных штор,
в закромах рукавов, отворотов, карманов, шлиц.
с нашим городом что-то творится – вот только что? –
перманентный синдром дефицита счастливых лиц.

я листаю, вращаю их чёртово колесо:
вроде, ходят, обнявшись, и шутят, и говорят -
но в натянутом смехе, в звучании голосов
белый шум недочувства, бессмысленный звукоряд.

даже скупо прощаясь у входа в портал метро,
смотрят - сквозь (так, утративший небо, смотрел Икар):
каждый – куколкой в кокон – укутанный в свой мирок,
отгорожен от ближнего - даром в руке рука.

солнце льёт апельсиновый мёд с ароматом лип
на толпу, что колышется полем поникшей ржи.
сколько взглядов, где светлые блики играть могли б –
но, увы, только чёрные дыры размером в жизнь.

(с) Татьяна Шеина

мне переждать бы шторм, мне бы увидеть штиль. «как ты теперь?» - «все норм». этот холодный стиль не позабыть, увы. и не судьба уже переболеть.

а вы – тоже настороже? тоже ночами – в плач? тоже при встрече – в пол? серией неудач, вписанных в протокол, я искуплю грехи. как-то держаться днем, ночью строчить стихи (каждый второй – о нем). в кровь и до синевы, в стельку, в затяг. вразмах брошусь к нему.

а вы – тянетесь в грязных снах с прошлым встречать рассвет? с криком – и через край… было такое, нет? да? не марать мой рай, выбор мой - не судить.

быстро он стал, мой Бог, поводом злых обид, пылью чужих дорог, солью моих лексем. бесам и божествам – в ноги кидаться всем мне за него.

а вам – тоже бывает так? больно – и не вздохнуть, легкие рвал наждак, в клочья царапал грудь. выкашлять эту боль, черный гнилой обман – и уползти позволь в темень, в закат, в туман, лишь бы подальше прочь, лишь бы уже прошло. сможет одно помочь – выжить ему назло.

время наложит швы, счет уберет в нули.

я-то смогла,

а вы?
вы разлюбить смогли?

(с) Бродячий Мур

золотые слова же)

потому что помнишь лишь самые глупые из приколов
только те мгновенья, где нет ничего такого
поздний май под небом нелепым и васильковым
где ты сам, как набросок — улыбка да борода

потому что друзья — результат важнейшего в мире фарта
не того, что достиг, а того, кто ты есть по факту
не бабло с кабинетом, а мудрый и хитрый фатум
что отыщет тебя через стены и города

(с) Лачинов

не забудь, что слово больше ранит,
чем удар железного огня —
не кори, увидев на экране
в непристойном облике меня.
не бывает, знаешь, слишком близко —
придвигайся, начинай разбой…
…поцелуй меня по-флорентийски,
и тогда останусь я с тобой.

всё так мрачно, серо и уныло
в духоте расплавленной Москвы.
век назад иначе с нами было,
но теперь закончилось, увы.
не оставив крошечной записки,
казанова бросился в прибой —
…поцелуй меня по-флорентийски,
вот тогда останусь я с тобой.

как любовник взгляд своей любезной,
как рыбак — метрового сома,
я ловлю на площади облезлый
экипаж, готовый задарма
отвезти меня туда, где брызги
лучших вин стекают по плащу…
…поцелуй меня по-флорентийски,
и тогда тебя я отпущу.

(с) Тим Скоренко

сначала молчишь (захлебываешься словами),
потом пританцовываешь (подкашиваются колени).
затем отвернёшься — (а между вами
время замрёт) — задумавшись об измене

(себе, конечно); весь подберёшься
(внутри распадаясь), скажешь с улыбкой:
«мы не увидимся («когда вернёшься?!»),
я твёрдо решил» (ощущаешь: зыбко).

встретишься взглядами (шаримся, как слепые),
веришь, что кончилось (агностик под образами),
теперь — стало ясно (среди взбесившейся пыли),
она уходит с улыбкой (над ней: слезами).

всё, что я чувствую (и так, вероятно, с каждым),
сложно открыть (проще найти при раскопках) —
но мы (здесь два имени), надеюсь, друг другу скажем
однажды всё то, что заключалось в скобках.
(с) Александр Микеров

никто и не скажет, что может быть рецидив.
такой, ну ты знаешь, не страшной дурной болезни,
а мыслей, тех мыслей единожды что ты слив
из ломкой себя, загружаешь другие песни

в свой плеер; читаешь другие подборки книг;
другими глазами стреляешь в мишень на вылет;
и веришь, что ты прожила уже самый пик -
такой, что тебя не убьет, но зато усилит.

и вроде бы всё хорошо: рельсы-колея:
езжай себе дальше по жизни и смейся в голос.
но только ты знаешь, признайся, что обстоят
дела твои будто внутри что-то откололось.

да даже не вроде - отлично всё. выше нос
держать бы, отдавшись с улыбочкой в лёгкость лета.
а это [диагноз не ставлю но] как невроз,
лежишь, ощущая спиной теплоту паркета,

и мысли, те мысли, единожды что изгнав,
ты крутишь, как будто есть в этом необходимость.
начинка твоей головы хуже всех отрав.
заканчивай с этим. когда-то же получилось?

(с) Лёша Самолётова

вот здоровское) почти к рассказу Лёши и Саши ficbook.net/readfic/3366610 качественно издеваются над читателями)))

мы теряем друг друга, едва отыскав
в колдовских лабиринтах дорог и столетий.
мы теряем друг друга, случайно узнав,
что мы всё-таки есть друг у друга на свете.
что мы всё-таки есть, не обман, не фантом –
где-то там, у начала вселенского круга,
мы стояли вдвоём, но, не помня о том,
мы теряем друг друга. теряем друг друга.

