Ура!)

 Namorada , Akulinata

Море улыбок,любви,радости,прекрасного настроения!)) С Днем Рождения,замечательные девчонки!))

стааааря,но здоровская))


Прослушать или скачать Цветы Мы желаем счастья вам бесплатно на Простоплеер

---

Ночная история

Прослушать или скачать The Bad Moon Rising бесплатно на Простоплеер

Пошел этот милый вьюнош на вечеринку по случаю Хеллоувина,увидел там вот эту красоту
и ...запал,понятное дело)) я бы тоже не устояла)) туда-сюда,мол кто такой ,да откуда) ему честно ответили -вампэрский вампэр)) дык,разве кто-то верит в них в наше время?)) отож) и мальчик не поверил ,и пошел за ним,потому как что? именно-не пойти никак нельзя было) и весь такой влюбленный ,смотрел прям глаз отвести не мог)



отлюбили его или нет,не знаю))) но вот потом таки случился

упс)))

так шта,аккуратней надо быть,аккуратней в знакомствах на таких вечеринках

@темы: Ночная история

---

Моб.Названия 2

начало тут zosiapupkina.diary.ru/p200461280.htm

Там уже не хватает места,а у нас еще несколько авторов прекрасных )

долгожданные два!! текста от Татьяны

ПЯТЫЙ и ШЕСТОЙ!!  Татьяна_Кряжевских



Сказки для взрослых
1. Сказка о шампанском из солнца.

Всякая сказка начинается со слов о героях, как вводные, установочные данные. Жили-были и так далее.
Вот и юноша с чудесным весенним именем Май тоже жил и до недавнего времени не тужил, учился в престижном ВУЗе, иногда подрабатывал, пил пиво с друзьями на лавочке, ходил в клубы и терпел неудачи в личной жизни.
Был он недурен собой, умен, образован, воспитан, умел держать нож в правой руке, а вилку в левой, и аккуратно наматывал спагетти в небольшой округлый комочек. И все бы ничего, но, как известно, счастье в сказках не раздается просто так, а требует труда, подвигов, смекалки и лишений: то мачеха – злая, завистливая, лживая бабенка, то отец у возлюбленной – капризный самодур. Да и соперники не дремлют, вчерашние друзья строят козни, а враги оказываются неплохими помощниками. И бросаются герои в путь за резвым клубком, за леса, за поля, за горы и неведомые дали, в поисках неизвестного. Вот и Май бежал. Спешно, без времени на сборы и прощания. Хотя после его неожиданного каминг-аута, непонятно с чего наступившего, бабушкой-еврейкой Май был проклят, дедушкой-дворянином предан анафеме, мать рыдала и пила валерианку, отец посерел и ушел в гараж, а заодно и в запой, и прощаться стало в общем-то не с кем. И Май покидал в небольшую спортивную сумку первое, что попало под руку, и отправился ночевать к другу.

– О, ты вовремя! – обрадовался друг. – Слушай, не хочешь летом подзаработать, а заодно и пожить в Египте?
– Очень хочу. Хоть на полюсе, – обнадежил его Май.
– Круто! Помнишь Леху, ну, у него еще молния на виске выбрита? – Май кивнул, хотя совершенно не помнил. – Так вот, он аниматором в отеле работает, через неделю возвращается, а сменщика никак не найдет. Ничего сложного: с тетками ножками в воде подрыгаешь, пару конкурсов на дискотеке вечером проведешь и все. Остальное время – ешь, плавай, с туристками мути.
– Я согласен, – подтвердил Май.
Египет – это хорошо. Это далеко от родственников. Это другая страна, даже другой континент. Это будто жизнь начать заново. И вместо изначально обговариваемых двух месяцев, Май взял академ на учебе и заключил контракт на год. Через день под крылом его самолета уже показалась рыже-коричневая земля, покрытая россыпью каменистых гор. За двадцать минут восточных рулад такси доставило его из аэропорта в отель, Май расплатился, поправил сумку на плече и уверенно шагнул внутрь.

Местным наместником оказался немолодой полный араб в длинной белой рубахе – Салах. Он был похож то ли на коварного ключника, то ли на разъевшегося трактирщика.
– Ключ от номера получишь на ресепшене. Если больше вопросов нет, то неделю посмотришь, как работает Леша, а дальше сам, - араб смешно произносил русское имя «Ль-о-ша», но у Мая все равно не было никаких вопросов, и он просто кивнул.
– Тогда добро пожаловать в наш отель.
Носильщик недоверчиво оглядел нехитрый багаж – одна дорожная сумка – и уточнил:
– Это все?
– Все, - согласился Май.
«Странные эти русские, – подумал носильщик, – то на десять дней набирают будто на год, а этот на год, словно на десять дней».
А Май просто шел рядом, слепо доверяя волшебному клубку своего везения.

Работа, действительно, оказалась непыльной.
– Все просто, – объяснил его предшественник Леха. – С тетками ножками в воде подрыгаешь, пару конкурсов на дискотеке вечером проведешь и все. Остальное время – ешь, плавай, с туристками мути.
Неделю Май наблюдал за тем, что делает Леха, перенимал опыт и сделал вывод, что особенно тщательно тот выполняет последний пункт. Перевыполняет, можно сказать.
На Мая внимания пока никто не обращал и это его вполне устраивало. Так и не привыкнув к разнице во времени, ранним утром он шел на море и встречал золотистый, разнеженный рассвет прямо на берегу, сидя у кромки воды. Завтракал, что-то читал, полезное и не очень, помогал Лехе в организации первых двух пунктов программы, после обеда спал прямо на берегу, укрывшись полотенцем, а вечером провожал розово-сиреневый закат. И все больше приходил к выводу, что непонятно, какого черта его вообще потянуло на откровенность: никаких отношений у него в тот момент и в помине не было, а уж здесь… Май был уверен, то мусульманская страна – не место для однополых связей.
Через неделю Леха уехал, оставив напоследок массу ценных указаний, в основном, сводившихся к тому, какой алкоголь можно пить, а какой не стоит, как забраться в номер, если посеял ключ и у кого попросить новый, с кем из туристок можно замутить, а на кого лучше даже не смотреть, несколько упаковок презервативов и почему-то беременную полячку, а еще готовые сценарии для разных случаев жизни.
– Жги! – сказал Леха напоследок.

И Май жег. Не то, чтобы он не умел этого делать раньше, но последние месяцы, проведенные в мучительном определении своей ориентации и финальная ссора с родственниками кого хочешь доведут до нервного срыва. А сейчас Май словно оправдывал свое имя, и в нем самом зазвучало и теплое солнышко и пышная, яркая зелень и жадное наслаждение тем, что дает ему жизнь. Он был на «короткой ноге» с остальным персоналом и резво собирал женское население на аквааэробику:
– Ну что, малая олимпийская сборная по синхронному плаванью, поехали! Гимнастик фантастик!
Дамы в возрасте пищали от восторга при виде их аниматора – высокого, стройного, загорелого, с очаровательными темными кудряшками, не бараньими и не негритянскими, а благородными волнами закрывающими уши и доходящими до половины шеи. Его хотелось пощупать и зацеловать. А лучше и то и другое, и желательно с продолжением.
Девушки напирали едва прикрытыми тряпочками купальников формами, глупо хихикали, а особо активные приглашали на вечернее свидание при луне, занавешенной шторами, и делали другие провокационные и откровенные предложения. Май был со всеми мил, любезен, улыбчив, в меру саркастичен, в меру внимателен и дрочил в душе на крепкие, мускулистые, блестящие от масла мужские тела.
По вечерам Май лихо отплясывал клубный танец, купаясь в похотливых взглядах отдыхающих, дурачился, соблазнял, пел и устраивал игры. Его акцент смешался, и уже было не понять, из какой страны этот незнакомец, такой свой и неуловимо для всех чужой. А чужое, особенно привлекательное, даже красивое, хочется сделать своим. И оказалось, что, может, в мусульманской стране однополые связи и не приветствуются, но, судя по поступающим предложениям, в курортной зоне он мог бы каждую ночь пробовать новые позы, места, и развлечения интимного характера, о которых даже и не подозревал до этого.
Май крайне редко и осторожно пользовался подобными предложениями. Не то, чтобы он предпочитал надежный и проверенный способ в душе, но ему никто не нравился настолько, чтобы он сказал свое безоговорочное и пусть самое опрометчивое «да» в жизни. Кто-то искал острых ощущений, другие – успеть за отведенные десять дней вкусить все удовольствия сразу, а третьи – просто отдохнуть с бонусом в виде красивого мальчика. Чем не современная сказка?
Только Май преданной золушкой, воспитанной еврейкой и дворянином, ждал своего принца. А кто очень ждет, тот, как известно…

И электрическим разрядом, колючими иголочками, обжигающей волной, горячей, уносящей все разумное, обожгло его только лишь от одного случайно пойманного взгляда спокойных густо-медовых глаз.
Этим вечером, стоя у микрофона, Май искал только одного мужчину. Улыбка, слова, жесты – почти незаметные для окружающих, и как вскрытый пароль – для него. Никаких блестящих маслом мускул, еще стройность молодости, уже начинающийся животик, и взрывоопасный заряд феромонов – для него, Мая,
– Драган.
– Май, - и рукопожатие чуть дольше положенного, достаточное, чтобы ощутить крепкие сухие ладони и всей кожей почувствовать острую потребность прикосновений именно этих рук.
И Май без раздумий сказал свое «да» всем незаданным вопросам. Он был кроликом перед удавом и заранее согласился быть съеденным, переваренным, выплюнутым и всем остальным, что предложит ему Драган.