мы теряем друг друга по каждой строке,
по любому уже изречённому слову,
по глазам, по слезам, по следам на песке
мир, что мог быть возможен, расколот и сломан.
мы теряем друг друга по сказочным снам,
по героям, которых придумали сами.
мы отдали им то, что назначено нам –
и они стали нами.

мы теряем друг друга по каждой скамье,
по дверям, эскалаторам и турникетам.
чему быть на бумаге – не быть на земле.
мы давно уже нашими песнями спеты.
мы давно персонажами наших картин
нарисованы и ограничены рамой.
но, не зная, что некуда больше идти,
всё глядим в темноту и шагаем упрямо.

мы теряем друг друга, едва не узнав
горечь слез, нежность рук, волшебство поцелуя,
то, что есть между нами, никак не назвав.
(да не будет такое помянуто всуе).
мы теряем друг друга в постылых домах,
городах и постелях чужих, притворяясь,
что в порядке, что вовсе не сходим с ума,
друг без друга друг в друге навеки теряясь…

нет, не верю! останься, останься со мной!
взглядом, именем, почерком, голосом, сердцем...
мы у двери, но шаг в бесконечность длиной.
от руки до руки чёрный космос разверзся.
от руки до руки, от небес до земли,
от зимы до весны как от мысли до песни.
возврати меня в мир, где они не нашли
никого, никогда... и мы вместе. мы вместе.

..
мы теряем друг друга, едва отыскав,
чтобы сказку не сделать дешёвым романом.
я любуюсь тихонечко, издалека,
как твой дом исчезает за серым туманом.
как твой след заметает услужливый снег,
как твой голос теряется в шуме прибоя,
как река берет имя твоё, имярек,
и уносит с собою.

(c) Вера Сухомлин

@темы: Предрассветное

---

Бардо железной дороги

второй изумительный текст на мою картинку...

15.07.2015 в 00:02

Пишет  orig-revers:

Заявка № 14. Исполнение 1
Название: Бардо железной дороги
Автор:  ~Хару-Ичиго~
Артер:  Motik71
Бета:  Ютака В.
Размер: миди
Категория: слэш
Жанр: романс, драма, ангст, русреал
Рейтинг: R
Саммари: «Понимаешь, всё наше существование это промежуточные состояния, из которых надо выйти в конечное состояние, в нирвану. И жизнь, и смерть, и сон, – вообще всё. А "Бардо Тхёдол" написали для того, чтобы помочь человеку выйти. Выйти из промежутка, понимаешь? Вот мы с тобой сейчас живём и хорошо, но это же не навсегда...»
От автора: Отрывки из «Бардо Тхёдол» даны в переводе Иванс-Вентца

арт-заявка

Московский скорый тут никогда не останавливался. Можно было автобусом из Магниторудска доехать до Колычева, а там поймать попутку. Хотя от Колычева уже недалеко, можно и пешком дойти.
Был ещё Калымчанский пассажирский, но там вариант один – идти к начальнику поезда и просить, чтоб сделали остановку на платформе Эрликовой, иначе никак.
На Эрликовой был переезд. Никто им никогда не пользовался, но Данил каждый день опускал и поднимал шлагбаум по расписанию.
Расписание осталось от "Т. Е. Егорова". Неизвестный Егоров последним оставил на нём свою подпись, но в каком году – неизвестно. Это был просто листок бумаги, написанный от руки, висел в смотрительском домике возле печки рядом с отрывным календарём и чеканным покривившимся панно. Панно было совсем как у Данила в детстве над диваном: Иван-Царевич в шапке пирожком и лупоглазая лягушка, держащая стрелу.
Рядом Данил кнопками приколол Цоя.
Больше в домике никаких украшательств не было, но хоть обои держались.
Газет валялось много, попадались целые подшивки журналов. От нечего делать Данил повытаскивал из "Мурзилки" развороты с репродукциями картин и делал для них по вечерам рамки из картона. Остальное читал, а потом пускал на растопку или уносил в сортир.
Спал на раскладушке – матрас на кровати был насквозь проссанный, ржавая сетка просела. Пришлось выкинуть кровать к чертовой матери за дом. Дядь Тимур обещал забрать, но всё никак, что-то у него там вечно не в порядке было с машиной.
Данил много всего повыкидывал: какие-то тряпки, заплесневелую картоху из погреба, липкие бутылки, буряк гнилой. А вот лук оказался ничего: лежал-пылился на чердаке ковром по всему полу, румянился боками на солнце, глядевшем в чердачное окошко. Пах душно, но живо. И чеснок был живой, как раз, чтоб натирать им лоснящуюся корку чёрного хлеба, а потом ещё солью сверху посыпать.
Это Катюша так любила. Прибегала с буханкой и просила: "Данила, сделай хлебушка", хотя сто раз видела, как это делается.
Крошками они потом кормили Тяпу. Данил привёз его с собой и повесил у окошка, которое смотрело на степь, но «скворчище» (так его Катюша называла) всё равно слышал поезда и "пускал" их вечно в неурочное время.
– Тяпа, в нос дам, – угрожающе говорил Данил.
– Тяпа, в нос дам, – отвечал скворчище. А потом начинал оправдываться Мишаниным голосом. – Тяпа хороший. Тяпка умница. Тяпка интеллигент!
Данил слушал, и думал, что Егорову было лучше. У Егорова была самогонка, как у нормального человека. А у него, Данила, вот это. Не мог он спиться, бессмысленную, беспробудную синьку на дух не переносил, а жаль.
Пить пиво за кинотеатром… да нет, это было другое. Тогда и пиво было разбавленное, и не пьянел от него никто особо. Зачем они его вообще сосали, непонятно. От скуки, наверное.
Он теперь не мог вспомнить даже, зачем они вообще ходили за кинотеатр, что там делали. Вспоминалось только, как сидели на брёвнах и слушали на магнитофоне всякое, что Колдун записывал с «Нашего радио». Дворовый блатняк пели под гитару, это тоже было.
Мишаня пришёл пару раз и больше не появлялся, – мелкие девчонки его достали. Непонятными путями узнали, что он голубой, и начали за ним бегать, чтобы рассказал, как это. Он их ни разу не послал. Улыбался так беспомощно и всё говорил: "Да ладно вам", "Да не буду я", "Девчат, ну харэ".
Кроме них, никто как-то и не верил в это, потому что Мишаня был обычный. Ну мягкий, ну тихий, но это же не признак.
Ему бы на Эрликовой понравилось. С Катюшей он бы точно подружился, и с Алтын.
Он бы уговорил Данила поспать.
Данил не мог вспомнить, когда вообще спал последний раз. Время стало, как степь вокруг – безграничное. Но у степи была хоть сопка Ленина на горизонте: лёгкая, дымчатая, как нарисованная. У времени никакого ориентира не было. А ещё Тяпа мешал: пускал поезда каждый час, без системы, без смысла.
В степи сон не шёл. Некуда было спать. В первую ночь светила луна, яркая, как прожектор, но небо было ещё низкое: звёзды висели в воздухе. Чем ближе лето, тем выше они поднимались, мельчали, прилипали к небосводу.
И земля под ногами плоская была нестерпимо, будто нет никакого шара, будто всё врали астрономы. Блин земли и крышка неба.
В первую ночь Данил вышел из дома и начал прыгать, биться о землю ногами, будто хотел, чтоб прогнулась, вогнулась, хоть немного отодвинулась от неба. Ничего не вышло, конечно.
Настоящая ночь наступала, когда радио замолкало. С радио ещё можно было жить, оно целый день бубнило от розетки. А потом, в полночь, бросало Данила одного. Ему в этот самый момент плакать хотелось, как потерявшемуся мальчику, будто он остался один на всём свете, будто люди, которых знал и любил, тоже выключились, исчезли, и эта тишина – вот что настоящее, а про любовь, про дружбу тебе врали и будут врать.
Наверное, он спал днём. А может и не спал. А может, и не было никакого дня вовсе...
Нет, день был, точно был. Днём приходила Катюша, дядь Тимур заглядывал. Мог даже Минбай пройти мимо, с козами. Приходила Алтын – это если они с Катюшей ссорились и гуляли поодиночке. Они часто ссорились и так же часто мирились, – чем ещё заниматься на Эрликовой?
Алтын вообще была обидчивая, всё время подозревала, что ей чего-то не додали, что-то спрятали, и кому-то досталось больше, чем ей. Немудрено – кроме Минбая у неё было ещё два старших брата и две сестры. Данил их никогда не видел, "к железке" они не ходили. Минбай тоже мог бы не ходить, но у них с Данилом был уже свой ритуал: посидеть на платформе, свесив ноги, выкурить по сигаретке, пока нет поездов.
– Тут когда-то электричка ходила, – каждый раз говорил Минбай, глядя чёрными индейскими глазами на сопку Ленина. – Потом отменили. А я на ней в школу музыкальную ездил.
– Ага, – отвечал Данил. Воздух вокруг плавился, до боли яркое голубое небо дрожало над головой, рельсы сияли. На гудящих проводах сидели, как ноты, мелкие птички.
– Там возле Маячкино танки стоят, мемориал. Тридцатьчетвёрки. Из электрички хорошо видно было. Как думаешь, вернут электричку-то? Что там у вас на железной дороге слышно?
– Не знаю, мне ничего не говорят. А что там в Колычеве?
– Да хер знает, опять подорожало всё.
Кончалась сигарета, и разговор тоже заканчивался.
Днём Тяпа вёл себя прилично: не баловался с поездами, только прыгал в своей клетке, качался на качелях и спорил с радио.
– Макароны будешь? – заботливо спрашивал он, каждый раз, когда Данил возвращался за чем-нибудь в домик. – Хорошие макароны. Ракушки. Ракушки. Ррракушки!
Мишаня любил «ракушки», притащил с собой из Воронежа килограмма четыре, будто в Москве таких было не достать. Наверное, чувствовал себя обязанным хоть что-то подогнать хозяину вписки. Впрочем, у него с собой и коньяк был, и даже бутылочка настоящей финской водки, чистой, как ритм у Калевалы.
Мишаню Данилу сосватал одногруппник. Сказал, что есть один чёрт, едет на концерт Калугина, но вписываться ему негде. Данил всего полгода как переехал в Москву, никого толком не знал и совсем кис от одиночества в съёмной однушке. Болтался на конце оранжевой ветки, как червивое яблоко, и чувствовал, что вот-вот сорвётся.
Мишаня со своими макаронами появился вовремя. В камуфляжных штанах, кедах, в футболке с «Master of puppets» – поле одинаковых белых крестов тянется до горизонта. За эту футболку его побили в электричке под Тулой какие-то гопники, приняли за сатаниста; так он и приехал, сияя «фонарём», и долго рассказывал немного обалдевшему Данилу, что непротивление злу и насилию – это единственный путь, что иначе – духовная смерть.
А Данил думал, что гопы его могли убить по настоящему, если б стал отбиваться – Мишаня был тощеват и мягковат, без бицепсов, будто его накачивали воздухом, но так и бросили это дело на середине.
Он был не патлатый, как Данил ожидал, а просто кучерявый слегка и давно не стриженный. Глаза серые, постоянно в красных прожилках. Большой рот, подвижный: если не болтает, то ест.
Вёл Мишаня себя скромно, даже застенчиво: как потом выяснилось, думал, что Данил коренной москвич, а перед ними Мишаня почему-то робел, хотя сам приехал из без пяти минут миллионника. У его матери сестра вышла замуж за какого-то московского ипэшника, и в семье это «катькин москвич» всегда произносили с благоговейным придыханием и плохо скрываемой завистью.
К тётке Мишаня вписываться почему-то не поехал, и вообще с родственниками у него были отношения мутные, сложные. Ездил от одних друзей к другим из города в город, таская на себе огромный туристический рюкзак, как улитка – домик.
Обосновался он прочно только у Данила: расстелил синий спальник у батареи между советской лакированной «стенкой» и данилиным диваном, загрузил навесной шкаф на кухне макаронами и тушёнкой, поставил на стол бутылки и сразу кинулся мыть посуду, варить сосиски, искать какой-нибудь сок или компот, потому что неразбавленную водку не пил. Он вообще был не любитель пить, но знал, что это лучший магарыч, и к чужим слабостям относился добродушно.
«Добродушный», – вот какое слово ему больше всего подходило. Никто никогда его не называл ни Мишей, ни Михаилом, и клички у него никакой не было – Мишаня, и всё. Такое же добродушное, немного дурацкое имя, как и он сам.
Данил сразу к нему привязался. С Мишаней вся ежедневная рутина вдруг приобрела смысл, наполненность. В первую ночь они болтали на кухне обо всём подряд, особенно о буддизме и об армии. Данил недавно отслужил, но у него не то что баек, даже особых воспоминаний не осталось, а у Мишани, который по состоянию здоровья никуда не подходил, баек и анекдотов о разных знакомых, наоборот, было завались. Он любил армию, но издалека, и считал её какой-то особой, идеальной в своей бессмысленности формой существования. Вроде монашеского служения, но без бога и без высшей цели.
"Постепенно твоя личность растворяется, и это болезненный процесс, потому что ты не можешь оставить былые привязанности. Я бы так хотел – это правильный путь, путь к сатори. Суеты в мире слишком много, а армия это же почти и не жизнь".
Данил только посмеивался. Он тогда подумал, что Мишаня балабол жуткий, но оказалось, что слова у него не расходятся с делом никогда. В армию его не брали, но он решил вдруг поступить в Москве на теологический, на бесплатное вечернее, да так и остался у Данила. Днём бегал по экзаменам и приёмным комиссиям, а вечером учил. Сидел на табуретке в одних трениках, уткнувшись в книжку, и опасно качался, отталкиваясь босой ногой от стены. Данил сидел там же у окна, курил и учил билеты по физкультуре – физрук согласился подождать и не закрывать ведомость.
Потом они друг друга проверяли. Мишаня рассказывал ему о зороастризме и огнепоклонничестве, а Данил ему о жизненной ёмкости лёгких и истории олимпийских игр.
И где-то между зороастризмом и играми вышибло искру, но где – Данил не взялся бы сказать. Вот смотришь на человека и знаешь, что хочешь его поцеловать. И он знает, что ты знаешь. Приходит внезапно, но не как озарение.
Все эти теоретические вопросы и значимые слова вроде ориентации и гендера Данила смущали, он об этом не любил говорить. Он вообще был неразговорчивый, – знал, что в словах таится опасность, что они как клетка, как теоретическая часть экзамена по физре.
И без них было хорошо.
Мишаня действительно поступил в какой-то заштатный универ и той же осенью перебрался к Данилу на диван. Отлёживал ему руку, ходил по квартире голый, медитировал под громкую, звенящую-кружащую индийскую музыку и следил, чтобы в доме всегда были презервативы и макароны.
А в подарок за бесхвостую зимнюю сессию принёс домой Тяпу.
– Священная индийская майна, – объявил он, сияя, а Тяпа расхохотался утробным басом и сказал: "Ну, Заяц, погоди!"
Он до сих пор иногда произносил эту фразу характерным папановским голосом.