Май не любил сладкое. А оказалось, что из рук Драгана приторные восточные сладости из слоеного теста с орехом, щедро облитые медом – это вкусно, касаться губами его пальцев, скользить языком ниже, вылизывая ладонь, кисть, и одним широким мазком успевать захватить венку в локтевом сгибе – это сладко, взгляд сверху вниз из-под полуопущенных длинных черных ресниц – пронизывающе остро.
Май не любил спать не один. Чужое потное тело, запахи, мешающие руки, ноги, волосы, дыхание, сопение, храп, щетина, в конце концов. Май забыл, что можно засыпать как-то иначе, чем на плече, рядом с подмышечной впадиной, положив руку через грудь и закинув ногу поперек живота, смешно щекоча себе нос колечками волос на его груди. Или уткнуться носом между лопаток, обнимая и прижимаясь грудью, животом, бедрами, а еще – втиснувшись, как ложечка в Драгана, сжав его руку, собственнически придвинувшую к себе, и удовлетворенно ощущать его твердое естество утром.
Дра-аган, Дражо, Драшко – дорогой, драгоценный.
Май не знал, что может быть так дурманящее, так откровенно то, что раньше ему казалось стыдным, порочным. И то, что секс – это не просто два тела и череда возвратно-поступательных движений с известным окончанием, ради которого все и происходит, а игра в наслаждение, в узнавание в угадывание, сплетение пальцев, языков, дыхания, вскриков, удовольствие, помноженное на два, в голове, в теле, восторг балансирования на грани.
И шепот Драгана: «Май-ушка, Май-ечка, май Май», отзывавшийся мурашками вдоль позвоночника и поджимающимися пальцами ног.
Две недели безграничного счастья. Это не «жили долго и счастливо», это ярче в своей краткости, острее в каждой ночи, приближающей расставание, на пределе гравитации, как свободное падение с высоты абсолютного растворения, доверия, обожания.

И Май думал, что все испытания уже пройдены, и его перо жар-птицы уже в руках, сияет, щедро озаряя жизнь любовью, взаимностью.
Но жизнь тем и отличается от сказки, что порой дает кусок праздничного пирога авансом, мол, ты сначала распробуй то, к чему будешь вновь и вновь стремиться, стараться, бороться, догонять.
И ни на одном перекрестке судьбы не стоит камень распутья, и никто не знает, сколько придется отдать, потерять, достать, принести и бросить под ноги строптивой удаче, чтобы получить хоть толику желаемого.
В последний вечер Май смотрел на бокал с шампанским и чувствовал себя маленьким пузырьком воздуха, оторвавшимся от пусть не надежной, но удерживавшей его стеклянной стенки, взмывшим вверх, опьяненный своим полетом, и забывшим, что там, на поверхности, только пшик. Воздух и ничего. А Драган смотрел своими невозможно-спокойными густо-медовыми глазами.
– Ты мое солнце, моя весна, май Май.
И это «май Май», еще этой ночью казавшееся таким правильным, будоражащим, отдавало шипением лопающихся пузырьков шампанского.

2. Сказка о ледяном короле.

– Отпусти меня.
– Нет, – Драган скользнул пальцами по запястью, мягко пробежался до плеча, привлекая Мая к себе, затягивая в густо-медовый омут.
– Пожалуйста.
– Нет, – Драган еще крепче прижал его к себе, и Май устало уткнулся лбом в его плечо.
– Но тебе это тоже нужно.
– Мне нужен ты, – Май усмехнулся.
– Тогда я сам уйду.
Тяжелые, горячие капли стекали по виску, впитываясь в рубашку Драгана. Трехголовое чудище – сомнение, ревность, усталость – победило.
Май сдался.

Уже в номере он рывком схватил пачку сигарет, валявшуюся на столе, ударил дном о ладонь, нахмурился, заглянул внутрь. Пусто. Скомкал одной рукой, с силой отбросил обратно на стол. Метнулся к тумбочке, дернул на себя чудом не вылетевший ящик, сжал новую пачку. Дрожащие руки никак не могли снять целлофан, и Май, злясь, разорвал его зубами, вытянул сигарету, щелкнул зажигалкой и со свистом затянулся, втягивая щеки и выдыхая густой белый дым.
Шагнул в сторону окна, распахнул створку, одним прыжком забрался на подоконник и откинулся назад, болезненно ударяясь затылком о стенку. Положил кисть с зажатой между пальцами сигаретой на согнутую в колене ногу и повернул голову в сторону открытого окна.
Габургская ночь, городская раскрашенная огнями и темной глубокой зеленью. Не безмолвная, не молчаливая, наполненная шумом проезжающих мимо машин, чуть слышной музыкой, слов не разобрать, но дерзкой, зовущей. Но не его, уже не его.
Когда-то Май любил такие ночи, любил густую смесь из дымного запаха города, приправленного сладковатой нотой цветов и острой, пронзительной предутренней свежестью. Любил растворяющий в себе и наполняющий до краев коктейль из теплой неги весны, гулких шагов по пыльному растрескавшемуся асфальту вдоль ограды городского парка, неумолкающих птиц, редких фонарей, теряющихся в густой листве застывших в безветрии деревьев.
Когда-то любил… Наверное, в прошлой жизни, когда он еще мог быть беспечно весел, счастлив и пьян. Пьян этой ночью, своей молодостью, безнаказанностью, свободой и ощущением, что весь мир держит в руках и что он полностью растворен в нем.
И когда он еще не знал Драгана.
Где он, а где Драган: серб, родившийся еще в Югославии, учившийся в Австрии, живущий в Германии. И он – студент-аниматор. Гимнастик фантастик.

Май снова затянулся, выпуская дым в потолок. Так недолго и неврастеником стать. Он опустил голову, переводя взгляд на пальцы, все еще судорожно сжимающие сигарету. Распрямил кисть, напрягая и разводя в сторону пальцы. Рука дрожала. Май грустно усмехнулся – уже стал. И неврастеником, и обидчивой, вспыльчивой, визгливой бабенкой, и всем тем, проявление чего он всегда ненавидел в мужчинах.
Гордый, неприступный, дикий кошак. Сколькие хотели покорить его, приласкать, сломить, а он выгибался, одаривал мимолетным касанием мягкой гладкости, и уходил, удивленно глядя на искаженные в возмущении лица. Он ничего не просил, не обещал и не брал. Так отчего же они недовольны?

Наверное, нужно проклинать тот день, когда они встретились. Наверное.
А теперь он сам ластился, вымаливая нежности и мечтая пометить собой этого мужчину. Позволял диктовать свои условия и боялся нарушить рамки.
Сколько раз он срывался, плевал на все свои обиды, летел в другой город, в другую страну, на другой континент и с замиранием сердца стучал в дверь его квартиры, номера в отеле, где бы он ни был, боясь, что его место в кровати справа от Драгана уже занято кем-то другим.
Драган открывал дверь, и Май прятал больной блеск глаз за беззаботной улыбкой.
– Привет. Не ждал?
И с Драганом Май забывал о том, что есть какое-то другое настоящее, не вспоминал о прошлом и не думал о будущем. Его центр мироздания.
Сколько раз Салах отпускал его, лишь укоризненно качая головой в ответ на смущенную, просящую улыбку Мая.

Гордость, ау! На каких перекрестках отношений с Драганом она успела заблудиться, оставляя ему лишь мелкие крохи достоинства? Мальчик-с-пальчик, мечтающий вернуться по рассыпанным по лесной тропинке комочкам из мякиша. Вернуться к себе прежнему, когда он еще мог шокировать, соблазнять, дразнить, отказывать.

Май выкинул окурок в окно, проследил за падением яркой светящейся точки, разлетевшейся на мелкие искры от падения об асфальт, и двумя пальцами вытянул из пачки следующую. Он все еще чувствовал адреналин, от которого его поряхивало, пробивало мелкой дрожью. А сверху слоями ложилась усталость, безразличие, апатия, и уже начинающаяся, выматывающая всю душу тоска. Он знал, что еще немного – и его ждет скручивающая все тело, вытягивающая все жилы потребность быть рядом, слышать, дотронуться, да просто хотя бы увидеть Его. Драгана, Дражо, Драшко.

- Где твой ироничный изгиб губ? Выпит до дна, – прошептал Май. –
Где блеск твоих глаз? Стерся.
Где твой звонкий голос? Выкричал, вышептал.
Где твое сердце? Осталось в далекой комнате с кроватью с дурацким клетчатым покрывалом. То ли два квартала, то ли сорок тысяч километров. Не дотянуться.

Напиться, может? Нет, тогда он точно не выдержит, сорвется, снова рванет к нему, забывая о последних жалких ошметках гордости-нищенки. Снова будет выпрашивать губами, руками, телом своей порции ласки, чтобы хотя бы на мгновение поверить, обманывая себя, что он любим, нужен, необходим.