Данил не хотел брать Тяпу с собой на платформу. Много было причин: боялся, что скворец заболеет от нервной долгой дороги, боялся, что соседи по вагону его самого на полном ходу выкинут вместе с клеткой и болтливой чумой...
Боялся, что сойдёт с ума, если будет постоянно слышать Мишанин голос.
Порой он его слышал бессонными ночами, даже когда Тяпа молчал, сунув умную голову под крыло. Мишаня звонил по телефону и говорил, что отлично устроился в Австралии, но с квартирой сложности...
Нет, всё не так. Про квартиру и Австралию - это чей-то стих из сборника, который Данил привёз с собой. Эта маленькая книжечка в мягкой, нежной от старости обложке прошла с ним армию. Там надо было заставлять мозги и душу трудиться, потому что Данил никогда не чувствовал в себе силы, стержня, который делает человека человеком. Чтоб не стать тупой, равнодушной скотиной, приходилось читать стихи, впихивать их себе в глотку, давиться, зато какое наступало облегчение, когда одна нужная строчка вдруг ложилась на сердце так правильно, так верно, что казарма исчезала, переставала иметь значение.
"Демоны по ночам в пустыне терзают путника. Внемлющий их речам может легко заблудиться: шаг в сторону - и кранты. Призраки, духи, демоны – дома в пустыне. Ты сам убедишься в этом, песком шурша, когда от тебя останется тоже одна душа".