Сколько раз это уже повторялось? Сколько раз Драган провожал его таким спокойным взглядом густо-медовых глаз, от которого хотелось рвать, ломать, крушить? А ведь он живой, неправильный, колючий, ранимый, и так отчаянно жаждущий тепла и любви.
У любого человека рано или поздно наступает момент, когда он перегорает, «передерживается». Май слишком долго ждал, бежал, летел. Выгорел. Вымерз. Внутри снова поселились пустота и безразличие.
Окурок разлетелся на тысячи горящих осколков от удара об асфальт и на какое-то глупое, нелепое мгновение Маю захотелось последовать за ним. Он свесился из окна, наклоняясь так низко, что, казалось, уже не за что держаться. Но только сплюнул и рывком вернулся обратно, вновь облокачиваясь спиной о стену. К черту.

3. Сказка о следах на песке

И Май стал жить дальше. Жить и быть. Влюбляться, радоваться, грустить, разочаровываться, стремиться.
Планы по освоению новых вершин жизни оказались разрушены неожиданным и сильным отравлением, подкосившим и без того измотанный организм Мая. За время болезни он исхудал, побледнел, зато почти не думал о своем наваждении.
И тогда случился десятидневый, ни к чему не обязывающий роман, техничный секс и утро в разных кроватях и даже номерах. Купание по ночам и никаких сладостей. Череда возвратно-поступательных движений с известным окончанием.
Год контракта истек. Прощальный ужин и проводы уже состоялись. Маю говорили всякие глупости, хлопали по плечу и звали обратно. Ему на смену прибыл парнишка откуда-то из Нижнего Новгорода, со смешным акцентом и неправильными, будто вырубленными чертами лица, но сумасшедшим зарядом энергии и юмора. «Женская сборная по синхронному плаванью» дружно грустила по улетающему Маю и приветствовала новенького.
Самолет только ночью и Май все с той же небольшой спортивной сумкой спустился по зеленой, засаженной с обеих сторон финиковыми пальмами и кустами с алыми цветами, дорожке к морю, сел у кромки воды, достал сигареты и не спеша закурил, выпуская колечки дыма в абсолютно чистое небо. Что бы ни произошло, море скрадывает все недостатки, как волна смывает следы, оставленные на песке. И Маю кажется, что вся его жизнь – такие следы на песке, и как бы он не старался идти, проваливаясь в размоченную водой почву, волна времени все смывает, не оставляя ему ничего взамен.
Но даже если бы сейчас ему, на распутье встречи с Драганом, представился выбор, Май вновь, не раздумывая, выбрал бы потерять голову.

Май вернулся в Москву в июле, загорелый, пропитанный солнцем, морем и особым ароматом вольной, манящей курортной жизни. Он знал, как сейчас выглядит, и как на него реагируют здесь, в столице. Но идея с заменой оказалась плохой. Нельзя найти другого единственного, пусть и неповторимого только сейчас, в этот момент. Но это время должно пройти, и Май решил больше не экспериментировать.
С семьей отношения так и не наладились, и под удивленные взгляды сотрудников деканата он без проблем перевел документы из московского ВУЗа в Кировский филиал. Теперь осваивал вятский говор, гулял по холмистым улочкам, кутался в шарф, спасаясь от быстро наступающих по-сибирски суровых холодов. Он полюбил подолгу сидеть на краю обрыва, которым заканчивался город со стороны реки. Глубокий овраг уходил вниз мерзлой, покрытой инеем травой, оканчивался широкой, поблескивающей на солнце Вяткой, и так и перетекал волнами бесконечных елей вдаль, до горизонта.
Май щурился, глядя на чистое синее осеннее небо, прятал руки в карманы, и отсюда, с высоты города, он и сам будто птицей взлетал над морем лесов тайги, вновь обретая свою свободу.
«И если в дверь мою ты постучишь, мне кажется, я даже не услышу».

Драган приехал зимой. Сказка не любит одиночества, она требует хотя бы двух героев. И Май, закутанный до щелочек для глаз, застыл на крыльце учебного корпуса, глядя на до боли, до мгновенно прокатившейся по всему телу взрывной волной, обдавшей холодом, жаром сумасшедше затрепыхавшегося сердца, знакомые черты, выхватывая, запоминая, выпивая до дна и выталкивая, отказываясь. Он слишком долго хотел его увидеть, чтобы теперь это стало правдой.

Снова номер отеля. Одна комната, старая потертая скрипучая мебель, чай у комендантши на этаже, клетчатое одеяло с черной печатью. И есть так много – руки, очерчивающие, оказывается, до сих пор не забытые, на ощупь узнаваемые изгибы, кожа, дыхание, и чувство родного тепла, не ставшего чужим, и есть это «Май-юшка» и есть он, Драган, Дражич, Драшко. И нет ничего больше, дальше, вокруг.

– Что дальше? – Май лежал на груди Драгана, рядом с подмышечной впадиной, и тот перебирал его так и не остриженные волнистые волосы.
– Дальше? – Драган сдвинулся и лег на бок, лицом к Маю, глядя все такими же спокойными, густо-медовыми глазами. – Будем жить долго и по-возможности счастливо.
Май уткнулся в подушку, скрывая улыбку, надежду, сомнение. В конце концов, сейчас именно он – принцесса, к которой герой стремиться, преодолевая препятствия, трудности, лишения.

Увы, сказка на этом и заканчивается. А потом начинается жизнь. Разная, с радостями и тревогами, встречами и расставаниями, ссорами и признаниями. И даже другими, новыми людьми и дорогами. И надеждой на «долго и счастливо».

***



Третья карета-зеленого цвета...

В вихре листвы, снега, капели
Четыре кареты мост пролетели:
Словно летним солнцем согрета
Первая карета – желтого цвета.

Наташа привычным, отработанным до автоматизма движением подхватила за щиколотку ногу клиентки, промакнула полотенцем и положила к себе ступней на коленки. Зеленцова, тоже, как и всегда, продолжала болтать, даже не обращая внимания на ее манипуляции.
– Ну вот, захожу я в магазин…
Надо вечером яиц купить, и колбаса закончилась – Даньке не с чем завтра с утра чай попить будет. Сыр вроде еще остался.
– Нет, ты представляешь?
Наташа оторвалась от полировки пяток и посмотрела на Зеленцову, пытясь понять, что она должна была представить. Но та уже рассказывала дальше, не дожидаясь ответа.
– А я такая: «А почему у вас здесь носки покладены, если ценник от колготок?» , а они…
Даньке куртку зимнюю в этом году покупать нужно. За лето здорово вымахал, уже на полголовы ее выше стал. Еще октябрь, а вон как подморозило. Ей бы тоже надо, но уж как-нибудь обойдется. Или в кредит взять? Нет, еще спортивную форму, наверное, менять придется, одни коньки чего стоят.
– И еще узорчик такой пусти, помнишь, как ты мне на юбилей Кир Кирыча делала?
Наташа сморгнула и едва заметно нахмурилась. Память часто оказывала ей неоценимую услугу, подкидывая случайно оброненные, мимоходом ухваченные образы, неизвестно как отложившиеся в голове слова. Сколько зачетов-экзаменов она сдавала, собирая из разрозненных, где-то и когда-то услышанных фактов удивлявшие всех ответы. И ведь знали профессора о ней, мухлевщице, но лишь посмеивались в седые бороды, прощали ее, стрекозу, за молодость, энергию, хваткость. А в последние годы, словно наверстывая упущенное, стало и то, что знала, учила, бледнеть, размываться.
– Ну, цветочек там, лепесточки розовенькие.
– Сакура, что ли?
– А, может, и сакура.
Наташа облегченно вздохнула. У нее половина клиенток с этими цветочками-веточками ходят: к счастью, на юбилеях Кир Кирычей ногти на ногах не показывают.

Следом по записи шла Светочка. Она нравилась Наташе своей тихой застенчивостью, внимательностью. Светочка всегда расспрашивала ее про Даньку и не забывала, о чем они говорили в прошлый раз. О себе рассказывала мало, отвечала уклончиво, односложно. Наташа и не лезла, хотя Светочка и была одной из немногих клиенток, о которой ей бы хотелось узнать. Может, даже и с сыном познакомить. Ровно до того момента, когда Наташа, пришедшая в клуб с подружайками, не увидела ее с гривой зачесанных и залаченных белых волос, ярко-красной помадой, в золотом мини и на умопомрачительных шпильках. Светочку безбожно рвало в блестящую керамику ночного клуба, и Наташа еще долго вытирала ее слезы, размазанные по щекам вместе с подтеками туши, заставляла полоскать рот и слушала какие-то сбивчивые признания, щедро сдобренные отборным матом, извинениями и еще черт-знает-чем, во что она даже не вникала. Но даже из этого рассказа, утонувшего во всхлипах и рыданиях, Наташа поняла, что Светочка наткнулась не на того клиента, что ее практически изнасиловали вдвоем, не заплатили денег и бросили в подсобке этого же клуба.
– Но ведь кто-то же … за тебя отвечает? – смягчила Наташа вопрос, припомнив все свои познания в этом бизнесе.
– А, – с грустной пьяной усмешкой махнула рукой Светочка, – я же птичка мелкого полета, не дальнобойщики, конечно, но и не всякие там депутаты. Хорошо, если еще не заставят отрабатывать то, что я смену пропустила.
Смена. Так странно. У Наташиной матери были на заводе смены. Она уходила к пяти утра, а вечером Наташа вместе с бабушкой встречала мать возле больших чугунных ворот, неохотно раздвигающихся после длинного громкого гудка. Потом они все вместе шли в магазин и покупали мягкий пористый черный хлеб с черной горелой коркой, молоко и кефир в бутылках с крышкой из фольги, Наташа сама отрывала ее за маленький язычок и облизывала с обратной стороны, оставляя белые жирные «усы» над верхней губой.
После Наташа ни о чем Светочку не расспрашивала, и только во время очередной депиляции все боялась перейти к этой области, чтобы не увидеть свежие шрамы. Но все обошлось.

После нее непонятно зачем приходила Катя. Ах да, понятно: в выходные приезжал ее любовник из столицы нашей Родины и она хотела показать себя во всей красе. Опять должен был приехать, как и неделю, и две назад, а Катя все исправно приходила каждую пятницу. Но у москвича были жена, дети, работа, и уже не очень юная любовница Катя все откладывалась на определенный семью днями срок. И в глубины души Наташа ее жалела. Но истиной, впитанной с молоком матери, она знала, что быть любовницей – плохо. И ее бабушка, общими молитвами прожившая почти до девяноста лет, до последнего была уверена, что бывший муж – первый и единственный мужчина в ее, Наташиной, жизни. И Наташа не разубеждала ее в этом, равно как и в том, что Данька родился недоношенным семимесячным ребенком, зачатым в первую же брачную ночь.
Но вот в том, что быть любовницей женатого мужчины – это очень плохо, Наташа была уверена до сих пор. И дело даже не в женской солидарности, возмущенной еще одной обманутой женщиной, только в худшем положении – она не знает об обмане, и не во внутренней непорядочности, изначальной червоточине этого мужчины, потому что об этом в пылу любовной страсти думается в последнюю очередь, вернее, во всем этом, но и в чем-то еще, что не объяснить словами, но живет глубоко внутри убеждениями, переданными по женской линии как наследство.
Хотя и у нее самой была интрижка вот с таким вот чужим мужем, еще будучи самой в браке. И муж-обманщик в глаза говорил ей о том, что в его жизни есть три любимые женщины: жена, дочь и она. И Наташа считала, что может гордиться тем, что поставлена в этот ряд. Но потом начался болезненный развод, и любовник сначала отошел на второй план, а потом и вовсе затерялся на просторах необъятной родины. Да и не вспоминала Наташа о нем, только так, при случае.

Наташа перелистнула запись. Люда. Людмила, как она просит себя называть. Но была она именно Людой, когда-то счастливой, успешной, на зависть всем подругам, а теперь замученная жизнью, нервотрепкой, дележом имущества, и, что самое страшное, - детей с бывшим мужем, ее каменной скалой, опорой, фундаментом.
Теперь опора и фундамент отбирал у нее трехлетнего сына, и Люда давилась слезами, лежа на белом кожаном кресле в Наташином кабинете.
– Ты знаешь, я жить не хочу, - говорила она. – Как представлю, что он у меня ребенка заберет, хочется выехать на встречку, чтобы все закончилось.
У Люды была еще дочь, лет шести, от первого брака и Наташа уговаривала ее ждать, терпеть, жить ради девочки, искать адвоката.
– Егорушке ведь там плохо, – плакала Людаю - Зачем он забирает сына? О нем никто не заботится, не играет, спать не укладывает, ходит, неприкаянный, по огромному дому. И подстилке его новой Егор совсем не нужен.
Наташа не знала, как на это правильно отвечать и просто слушала. И тихо радовалась, что у нее нет состоятельного мужа, да и вообще никакого нет, и что ее Даньку никто не сможет отнять. Сотни журналов могут писать о том, что нельзя жить ребенком, но сын – ее позвоночник: выдерни – и останется бесформенная масса. И Наташа была убеждена, что для любой женщины жертва во имя ребенка – ее естество, жертва ребенком – смертный грех.
Наташа уже давно умела не вникать и не пропускать через себя проблемы клиентов – не за это же ей платят деньги, в конце концов. Но некоторые вещи игнорировать не получалось, как бы она не пыталась. Люда всегда оставляла гнетущее ощущение, и после нее Наташа брала сигареты, телефон и шла на заднее крыльцо позвонить Даньке. Тот отвечал привычным:
– Привет, мам! – и на душе становилось легче. Все хорошо, все как обычно.

Потом была Кристина, холеная и вылизанная, уже после занятия йогой, бассейна, массажа, обертывания и чего-то еще, о чем Наташа имела лишь смутное представление. Ее кожа, гладкая, упругая, мерцала загаром, только естественным загаром, и к ней было даже боязно прикасаться, как к той статуэтке из черного эбонита – стройной высокой восточной девушки с кувшином на голове, поддерживаемом двумя руками, уходящими плавными совершенными линями в грудь, бедра и теряющимися в складках длинной юбки. Наташа, непоседа и егоза, лишь издали любовалась на эту, казавшуюся ей самой прекрасной, женщину в доме ее бабушки, папиной мамы, строгого партийного работника, и мечтала стать такой же. А теперь вот Кристина смотрела восточными миндалевидными глазами, в веере черных блестящих волос, с выточенным изнеженным телом, и Наташа уже не считала ее совершенством и не хотела быть похожей на нее. Она хотела домой, есть, лежать: спина ныла от долгой сидячей и стоячей работы, от обеда всухомятку болел желудок, и в ее тридцать восемь лет уже не было одержимого, навязчивого желания попасть в чужую сказку, свою бы реальность сохранить.
Она не завидовала деньгам Кристины. Нет, денег всегда не хватало, когда тянешь одна и себя и сына-подростка. Но Наташа помнила то время, когда после развода она осталась одна, с ребенком на руках, и ей приходилось хвататься за любую работу. Тогда она была и кассиром, и уборщицей, и, наверняка, взялась бы что-то еще, если бы хватило сил дойти еще куда-то, кроме кровати.
Кристина не знала ничего о реальной жизни. Она поднимала миндалевидные глаза над модным журналом и спрашивала:
– Наташа, а где ты винегрет покупаешь?
– Сама делаю, – не подумав, отвечала та, а Кристина смотрела на нее как на что-то инопланетное и, возможно, заразное.
При этом в свои двадцать четыре она знала о сексе в разы больше Наташи, и, не стесняясь, с восторгом делилась подробностями. А Наташа слушала ее и все думала, как же ей достается, бедненькой.

Последним был записан Дмитрий Николаевич. Он привычно устроился в кресле, положил на столик два телефона и так же ожидаемо пошутил:
– Наташенька, вы – воплощение мечты: женщина у моих ног.
Наташа улыбнулась и покачала головой. Она была неравнодушна к Дмитрию Николаевичу и как к человеку, и как к мужчине: всегда в хорошем настроении, и шутку пошутит и дельное замечание – Наташа иногда с ним откровенничала – сделает. Он был хорош собой, и седина в волосах не портила, а добавляла какой-то пикантности. Наташа однажды слышала выражение про такие волосы – соль и перец.
Она подпитывалась его спокойной уверенностью, житейской мудростью. У Дмитрия Николаевича была своя небольшая строительная фирма и оба его телефона беспрестанно разрывались от звонков. Тогда он отключал звук и Наташе хотелось верить, что это делалось ради нее, а не потому что мужчина нуждался хотя бы полуторачасовом отдыхе.
Она не знала, есть ли у него семья, жена, дети – безымянный палец на правой руке пустовал, но это еще ничего не значило. Дмитрий Николаевич мало говорил о себе настоящем, зато часто вспоминал о своей юности, но даже из этого Наташа видела, что он человек незаурядный, рискованный, даже безбашенный.
Хотя нет большей предпосылки к созданию идеального образа, чем дозированная подача нужной информации и общая доброжелательность. Наташе одновременно и хотелось постоянной личной жизни, и уже было страшно что-то менять. Впрочем, ее сомнения каждый раз оказывались напрасными: Дмитрий Николаевич был любезен, можно сказать, обходителен, но не более того: на свидания не звал, намеков не делал и ничего не предлагал, а лишь сетовал, что такая женщина и одна. Наташа вздыхала и не теряла надежды.

Уже поздно вечером Наташа спокойно и без пробок добралась до дома. Открыла своим ключом дверь и шагнула в темную квартиру, мигающую бликами от включенного телевизора в Данькиной комнате. Наташа разулась и прошла к нему. Так и есть: снова заснул под бубнеж с экрана. Умаялся. На столе – раскрытые тетрадки с уроками, рядом с диваном – комочки снятых носков, в углу – хоккейная клюшка. Наташа выключила телевизор, разбудила Даню.
– Вставай, умыться надо и раздеться.
Данька промычал что-то неразборчивое и отвернулся к стенке. Наташа вздохнула и накрыла его пледом. Проверила, что осталось в холодильнике, решила, что котлет на завтра еще хватит, а картошку вечером сын и сам наварит. Заварила себе чай, забралась с ногами на диванчик и пододвинула к себе поближе пепельницу. Через семь часов уже вставать. У нее сотни чужих жизней и ни одной своей.

Вторая карета – красного цвета,
Цвета любви и цвета запрета.