Ночью, когда радио уснуло, Данил сел чистить мелкие, как шарики для пинг-понга, картофелины. По ночам не следовало брать в руки нож, но это было для дела. На всякий случай он взял единственный оставшийся от Егорова, который руки не дошли наточить как следует.
Он чистил картошку, а человек снаружи кидал камушки в окно. Это было страшнее всего – чужой человек в пустоте, в безлунную полночь. Но Данил всё равно открыл форточку.
– Эй! Чего надо?
Человек стоял за пределами света, падающего из окна, стоял на территории степи. Одет был как-то блёкло, в хаки, что ли, и прятал лицо в темноте, иногда показывая обрюзгший подбородок, бледный и мягкий, как тесто.
– Братан, у меня там джип в кротовину заехал колесом. Помоги толкнуть.
Ему, наверное, было сейчас плохо, этому человеку, застрявшему ночью посреди Ничто, но Данил только крепче вцепился пальцами в подоконник.
– До аула километр, найди Дядю Тимура, он тебя трактором вытащит.
Человек не уходил.
– Ты чё? Ну выйди, ты чё? – Он стоял на месте, но Данилу казалось, будто блёклое хаки беспокойно колышется в полутьме из стороны в сторону.
– Иди в аул, говорю!
– Ну толкни, братан, ну будь человеком, ну толкни...
Данил задёрнул занавеску, сел на стул спиной к окну, обхватил себя руками за плечи. Занавеска была из поезда, с загадочной надписью "Николай Конарев" синим по белому. Если отгородиться ею от мира, можно представить, что станционный домик - это вагон, что тепловоз сейчас мягко тронется и потащит его отсюда, набирая ход.
– Ну ты чё, ты больной, ты крыса, ну выходи, выходи, ну толкни, ну чё ты, ну...
Монотонный голос человека сочился из форточки, густой, липкий.
"Он бухой, наверное", – догадался Данил, но страх почему-то не ушёл. Почему-то не верилось в это. Не верилось что за дверью правда человеческое существо. Ночью любой, кто стучится к тебе – хищник. Он хочет сожрать или тебя, или твой покой. Оторвать кусок от твоей нормальной жизни. Или от тебя.
Не открывай дверь. Не говори с незнакомыми. С детства же учили, ну!
– Ну выходи, ну помоги, выходи, толкни, ты чё...
Данил не выдержал страха, схватил из матерчатого кармана, висевшего на гвозде, здоровый гаечный ключ, распахнул окно и швырнул ключ в темноту, в бледное пятно.
– На хуй пошёл! Пошёл ты на хуй!
Кажется, потом заработало радио, а там и воздух начал синеть понемногу, и, может, тот мужик был, может, почудился от бессонницы - Данил не знал.
Утром Катюша и Алтын гордо принесли ему ключ обратно.
– Данила, мы тебе инструмент нашли! – в один голос сказали они, видно договорились заранее.
– Ага, молодцы, – похвалил Данил. На ключе не было никаких следов, но на солнце он почему-то отливал зеленцой, тусклой, плесневой, будто лежал в сыром подвале не один год. – За водой пойдёте?
Воду он брал в колодце за домом и заливал в бак на крыше, чтоб грелась. Сколотил себе душ возле нужника, прицепил к баку шланг и мылся почти кипятком.
Прежде чем натаскать свежей, слил остаток из бака в большой пластиковый таз и устроил стирку. Девчонки сначала убежали за дом, прыгать на старой егоровской кровати, но быстро заскучали и потребовали себе такой же таз – устроить своим лохматым барби бассейн с постирушками. Даже воды натаскали сами в маленьких ведёрках.
Данил оттирал рыжим хозяйственным мылом рубаху, слушал их щебет, и ему было тепло. Такие они были маленькие, чистенькие, с лохматыми косичками (у Катюши две, у Алтын двадцать две), такие настоящие, что с ними на платформу приходила жизнь.
– Данила, а Тяпа на юг не полетит? – спросила Алтын.
– Нет, он же ручной.
– А где ты его купил?
– Я не купил, подарили.
– А почему он Тяпа?

А правда, почему?
Мишаня никогда не объяснял. Просто это "Тяпа" очень подходило к его собственному имени. Что-то мягкое и бестолковое, непонятное, как и сам Мишаня.
Они были две птицы, только Мишаня – птица вольная. Ел что попало, работал где придётся: расставлял продукты в магазинах, разгружал газеты для "Роспечати", но больше всего любил быть подопытным. То вакцины на нём испытывали, то заставляли жать на какие-то кнопки и отвечать на целые рулоны вопросов.
Иногда брал у знакомых гитару и аскал в метро и переходах. Его там частенько били за то, что территории попутал, но Мишаня к этому относился философски, как к неизбежному злу.
"Я тебя, дебила, в ванне с йодом утоплю", – грозился Данил. Он ненавидел Мишанины синяки, потому что ничего не мог с ними поделать. Даже пойти с ним не мог – Мишаню пробивало на песни внезапно, и он никому не докладывал. Просто шёл и делал что хотел.
"Данька, ну я же не виноват, что меня бьют!", – оправдывался Мишаня. - "Люди просто нецивилизованные северные варвары. Ну, то есть, юго-западные".
"Ага. Убьют варвары – домой не возвращайся".
У этой шутки бородень была, как у даниловского дедушки, но Мишаня всё равно смеялся. Потому что любил Данила.
Варвары его не убили, тут пронесло.