Если в будние дни часов до пяти вечера записываются те, кто ведет праздный образ жизни или работает сменно, то в выходные идут все подряд.
Первая, как и всегда бывает раз в три недели, стоит Ирина. Человек-надо. Она ненавидит рано вставать и просит девять утра в свой единственный входной. Мученически переносит депиляцию, педикюр, почти засыпая там, где другие уже пищат, коррекцию ногтей, совершенно ней не нужную. Потому что так – надо, так – престижно, статусно, дорого. И питаться правильно – надо, а еще: пить много чистой воды, мыть посуду в перчатках, делать ванночки и маски, зарядку утром и медитировать вечером. И жизнь как план в ежедневнике, в котором кружочками обведены выполненные пункты: семья в двадцать, ребенок в двадцать пять, в тридцать – должность начальника крупного отдела, в сорок – директор филиала.
Муж оказался бракованным показателем и сбежал, не в силах быть пунктом в расписании. Теперь на одну строчку больше стало у дочери, тихой, бледненькой и тонкой, как тростиночка, девочки.
Наташу одновременно восхищало и ужасало это «надо», и собственная неупорядоченная и во многом бестолковая жизнь. Кожа на пальцах темнела от того, что она чистила овощи без перчаток и отмывалась, когда стирала вручную, она варила борщ на неделю, разогревала еду в микроволновке. И «надо» Ирины каждый раз разбивалось о Наташино «зачем».

Полной противоположностью Ирины была Дашка, студентка, хохотушка, щедро делящаяся с Наташей подробностями своей личной жизни.
– И вот этот Саша приезжает ко мне с букетом роз, а я сижу, не высовываюсь.
– Саша – это который блондин? – пытается уловить Наташа скорость смены Дашиных ухажеров.
– Какой же он блондин? – удивляется та. – А, так блондин – это Генка был. Не, он уже сто лет назад отвалился. Вообще придурок.
Даша поморщила нос, а Наташа подумала, что только в ее возрасте месяц кажется немыслимо длинным сроком.
– Ну так и что, вышла ты к нему?
– Что? Не, я же с Эриком на латина-дэнс договорилась, как же я выйду.
Обе смеялись, Дашка болтала, Наташа отдыхала, слушая ее ненавязчивый треп. Молодость подкупала, а такая – энергичная, вдохновляющая, отдающаяся целиком водовороту жизни, заставляла прощать ее невольные ошибки. И еще случится то, из-за чего она, всеобщая любимица, староста группы, активистка всех студвесен, тоже будет реветь в голос на чужом плече или, не дай бог, на одинокой скамейке в заваленном листвой осеннем парке, вытирая жгучие горькие слезы шершавым рукавом шерстяного пальто, не обращая внимание на похожих.

После приходила впервые записанная женщина и следом – такой же «новенький» мужчина. С незнакомыми клиентами Наташа обычно молчала или рассказывала что-то общее, незначительное. Но больше все-таки молчала.

Наташа выглянула в общий зал и помахала рукой Роме. Тот улыбнулся и закрыл книгу.
– Подожди пять минут, я что-нибудь укушу и покурю.
Рома кивнул и Наташа ушла в подсобку. Зашумел чайник, хлопнула дверца холодильника.
Рома ей нравился – спокойный и одновременно веселый большеглазый мальчик, раз в три-четыре недели приходящий к ней на удаление волос в подмышках и того, что даже у мужчин почему-то называется бикини.
– Девушка настояла, - объяснил он свое желание.
– А сама девушка как, тоже делает?
– Нет… – Рома замялся и почему-то покраснел. – Ей и так хорошо.
– Наташа пожала плечами и больше не спрашивала. Вначале Рома ожидаемо зажимался, но у Наташи есть несколько таких постоянных клиентов – все же парни реже меняют мастера – и она умела действовать с ними четко и уверенно.
– Так, хозяйство в левую ручку и отодвинули. А теперь на бочок, спиной ко мне, коленки согнуть и ягодицу приподнять. Да, вот так.
Со временем все действия уже стали рутиной и Наташа, даже не меняя темы разговора, рукой показывала направление движения и Рома послушно переворачивался. Он был ненамного старшее ее сына, может, года на три, и Наташа невольно их сравнивала. Данька уже в семнадцать лет шире в плечах, выше, крепче – сказывалась многолетняя хоккейная школа, Рома – субтильнее, ниже, мягче.

А под конец дня на педикюр записалась уже немолодая громогласная женщина с чудным именем Глафира Сергеевна – актриса местного театра. Она говорила с паузами и выразительными интонациями. Наташа любила ее слушать. Глафира Сергеевна пересказывала книги, прочитанные ею за промежуток, прошедший с их последней встречи, по ролям, с цитатами. Потом рассказывала с молчаливой поддержки Наташи о своих коллегах по цеху, ругала главрежа, чья любовница Павлинская, огрузшая сороколетняя дама, играет юную панночку, носясь по залу в прозрачной рубашке, и никто не смеет сказать ему это в глаза. Хвалила костюмершу Ниночку, приносящую вкусные пирожки и умеющую перешить платье так, что не заметно ничего лишнего. Жаловалась на какого-то «заслуженного», о ком Наташа не имела не малейшего представления, но исправно кивала. Глафире Сергеевне хотелось верить и кивать.
Иногда она оставляла контрамарки на спектакли, но Наташа все время работала, а Данька пропадал на тренировках. Хотя, вроде, пару раз он с кем-то ходил на комедии и даже хвалил постановки, и Наташа не отказывалась, благодарила, тем более, что ее мнение, облагодетельствованной актрисой, никто и не спрашивал.

Третья карета – зеленого цвета,
Цвета весны, уходящего лета.

Воскресенье Наташа решила сделать для себя «разгрузочным» – всего две записи часов на пять работы в общей сложности. По дороге она успеет заехать в магазин, купить сыра, зелени, маслин и томатной пасты для пиццы. Тесто она сделает сама, воздушное, мягкое. Потом можно посмотреть что-нибудь по телевизору вместе с Данькой, если он будет дома – со своей работой и так почти не общается с сыном, а звонки, поцелуй в щеку перед сном, быстрый завтрак, когда она запихивает в еще не проснувшегося Даньку кашу и бутерброды – не в счет.
Наташа открыла дверь, подхватила пакеты, перенесла их через порог и поставила на пол.
– Дань, я дома!
Тишина. Наташа размотала шарф, разулась, повесила куртку на вешалку и прошла в комнату сына.
– Дань?
От компьютера на нее обернулись и посмотрели две пары глаз. Две пары знакомых глаз.
– Мам, ого, ты рано! – Данька снял наушники и заулыбался. – А это Рома, мой друг, я тебе говорил про него. Мы в контру играем.
– Здравствуй…те, – поздоровался Рома и неловко смял ободок наушников.
– Ага, здравствуйте, Рома. Я тогда на кухне буду, пиццу приготовлю.
– О, пицца – это круто! – Даня ткнул локтем Рому и тот смущенно кивнул. Наташа закрыла дверь в комнату сына и вышла на кухню.
Она взяла с подоконника сигареты, вытряхнула одну, закурила и распахнула окно, жадно втягивая носом сырой осенний воздух.

И следом уже синего цвета.
Кони несут ледяную карету.

запись создана: 02.11.2014 в 03:55

@темы: Моб.Названия

---

Ура!))

 A.Raff

Анечка,С Днем Рождения,тебя!! Спасибо тебе в сотый раз за то,что когда-то ты просто ответила мне,и я перестала бояться тут всех и каждого))) За тебя,за посты твои всегда инетерсные,за рассказы твои всеми любимые) Счастья тебе,любви и радости,чтобы вернулось твое желание писать!!) ты болеешь сейчас,поэтому я тебе вместо открытки подарю одну из своих любимых летних фотографий,чтобы она тебя согрела) и не буду портить ее надписью) выздоравливай скорее!!

я сделала тебе еще один подарок,на квартал)но он будет чуть позже)


Прослушать или скачать Era Flowers of The Sea бесплатно на Простоплеер

---

Ура!)))

 VikTalis
вторая часть подарка ))) все уже написала,просто еще раз-с Днем Рождения,близнец волшебного тебе дня!)

2:54))


Прослушать или скачать One Direction Half A Heart бесплатно на Простоплеер

---

Гы))

уволокла у  Витория1111

Ваш мозг: 80% женский, 20% мужской

Ваш склад ума больше похож на женский, чем на мужской. Вы чаще думаете сердцем, а не головой. Вы мягкий и чуткий человек, вы способны бескорыстно отдавать и служить людям. Однако в вас достаточно твердости, чтобы не позволять каждому встречному пользоваться вашей мягкосердечностью.

Какого пола ваш мозг?

---

Рек

Кто не знает этого автора,тот не настоящий слэшер)) но этот рассказ я упустила каким-то волшебным образом) сегодня наткнулась и очередной раз подумала,что это таки один из самых сильных авторов)

gay-country.ru/1866-zima-vesna-leto-osen.html

@темы: рек

---

Похвастушки)

Хорошо,что мужчины порой не могу устоять перед нашими глазами,полными слез ))) Урь спасибо))) обещаю так больше не делать))

@темы: подарок

---

Рек

Еще один любимый автор) пусть будет)

gay-country.ru/xfsearch/%C4%E5%ED%E8%F1+%D4%F0%...

@темы: рек

---

Предрассветное

Прослушать или скачать Это просто осень бесплатно на Простоплеер



Salt a vorum

Велма

/это не стих. это соль на губах/



Можешь себе представить,
больше не слышно моря!
Небо гудками режут
крики последней чайки.
Галькой по побережью
свод незаконных правил...
Мы их еще нарушим:
я - замедляя время,
ты - ускоряя сердце...
Кажется, я останусь
преданной, как наследство,
спрятанной не на суше...
Видишь, заходит ветер
голым в уснувший город?
Где-то твои ладони
не отпускают память...
Прямо на подоконник
я рассыпаю лето,
как подаянье нищим...
Если я замолкаю,
значит, мне тоже больно!
Можешь себе представить,
сколько не сыплю соли,
моря не будет слышно...

***
Маленький мохо

Mojito, то есть «маленький мохо». По одной из версий происходит
от слова «mojo», это крепкий креольский соус из растительного
масла, чеснока, зелени, перца и лимонного сока, с обязательным
добавлением лайма.


«Мохито» вкушается как слова поэмы и ласки женщины…
Fragoso Marysol



Маленький мохо… самый простой рецепт счастья на вечер. И хочется повторить имя твое, что держит меня, как цепь, рвется отчаянным всадником изнутри, медленно тает сахаром на губах, дальше – по горлу входит в меня опять… Просто коснись меня еще раз… вот так… чтобы я снова и снова могла шептать имя твое, морское на слух и вкус, вечным прибоем дрожащее у колен, чтобы меня скрутило спиралью в пульс… в сон… в колыбель… во вселенную… в вифлеем… чтобы сойти в тебя - ураганом в грудь и, нарушая границы твоей страны, шелковым сделать самый великий путь - вниз от ключицы до яростной глубины, стоном взорвать скалу до алмазных жил, штурмом и пальцами выстрадать твой олимп и оказаться смыслом и словом «жизнь» в самой неистово-искренней из молитв!..
Волосы, души, руки – двойным узлом, крепким, надежным и вымоченным в вине. Я остываю… потухшей морской звездой где-то на взморье бушующих простыней…
Маленький мохо… тающий малахит… нежный рецепт, убивающий наповал.
Просто коснись…
Ты видишь, мои стихи мятными листьями падают в твой бокал...

***
Нежней...

Можно я буду нежной?.. Нежнее... Еще нежней...
И солонее, чем море в тринадцатой старой сказке,
ярче немого сапфира на перстне царицы Савской,
мягче вечерних улиц, кружева, мха и дождей..
Всё, где коснусь губами - это мое. И не спорь.
В маленьком сердце останусь мачтами Монтевидео*...
Стану поэтом-убийцей, не пожалевшей Ромео,
и разойдусь кругами по глади твоих озёр...
Все-таки помни день, когда я тебя увезу...
Выманю молча - так мёдом выманивают дракона,
выкраду, спрячу на острове, там, где на "ты" с законом,
там, где еще не знают наших с тобою безумств...
Можно остаться в городе, только не тот эффект.
Сутками не расставаться... тоже не выход, конечно.
Простынь - ледовым побоищем. Можно я буду нежной
словно "шабли" на завтрак в стиле французских кафе?..
Между твоих тюльпанов, родинок и родников
тихо уснет мое счастье, по-детски поджав колени...
Знаешь, я верю, когда-то рождался мудрец и гений,
запросто всех спасавший, определивший "любовь" -
формулой, цветом, словом - как невозможность уйти,
не оставляя зарубок и не прощая отметин
в вечность... откуда крадется с войском мой северный ветер,
с нашими именами в каждой могучей горсти,
чтобы добраться пульсом до самого неглиже!..

Но по утрам все труднее верится в старую сказку...
Если сверкает хоть что-то, как перстень царицы Савской,
это лишь ты.
Во мне...

А хочешь я буду нежней?..

***
Эффект бабочки

Ни секунды не медли – бери все, что хочешь. Безбрежно
Буду рифмой вливаться в тебя, заполняя собой.
Стала жадной, прости, и делить тебя хочется реже
С каждой новой строкой... Даже с собственной новой строкой!
Ни вчера. Ни сегодня. Я завтра тебя буду плавить
И бурлящей мечтой заливать в форму вечного льда
Своей памяти. Знаешь, а мы исключенье из правил.
И однажды проснемся - весь мир изменить навсегда…
Ты закуришь - и утро мое застревает в тумане.
Ты подуешь на кофе - а в Минске мне волосы рвет
Майский ветер. Я – сумасшедшая? Да, но в сознании.
Видно, счастье заразно. И твой наступает черед
Собирать меня пазлом, и клеить внахлест… или в стыки…
S’il vous plait, нас «смешать, но не взбалтывать». Просто смотри,
Как ты «царскою водкой» со вкусом лесной земляники
Выжигаешь меня изнутри… изнутри… изнутри…
Кто придумал теорию хаоса? Гении? Психи?
Мы ее проверяем дотошно из наших столиц.
И я знаю теперь, что эффект этой бабочки тихой -
Просто медленный взмах твоих томных любимых ресниц…

***
Слышишь?..

А давай мы забудем слова «все» и «каждый»?
Не про нас слово «было»…
И разница в том лишь,
Что у нас даже прошлого нет. Но однажды
В тишине скажет кто-то из нас:
«А ты помнишь..
Искушенность толпы, что давилась в партере?..
Не-соленность хлебов, не-ротация зрелищ!
Как слетались все зрители к нашей премьере,
А не к тихому счастью за нас…
Грустно... веришь?
А еще – ожиданье мальчишки-Июля…
Тот, что вырос из шортов зеленого Мая!
Ароматом свободы, мечты и пачули
Он влюбился в тебя!
Я его понимаю…
Помнишь наши стихи, с долькой ночи и с солью?
Поцелуи мои – россыпь из многоточий?
Рвется там, где болит…
Брошу слезное взморье
Палантином на плечи твои…
если хочешь?»
И когда ничего не останется, кроме
Полувытертых фраз на промокшей афише,
Наберу твой на память заученный номер,
Чтобы просто сказать:
«Я люблю тебя…
Слышишь?»

@темы: Предрассветное

---

Рек

Автор,которого наверняка многие знают.Я когда-то читала его на Прозе.Сегодня наткнулась на квартале,и... пропала опять) очень сильный автор и очень-очень болючий... кто не боится,идем сюда

gay-country.ru/xfsearch/%C3%E5%ED%ED%E0%E4%E8%E...

@темы: рек

---

Моб.Названия

Мы начинаем Мы начинаем КВН! МОБ
Для чего?
- Для чего?
Чтоб не осталось в стороне
никого!
- Никого!
Пусть не решить нам всех проблем
не решить всех проблем,
Но станет радостнее всем,
веселей, станет всем! давненько не было)) ладно,на самом деле был недавно,но здорово же,поэтому давайте ка опять))  Татьяна_Кряжевских предложила разные идеи ,одну из которых я и озвучу) Итак,моб на названия) т.е. расскажите нам историю отталкиваясь от готового названия ) несколько вариантов от нее же-
Поздний подарок к рождеству,

Семь цифр не считая кода,

Иллюзия реальности,

Закон соседней очереди (это откуда-то из афоризмов: соседняя очередь движется быстрее - если вы перешли в другую очередь, первая начинает двигаться быстрее- ваше метание из очередь в очередь раздражает обе очереди - в любом случае вы выбрали неправильную) ,

Исходные данные для ошибки,

Допустимые отклонения.

По афоризмам: Алтынное счастье,

Дары данайцев.

названия от Соль)

Третья карета - зеленого цвета...

Расстояние до точки

названия от Ури

Сказки для взрослых

Обычные люди

Перпетуум мобиле

Предлагаю подумать каждому и написать свои названия,а потом вы выберете ,что пришлось по душе)

 treffdame, good-bye-america, urfinj, VikTalis, Татьяна_Кряжевских уже в деле и очень надеюсь,что и  nohromo Если переключит, то принесу. (c) таки переключит)) а пока мы на подушках поваляемся ))  AlMor-off Алексей обещал подумать тоже надеюсь ) Банда ,перечислять не буду,но очень вас жду,вы же знаете!))

ПЕРВЫЙ! VikTalis

никогда себе не прощу,что бы ты ни говорил))



Исходные данные для ошибки.

Маршрутку беру-таки штурмом. Хочу домой, хочу в тепло, хочу к…
О! Моя любимая женчинка.
Протискиваюсь к ней, получаю чьим-то локтем в бок, чьим-то ботинком по ноге. Фигня. Не каблуком же. Зато удобно зависаю над дамочкой. Вполне себе обычная. Давненько уже прилипло случайное выражение - «среднестатистическая интеллигенция». Вот-вот, именно она. И мне на радость всё время что-нибудь читающая и, главное, на роскошном инструменте. Не бликует, не отсвечивает. Буковки дамочка любит покрупнее. Милота, для время скоротать. Да и «что-нибудь» у неё, как правило, весьма недурственное. Давеча успел насладится «Великим балом у сатаны» и даже чуть больше.
Строки полетели в мысли, щекоча роскошными крылышками:

«…Не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья…»

Ох… шикарно…

«…никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут!»

Ве-ли-ко-леп-но.
Сколько не читал, всегда оргазм, этот, как его… эстетический. Или лингвистический? Кайф, короче.
В общем «запал» я на тётеньку. Положение «вишу на одной руке - и то хлеб», в моём случае наиболее частое. Соответственно, самому почитать удавалось редко, а её путь был длиннее. И когда мы пересекались, она почти всегда сидела.