Работа на платформе ему понравилась бы, он хотел в степь, в пустыню, – туда, где много пространства и можно просто идти вперёд, а потом повернуть внезапно, когда захочешь, и – в другую строну.
– Выхожу один я на дорогу, – читал он наизусть, когда они с Данилом лежали на тёплом гудроне крыши и ждали салют. – Сквозь туман кремнистый путь блестит. Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит.
Данилу тогда почему-то стало очень тоскливо.
Нет, не "почему-то", а потому что до этого Мишаня читал, когда про себя, когда вслух, "Бардо Тхёдол". Руководство для тибетских мертвецов.
Данил эту буддистскую муть пропускал мимо ушей, пока Мишаня не сказал ему однажды:
– Данилка, когда я умру, почитай мне "Бардо". Только как надо читай, всё как там написано. Там нужно, чтобы наставник читал или брат по вере, но мой лама на Сахалине живёт, а ты мне как брат. Ты мне как всё.
Данила аж передёрнуло. Ему стало больно и обидно так, как давно не было. Захотелось ушатать Мишаню, но по мишаниным глазам видно было, как ему это важно. И сказать бы что-нибудь злое вроде "с братьями не ебутся", но Данил не смог. Грустно было.
– А что ты вдруг умирать собрался? – мрачно спросил он.
Мишаня махнул рукой.
– Да не собрался. Просто... ну мало ли что! Понимаешь, всё наше существование это промежуточные состояния, из которых надо выйти в конечное состояние, в нирвану. И жизнь, и смерть, и сон, – вообще всё. А "Бардо Тхёдол" написали для того, чтобы помочь человеку выйти. Выйти из промежутка, понимаешь? Вот мы с тобой сейчас живём и хорошо, но это же не навсегда...
Данил промолчал. Он хотел, чтоб навсегда.
Конечно, они когда-нибудь доживут до девяноста лет и помрут, но когда тебе двадцать с небольшим, девяносто это почти и есть вечность.
– Ну его в жопу, твоё "Бардо"! Хочешь свалить – так и скажи, нафига этот весь буддизм разводить?
– Не хочу я свалить! – обиделся Мишаня. – Я на Зилант хотел съездить.
Данил как-то успокоился. Когда думаешь о дороге, всегда за этим приходят и мысли о смерти: а вдруг что? Мать его в любую поездку заставляла брать с собой мятую чёрную ленту, на которой золотой старославянской кириллицей была напечатана какая-то молитва. Помогало или нет, кто его знает, но пока везде доезжал живой.
– А меня с собой не берёшь?
– Неа, – просто сказал Мишаня. – Не беру. Выхожу один я на дорогу.
Да. Сначала было это.
Тогда Данил тосковал и злился, а теперь понял, как это – ночью, на дороге, одному. Но после прихода человека из темноты в безлунную ночь больше не выходил.
Дядь Тимур приехал за Катюшей на телеге, а заодно привёз Данилу мешок картошки и консервы. Данил заварил чай, вытащил из ящика в столе сухари, и Дядь Тимур уселся на табурет, основательно так – собирался выпить чайника два, не меньше. У него с собой оказались ещё каменные мятные пряники, которые хорошо было размачивать, а потом есть, сладкие, мокрые и горячие.
Говорил обо всём – о делах в ауле, о том, что в мире творится, о Катюшиных родителях, которые то ли разводятся, то ли нет, но ребёнка забирать не спешат... а Данил всё не знал, как задать вопрос, потому что боялся ответа.
– Дядь Тимур... а к вам вчера ночью мужик со сломанным джипом не заходил?
Дядь Тимур залез рукой в нагрудный карман и вытащил мятный леденец – он вообще очень любил сладости.
– К Минбаю, может, заходил, у меня никого не было. А что у него, мотор заглох? Это я починю.
– Починю, – отозвался Тяпа, глядя на Дядь Тимура круглым глазом.
– Нет, не мотор... сказал, что толкнуть надо.
– А ты что? Не вышел?
Данил встал, налил Тяпе воды в поилку.
– Нет. Не вышел.
Дядь Тимур одним глотком выпил всю чашку и налил себе ещё.
– Ну, может, и правильно. Сам знаешь, какое сейчас время. Убил бы ещё, ты бы с ним не справился.
Прибежала Катюша, молча легла щекой на прожжённую сигаретой клеёнку, от пряников отказалась, просто переминалась с ноги на ногу и смотрела в окно прозрачными серыми глазами. Она всегда была как маленькая, тихая зверушка, и Данил не мог представить какая она в городе, в школе, с другими детьми. Ему всё казалось, что там её мучают, что её заклюют, и лучше ей здесь, в степи.
– Чего не справился? Справился бы, я пару приёмов помню.
– Да какие приёмы, ты на себя посмотри, одни кости, под глазами синяки. Ты хоть спишь-то?
– Ну... сплю иногда. Может, мужик мне приснился.
– Может. Тут иногда бывает: вроде как спишь, а вроде и не спишь. Как у водителей бабушки ночью через дорогу бегать начинают, так и у нас. Утром встаёшь и не можешь вспомнить, правда кто-то приходил или всё во сне было. Ты, Данила, лучше спи как человек.
Данил вздохнул и признался сквозь зубы:
– Не могу, Дядь Тимур. Я и в городе не мог, думал, тут посплю, тут тихо... Нет, не могу.
Дядь Тимур съел последний пряник, отряхнул руки.
– Это дело, конечно, твоё. Хороший ты парень, Данила, главное на наркотики не садись. Будут приезжать из Колычева, предлагать всякое, ты не бери.
– Не буду, – честно пообещал Данил.
Ему и не хотелось ничего такого. Дома он пытался нажраться снотворного, запихал в себя таблетки горстями, полежал немного... только почувствовал, что уносит куда-то, как желудок взбунтовался и пришлось всё выблевать обратно.
Передознулся снотворным так, что сон теперь не шёл, – вот это была ирония!