Так, что тут у нас сегодня? Бегу по строчкам.
Эмм…
Что? Не понял.
Где-где-где я это видел?
Смотрю дальше, дальше…
А-ахренеть!
На днях читал этот текст. Нет, «читал» не то слово. Сначала «проглотил, не жуя», жадно запихивая в себя эмоции. Потом заново, с конца, с середины, с начала. Потом смаковал, облизывал, довольным котом урча под одеялом.
Опомнился, когда понял, что почти касаюсь лицом волос женщины. Она то ли заметила мой мало здоровый интерес, то ли сцена в тексте... А момент сейчас о-очень «проникновенный»… с участием двух мужчин. Завозилась, наклонилась, рукой прикрывает, а потом ещё и шрифт уменьшила. Я дальше толком не видел, но мне уже и не надо было.
Напротив неё освободилось место, и я в состоянии сомнамбулы плюхнулся на него. Смотрю теперь на дамочку и обалдеваю дальше. Хотя куда уже? Она раскраснелась, прикусила губу, морщинка между бровей случилась. Ёрзает, трёт лоб, так искренне переживает. А я будто читаю по памяти через неё. Да, там сейчас непростая ситуация у героев, очень непростая…
Но женщина, которая читает Булгакова… Хотя нет, здесь обоснуй умирает уже на первых звуках. Я же тоже люблю это бессмертное творение. При этом пребывал в диком восторге от того текста, что у неё сейчас.
С другой стороны, со мной-то всё ясно. А тут дамочка средних лет, с кольцом на пальце, вся такая… среднестатистическая. Или у нас, действительно, толерантность нынче в моде?
Мдаа… В общем, как говорил мой незабвенный и горячо любимый препод, если вас читают в маршрутках, вы либо суперпопулярный писатель, либо конспект лекций, курсовая, вопросы к экзаменам и прочее подобное.
А потом, задрав нос, я сделал ещё один феерический вывод. Люди, которые читают «Мастера и Маргариту», обладают отличным вкусом и не станут читать плохие книги.
Короче, я чуть не проехал свою остановку. Мчался домой, забыв про усталость, голод и прочие мелочи жизни.
Рассказать… хочу рассказать… чуду моему зеленоглазому.

Влетаю в квартиру, торопливо раздеваюсь. От моего нетерпения поцелуй выходит дежурным.

- Прикинь, чего щас было…

Захлёбываясь рассказом, забываюсь, увлекаюсь, не замечаю сдвинутых бровей.

- Достал ты меня своим слэшем.

- Йяя? Э-э… а кто его больше меня читает и с восторгами новые тексты рекламирует?

Ох, зря я это сказал.
Взгляд. Куда бы спрятаться? Тёплая рука скользит по моему затылку, пальцы мягко обнимают волосы.
Рывок назад. Блин, больно же.

- А кто сейчас со мной спорит? - шипит мне в ухо.

- Н-никто… - выдыхаю я.

- Бегооом… - кажется, что этот шёпот разорвёт барабанные перепонки, - в душ…

Отпускает, отстраняется, а я ломлюсь куда приказано.
Два раза обжигаюсь, три раза лью на себя почти холодную воду. Матерюсь сквозь зубы, спешу.
Потом судорожно копаюсь в ящике.
Где эта чёртова смазка? Нашёл! Й-есс! Чувствую, прилетит мне сегодня…
Выползаю из ванной, крадусь воришкой.

- Сюда.

Голос из спальни лишь подкрепляет мои опасения.
Полумрак, только мягкая подсветка.

- На пол, лицом к кровати, руки за спину.

Послушно встаю на колени. Мне связывают запястья. Мягко. Шёлк? Ага, лента. Зато быстро, чётко, хрен развяжешь.
Садится на кровать передо мной. Пальцы ноги касаются паха, потом выше. Живот, грудь, шея, подбородок… Открываю рот. Отстраняется, пятка упирается в постель.

- Поработай языком.

А вот это мы можем, а вот это мы умеем. Это мы любим. И без рук… можешь хоть глаза завязать. Не промахнусь.
Вылизываю каждый палец, выцеловываю ступню, выласкиваю щиколотки. Долго, медленно. Без спроса осторожно ползу выше. Ловлю вздохи, дрожь. Добираюсь до бедра. Аккуратно надавливаю, подталкиваю в сторону. Пусти меня. Откидывается назад, раздвигает ноги. Да, вот так.
Чуть подвигаюсь, устраиваюсь удобнее. Осторожничаю, нежничаю. Сначала вокруг, потом смелею. Подхватываю губами нежную кожу. Лизнуть, поцеловать, пососать. Сам дрожу и плыву катастрофически.
Всё. Точка невозврата. Выдыхает, отпускает, забывается, стонет. А мои яйца безбожно ломит, член требует внимания. Мне не хватает рук. Я бы чудесно разделил между ними два замечательных действия. Что сегодня такое со мной? Как подросток…
Плевать, потерплю. Сейчас твоё время. Всё для тебя. Что ты хочешь? До конца? Будет тебе небо в звёздочках.
Выгибается, прогибается, пребольно вцепляется в волосы, сжимает бёдрами, дрожит.
Шепчет. Что? Что?

- Счастье моё… - расслышал я, наконец.

О, да. Твоё. Всегда.
Господи, правда, сейчас кончу. И похрен руки, видимо, справлюсь и без оных.
Втягивает воздух криком и отталкивает меня.
Бооже, откуда у тебя столько сил, родной мой человечек?

- Ко-мне, - сипит с трудом.

Вползаю на кровать. Дрожащие руки развязывают ленту. Но ненадолго.

- На спину. Руки за голову.

Снова связывает запястья, теперь уже кое-как.

- Колени к груди. Выше. Шире.

Ноги едва слушаются. Благодарю себя за предусмотрительность. Смазкой меня ещё осчастливили, но в целом не особо напрягались.
Мн-кмх… Игрушка. Хорошо хоть небольшая, зато дофига режимов вибрации.
Асс-шш… Зачем же сразу такую скорость?
Целует, берёт, владеет.
Скользкая рука по члену сильно, жёстко.
Давлюсь воздухом:

- Так… долго… не-про-держж…

Близко. Смотрит, топит меня в зелёном море с чёрным бархатом берегов. Как гипноз. Магия, которой повинуется время, замедляя свой бег.
Плавно, бережно освобождает от игрушки и ленты.
А потом… словно хлопок в ладоши.
Моя точка невозврата. Срываюсь, набрасываюсь голодным дрожащим зверьком. Опрокидываю на спину, сжимаю, подминаю...
Твоюжемааать! Аж зубы сводит и разве что не вою. Осознаю, что закончится-таки всё толком не начавшись.
Замираю. Пытаясь хоть как-то отвлечься, ищу ответы на дважды два, а сквозь сжатые зубы хриплю несусветную чушь:

- Детка, ногами мне… меня за талию… об-вей…

Встречаемся взглядами. Изумление. Волна воспоминаний о ещё одном дивном тексте обрушивается на обоих вместе с хохотом.

- Дураааак…

Согласен, радость, он самый.
Но смех, оказывается, лучше таблицы умножения. Запредельное возбуждение отпускает.
Теперь раскручиваю медленно, мучаю, растягивая удовольствие тягучей пыткой.
Время моей власти.
Откидываюсь назад, выходя почти полностью, вынуждая кусать губы в нетерпении. Не смей, моё. Только я могу. Толкаюсь, склоняюсь, тянусь к губам. Мечется подо мной, елозит, едва держу.

- Ай, - вскрикивает, дёргается.

Чёрт, что?
Ответ врывается в уши:

Ты на влажных след оставил,
Самой вкусной сигареты,
Ты зелёными глазами
Наблюдал, как вьются змеи.

А-хаа! Нечего пульты разбрасывать, сколько раз говорил.
Отличный ритм, кстати.
Подвигаю, притягиваю…
Больше, сильнее, быстрее.
Чудо моё зеленоглазое, прекрасное, волшебное.
Да! Кричи для меня. Живи, люби, мечтай.
Наслаждайся.

Извивайся шёлком силы
И топи во мне печали.
Ночь закончится красиво,
Как друг другу обещали.

Рычу на пределе. Грань манит блеском разноцветных зеркал.
Кайф не-пе-ре-до-вааемый.
Да-вай, со-мной. Вместе. Всегда.

Кукурузными полями
Разлетятся наши души...

И мы разлетаемся мириадами золотых искр, убегая за пределы разума, реальности и суеты.
Туда, где царит тепло. Туда, где сливаются моря нежности, доброты и заботы.
Туда, где любовь рождает шедевры, где вера дарит себя без корысти.
Туда, где надежда живёт всегда.

Выныриваю под какие-то цыганские напевы. Где я?

Ну что сказать, ну что сказать…
Устроены так люди:
Желают знать, желают знать,
Желают знать что будет…

- Вы-клю-чи! - пытается перекричать музыку.

- Слушаюсь… ваше величество…

Лежу на спине. Надеюсь, сам успел, а не пришлось спихивать мою безвольную тушку. Пока лениво шарю руками, пульт прилетает мне на живот. Хорошо так прилетает.
Охтыж…
Почему-то не выключаю, а убавляю.

- Какого же… - возмущаюсь, потирая ушибленное место.

- А чего ты меня величеством?

Ой, а губы-то как надули.

- А чего в этом плохого?

- Что-то старое, морщинистое в голову приходит.

Пфф… Ну откуда такая логика? Впрочем, ясно и откуда и куда.

- А высочество? Как вам высочество? - мурчу, подбираюсь ближе, целую плечо.

Задумалися. Морщат любимый носик.