Только этой ночью он кое-как задремал случайно и увидел во сне, что Катюша вернулась за забытой куклой Лизой. Подумала, что Лиза испугается спать одна на платформе, и побежала как была, в длинной-длинной футболке с мультяшным щенком, по темноте, с фонариком Дядь Тимура.
"Не ходи", – хотел сказать ей Данил, – "Вдруг тот мужик ещё тут..."
Но Катюша ничего не слышала. Только пошла медленнее, устала, наверное.
Непонятно откуда наполз туман, укрыл сопку Ленина и мигающий маячок на ней. Катюшин фонарик беспомощно тыкался в плотную белую вату, но она всё равно упрямо шла и шла.
Мимо платформы, мимо домика, на рельсы, туда, где тускло мигал впереди красный семафор.
– Катюша! – закричал Данил то ли наяву, то ли во сне. – Катя! Я здесь! Иди сюда!
Не надо было ей туда ходить. Никому не надо было, он это чувствовал. Там, впереди, в тумане, сидело что-то огромное и уже открыло пасть.
"Мужик, ну ты чё, ну чё ты, ну толкни выйди, ну ты чё..."
Проснулся он как от удара, весь в испарине. Схватил рабочую жилетку со светоотражателями и выбежал из дома в туман, по рельсам, туда, где семафор всё мигал и мигал красным поездам московского направления.
– Катя! Катя!
Он бежал и бежал, а туман всё не кончался, не кончались и шпалы под ногами, и ему казалось, что он бежит на месте, что простор, который виделся ему раньше, который давил и казался безграничным, просто задник, картинка, а за ним чёрная пустота, и выхода никакого нет...
"А "Бардо Тхёдол" написали для того, чтобы помочь человеку выйти. Выйти из промежутка, понимаешь?"
Данил запнулся и полетел носом, но вовремя успел подставить руки. Стесал все ладони и долго лежал, вдыхая запах пыльных камней, железа и мазута.
"Данилка, когда я умру, почитай мне "Бардо". Только как надо читай, всё как там написано".
– АААААААААААААААААА! Не буду я тебе ничего читать! Не буду!
Данил орал и орал, пока голос не сорвался, пока слёзы не кончились, пока костяшки пальцев не сбились о деревянные шпалы.
Сил оставалось только на то чтобы ползти до дома, но он не пополз, а остался лежать, повернулся лицом к звёздам.
Рельсы дрожали, это шёл скорый на Москву.
Данил почему-то думал о бесконечных, бесконечных рядах усталых людей с лопатами, строивших эту дорогу ради целины, ради мира и труда, ради амнистии и ради бог знает чего ещё.
Он закрыл глаза.
Выйти из промежутка...
Мишаня вышел из своего промежутка неожиданно. Все всегда уходят неожиданно.
Его группа сидела на лекции по какой-то лабуде. Наконец, звонок прозвенел, все встали, начали собираться, а Мишаня не встал. Сидел и улыбался как-то кривовато.
Преподаватель уже такое видел, быстро вызвал скорую, Мишаню уложили поперёк на составленные вместе деревянные синие стулья, обычные такие, школьные. И это был последний раз, когда Данил его видел.
Полутёмная лекционка, подавленно молчащие ребята и подошвы мишаниных кед, поддельных конверсов с вьетнамского рынка. К левому ещё жевачка прилипла...
А ведь Данил всю лекцию его ждал за дверями. Он же выйти мог, сказать, что плохо, можно было раньше позвонить в скорую...
Мишаню успели только до больницы довезти. Инсульт, кровоизлияние в мозг.
И всё.
На похороны приехали из Воронежа его родители, но Данил с ними не встречался, только собрал сумку с мишаниными вещами и отдал квартирной хозяйке.
А "Бардо Тхёдол" оставил себе. Но открыть не мог, пальцы не слушались.
Есть ему не хотелось, спать не хотелось, только курить он ещё мог.
Два дня назад, ночью, когда они лежали на диване, Мишаня вдруг обнял его крепко-крепко и сказал: "Люблю я тебя, Данилка. Больше всех на свете".
Так недавно это было!
Когда блок "Бонда" кончился, Данил и попробовал то снотворное. А когда понял, что заснуть больше, наверное, никогда не сможет, решил уехать домой. Хоть на пару дней вырваться из этого пустого города.
На вокзале он всё не мог протолкнуться к билетной кассе, поток людей смывал его, как невидимку, пока не прибил, наконец, к берегу – к объявлению РЖД о том, что требуются рабочие, соцпакет, обучение, вахтовый метод...
Московский скорый пронёсся мимо платформы – огромная, почти живая, почти летучая железная зверюга. Когда он затих вдали, Данил поднялся, оглохший, и побрёл к дому.

Тяпа высунул голову из-под крыла, и смотрел, как Данил возится у двери, вешает жилетку, включает свет.
– Макароны будешь? – спросил он по привычке, и тут же ответил себе голосом Данила. – Не буду, Тяпа, спасибо.
Данил усмехнулся и достал с антресолей дорожную сумку. В ней сиротливо болталась маленькая истрёпанная книжечка с загнутыми углами. Мишаня взял её у кого-то почитать, да так и не отдал.
"Если трупа нет, [то чтецу], который должен растолковать силу Истины, следует занять ту постель или место для сидения, к которому привык усопший. Затем, призвав дух [усопшего], представь, что он присутствует и внимает, и читай".
Тут ничего не было привычного Мишане, поэтому Данил сел в ногах раскладушки и представил его. Вот он лежит, закинув руки за голову, светлые волосы топорщатся, взгляд не рассеянный, как всегда, а внимательный. И любящий.
– О высокородный, – читал Данил, – тебе суждено испытать три Бардо — Бардо момента смерти, Бардо переживания Реальности и Бардо поисков нового рождения. Из этих трех состояний до вчерашнего дня ты испытывал Бардо момента смерти. Хотя перед тобой воссиял Ясный Свет Реальности, ты не смог удержаться, и посему принужден блуждать здесь.
Ты будешь, не отвлекаясь, внимать тому, кто поможет тебе посмотреть в лицо Реальности, и продолжишь свой путь.
Он глотал слёзы, но читал, потому что не мог теперь остановиться, не мог бросить Мишаню на полпути, и постепенно ему начало казаться, что родной голос повторяет за ним:
– О высокородный, когда тебя понесет туда-сюда непрекращающийся ветер кармы, твой разум, лишенный опоры, уподобится перу, что швыряет ветер, скачущий на коне дыхания. Непрестанно и помимо своей воли ты будешь блуждать. Всем, кто оплакивает тебя, ты скажешь: «Вот я, не плачьте». Но они не услышат тебя, и ты подумаешь: «Я мертв!» И в это время ты снова почувствуешь себя очень несчастным. Не печалься...

Но как не печалиться? Как не печалиться, когда всё, конец, когда не будет больше ничего хорошего, ничего светлого, когда всё уже было, было, было и навсегда закончилось, а существование почему-то продолжается и не видно этой серости, этой мерзости конца. Есть человек, и нет человека, и не будет уже никогда…

«О высокородный, в это время ты сможешь ненадолго отдохнуть у мостов, в храмах, возле ступ восьми видов, но не сможешь оставаться там долго, ибо твой разум отделился от твоего земного тела. Из-за этой неспособности задержаться, побыть на одном месте ты часто будешь ощущать смятение, досаду и панику. Иногда твой Узнающий будет тусклым, иногда мимолетен и бессвязен. Тогда у тебя возникнет такая мысль: «Увы! я мертв! Что же мне делать?» — и из-за этой мысли Узнающий опечалится, в сердце разольется холод, и ты испытаешь бесконечную тоску. Поскольку тебе нигде не будет отдыха и ты будешь понуждаем двигаться дальше, не думай о различных вещах, но позволь своему разуму пребывать в своем собственном неизмененном состоянии.»

А может, неправда? Может, он ходит где-то там, запутавшийся, испуганный, и ему жизненно важно слышать, как кто-то говорит: «Не бойся, не печалься».
Я здесь, я тебя не брошу.
Всё в порядке. Мы отсюда выйдем. Мы выберемся. И всё ещё будет хорошо.

Он дочитал, когда за окном уже светало. Захлопнул книгу, прислонился спиной к стене, закрыл глаза.
– Тяпа, скажи: "Данилка хороший". Скажи: "Данилка, я тебя люблю", – произнёс вдруг Тяпа и сунул голову под крыло.

Второй скорый должен был промчаться мимо платформы в шесть утра, но почему-то затормозил и навис над маленькой платформой всей своей огромной тушей. Данил накинул жилетку и вышел посмотреть. Он никогда раньше не видел спокойный скорый – московский поезд всегда был для него почти бесплотным, размытым зелёным пятном. Но вот он – стоял тихо в мягкой золотистой дымке утра.
Зевающий проводник в фирменном пиджаке, накинутом на плечи, открыл дверь вагона и закурил. Данил подошёл, поздоровался с ним за руку.
– Помочь надо? – спросил он.
– Не, это у машинистов какое-то чэпэ. Сейчас починят, и дальше поедем.
Данил кивнул, глядя, как вьётся над тлеющей сигаретой полупрозрачный дымок. Солнце всё разгоралось на востоке, так, что голова поезда терялась в сиянии.
– Подбросить тебя? – вдруг спросил проводник.
– Куда?
– Куда надо, хоть до конечной. За пятихатку.
Данил оглянулся на домик, на сопку Ленина, на горсть крошечных юрт в далёком ауле, но солнце слепило нещадно, и он не мог толком ничего разглядеть.
Он пошарил по карманам, нашёл смятую, выцветшую бумажку и шагнул в вагон.
Поезд вздрогнул, просыпаясь от дремоты, и мягко тронулся вперёд, покачиваясь на невидимых волнах.
Всё быстрее и быстрее. Всё дальше и дальше.

бонус от  Mebius Cat не конкурсная работа) на эту же картинку

Некогда, в ином времени и ином мире был одним из дюжины тех, что держат своей силой крышу темной половины мира, не давая вечному холоду вселенной пожрать все живое. Черпал силу в тенях и теням же давал жизнь, странную, жаркую и голодную. Был пойман в ловушку своими же объединившимися собратьями. Тело его было уничтожено, а душа заключена в камень, выброшенный за пределы родного мира. Через сотню лет разум его осознал себя и призвал последнюю из подвластных ему теней, вселив ее в тело ворона. Птица, ведомая чуждой силой, отыскала камень и понесла его к полым холмам, где на одну ночь во много лет истончается грань между мирами и есть призрачный шанс прорваться через завесу. Но надеждам его не суждено было сбыться - стрела охотника оборвала жизнь птицы, и голод мага заставил его живую тюрьму стать вернейшим из его слуг и надежнейшим из жилищ.
Питаясь эманациями смерти и любыми яркими эмоциями, до которых мог дотянуться, камень вылепил подходящую оболочку для души своего господина, и маг впервые ступил на землю незнакомого для себя мира. Первым, до кого он дотянулся, был охотник - слишком яркий след он оставил первой смертью. И маг заключил с ним сделку, вынудив помогать себе до тех пор, пока корни замка не дорастут до его родного мира, открывая дверь, а взамен наделив бессмертием.
В Европе начинался четырнадцатый век. Век падения великих империй и становления новых, век распрей, крови, чумы и огня. И двое пошли по искалеченным землям, собирая свой урожай. Хрипловатый, похожий на карканье смех мага бился эхом на площадях, меж виселиц и костров, и охотник прозвал его Вороном. Цепкие пальцы охотника ласкали воловьи жилы на грифе лютни в придорожной таверне, завораживая всех, от замызганных служанок до купеческих жен, вздыхавших от музыки в унисон, и маг прозвал его Орфеем, предав забвению их прежние имена.
Копыта их лошадей выбивали искры на полуночных мостовых, и ржанию вторили вой и рык пришедших служить вороньему замку оборотней - Эльзас и Лотарингия, Прованс и Тулуза вспоминали легенды о дикой охоте и покрепче запирали ставни своих домов в ночи полнолуний. Ведьмы танцевали в черных живых стенах и лилась кровь, много крови, а инквизиторы зажигали костры, зачитывали приговоры, и сброд швырял гнилой репой в горящих людей.

@темы: orig-reverse

---

Двенадцатая параллель

кто не читал эту работу, то не настоящий слэшер)))) шучу) но я уверена, что таких просто нет) это был один из самых первых ориджей, которые я прочла несколько лет назад) да еще и действие происходило в Вильнюсе) так что, нежно мною любимый рассказ) а пару дней назад, поговорив с замечательной девушкой, которая его написала, я попробовала сделать обложку) поскольку, автору был подарен волшебный совершенно рисунок от  Созвездие Гончих Псов



я его вырезала))



и сделала обложку с видом нашей любимой горы, которую я вам часто показывала)

@темы: рек