- Капризульное такое высочество, - шепчу в ушко.

- Во-во, теперь перед глазами эта звездень в пачке, - ворчит, а потом дико похоже изображает, - бабулечка-красотулечка, будьте так любезны, угостите меня кружечкой молока.

Ржом вместе, а я аж всхлипываю в плечо.
Но кружечка молока напоминает о насущном.

- А красотулечная принцесса покормит своего кошатинку ужином?

На всякий случай утыкаюсь носом в шею: мало ли ещё что по постели разбросано, но слышу снисходительное:

- Ла-адно, только в душ… я недолго.

А потом с наслаждением наблюдаю как моё нереальное, нежданное, восхитительное чудо идёт в ванную, покачивая роскошными бёдрами под тихое:

Pretty woman, walkin' down the street,
Pretty woman, the kind I like to meet,
Pretty woman, I don't believe you, you're not the truth
No one could look as good as you.
Mercy!

ВТОРОЙ!!  oldmonkey

дом не совсем такой(



Timeo danaos
Я попал сюда случайно. Так уж получилось, что за последние несколько лет на этой «рабочей» окраине мне бывать не приходилось.

Здесь почти ничего не изменилось: несколько панельных пятиэтажек в окружении частного сектора, двухэтажные щитовые дома, которые еще в сороковые выстроили как временное жилье для работников текстильного комбината. Сам комбинат, когда-то гигант текстильной промышленности, а сейчас невнятное ООО, которое сдает свои площади под склады различным фирмам и фирмочкам.

«Наш» дом все там же. Окна выходят на кольцо, где была конечная остановка троллейбуса. В морозы ты, одевшись, сидел на подоконнике в ожидании, когда заиндевевшие рога ржавого представителя общественного транспорта покажутся на горизонте, а потом быстро бежал вниз – стоянка на конечной была всего пять минут.

Двухкомнатная хрущовка на третьем этаже с совмещенным санузлом и крошечной кухней. Мы сами оклеивали ее дешевыми бумажными обоями, сами красили старые деревянные полы, а ты выкраивал куски разномастного линолеума, собирая странную мозаику в коридоре из остатков, отданных друзьями.

Тогда у нас были общие друзья и было общее будущее. Мы были безмерно, бездумно, безоблачно счастливы. У нас был дом, который мы со скрипом оплачивали из двух зарплат. Наш рацион почти целиком состоял из неполезных, но нажористых углеводов, а ты был самым прекрасным, что я видел в жизни. И самым нужным. Жизненно необходимым.

Мы проводили длинные вечера в разговорах, делились планами, ты показывал мне свои проекты - один фантастичнее другого. Ты горел так ярко. С тобой было так тепло. Кареглазое чудо в дешевых китайских свитерах с рынка.

Ты шутил, что лет через десять будешь носить только шелка и парчу. Не знаю, как в Голландии с парчой, но ты отлично выглядишь на фотографиях, которые я изредка рассматриваю в «Одноклассниках». Ты красив и успешен. У тебя есть «партнер». Но главное, ты счастлив. Уникальное состояние, которое я потерял вместе с тобой.

Я был глуп. Мне казалось, что такое можно повторить. Когда-нибудь. С кем-нибудь. Теперь, много лет спустя, я понимаю, что в древнейшем из рецептов все должно быть точно. Нельзя заменить янтарь бутылочным стеклом, а солнечный свет электрическим. И тебя заменить невозможно.

Я знаю, я пробовал. Тебя тогдашнего – веселого, бесшабашного, щедро дающего и берущего так, как будто ты имеешь на это безусловное право. Тебя усталого и отчаявшегося, кто поднимался каждый раз и, сжав зубы, шел дальше. Тебя, потерявшегося в моих объятиях, того, кто требовал обещаний – это навсегда. И я обещал.

Почему я решил, что не это самое важное в жизни? Я сейчас и не вспомню.

Теперь у меня есть квартира, которую я не могу назвать домом. Прилично отремонтированная двухкомнатная берлога в центре, но я никого туда не вожу. Есть хорошая машина. Я многого добился. Сделал карьеру. Стал приверженцем правильного питания и ежегодно обновляю абонемент в престижный фитнес-клуб.
Ради кого? После твоего отъезда из моей жизни потихоньку исчезли все те, кого я считал друзьями. Мои «отношения», чаще всего, - спонсорская помощь молодым и зубастым мальчикам, которые торопятся сдать себя в аренду подороже.

Новый год, твой любимый праздник, я встречаю в дорогом ресторане или на загородной турбазе в обществе «состоявшихся» людей. А хотел бы на полу, под искусственной елкой с тобой, винегретом и бутылкой дешевого шампанского.

«Никогда не возвращайтесь туда, где вы когда-то были счастливы». Не помню, кто сказал, но мужик явно был умный. Смешно сидеть на обочине и всматриваться в окна квартиры, в которой когда-то были мы, а сейчас тетка в замусоленном халате варит борщ. Это все равно, что сходить в гости к износившемуся сердцу, заспиртованному и выставленному в зале анатомички, в пику безупречно работающему в тебе электронному чуду современной техники.

Я бы хотел вернуть свою благополучную, размеренную жизнь тем щедрым данайцам, которые, вручив мне подарок, не сказали, чем я буду за него расплачиваться. Впрочем, в данайцах ли дело? Я сам сделал выбор. Я пытался убедить себя в том, что всегда возможен «второй шанс». Даже в аэропорту, когда ты сказал «Просто попроси и я останусь», я верил, что пишу лишь черновик, который всегда успею переписать набело. Не вышло. Я замечательно исполнил роли коня у стен Трои и Приама, распорядившегося открыть ворота.

Из разграбленного города я спас только воспоминания. Их много и каждое из них – яркая картинка, которая с годами, как полотна старых мастеров, становится все дороже. На этих картинках мы молоды, счастливы и думаем, что так будет всегда. Мы еще не знаем цену вещей и наивно пытаемся заглянуть в будущее, привстав на цыпочки у старого, оплетенного колючей проволокой забора. У нас впереди целая жизнь, которую мы обязательно напишем правильно.

ТРЕТИЙ!!  urfinj

я все же за надежду



Исходные данные для ошибки

– Что ни делается, все к лучшему… – прижимая телефон плечом к уху, стараюсь прикурить и одновременно успокоить звенящую слезами подругу. – Угу. Да, конечно. Еще как… – выстраиваю перечень моих стандартных слов-ступенек, по которым карабкается ее «песнь Ярославны».
Устало потираю лоб, насильно разглаживая межбровную складку, перечеркнувшую хорошее настроение. Колесико зажигалки раз за разом прокручивается вхолостую.
– Полный пиздец? – сочувственно кивает мне невольный свидетель разговора, протягивая свою.
– Полнейший. Подруга разводится.
– Отпаивать надо… водкой.
Мой собеседник тушит о край переполненной пепельницы сигарету. Тонкую. Дамскую со сладковатым ароматом вишни. Мой вспыхнувший интерес напарывается на едва заметную темную полоску у корней отросших волос. На губы, подкорректированные пластическим хирургом. На тонкое запястье, обвитое парой кожаных плетеных браслетов. На летящий, излишне изящный жест рукой. Мы, кажется, из одной лиги?
– Михаил, – протягивает он мне руку. – Я у вас в редактуре работать буду.
– Илья. За зарплатой это ко мне, – жму я сухую узкую ладонь.
– Обрастаю нужными связями, – дежурно улыбается он мне в ответ.

Щелкаю кнопкой чайника. Включив компьютер, подхожу к окну, рассматриваю мокрый асфальт с яркими пятнами осенней листвы. Красивой осени в этом году не получилось. Ветер фактически за пару дней оборвал листья и барственно, как старый позер молодой любовнице, швырнул под ноги осеннее золото. Небо, разобидевшись, заливает город «перемороженным» дождем. Градус моего настроения вместе с ртутным столбиком уже рухнул к нолю и угрожает сползти еще ниже. Взгляд уныло обводит знакомый до оскомины двор, на минуту задерживается на курящей паре и проходит мимо, но тут же возвращается, узнав в одной из фигур Михаила.
– Хорошее пальто, – вслух одобряю я увиденное. Тонкий классический силуэт Михаила гармонично вписывается в унылую серость двора, придавая ему даже какой-то английский шик. Вот только парень рядом с ним разбивает эту картину, как нечто инородное. Он какой-то весь чрезмерный. Слишком высокий, слишком яркий, слишком… южный, что ли, для этого времени года. Красивый. Меня раздражают его широкие жесты, улыбка, которую любят снимать в рекламе. И вот этот, собственнический, жест, которым он удерживает за руку Михаила, тоже раздражает. Почему? Может быть, потому что рядом со мной сейчас нет такого человека? Может быть, потому что такие красавцы всегда оставались чем-то недоступным? Может быть, потому что я никогда не осмеливался на такую откровенную демонстрацию?

Серые, словно стертые ластиком непогоды, дни, уныло цепляясь один за другой, вызревают в межсезонье. Я вычерчиваю денежный знак на абсолютно чистом листе, даже не пытаясь вслушиваться в речи главреда. Зачем? По финансам вопросы решаются за плотно закрытой дверью, но почему-то мое присутствие считается необходимым. Искоса рассматриваю Михаила. Безжалостный свет дневных ламп, которые не гасят уже даже днем, бесстыже обнажает правду. Он старше, чем кажется. Возраст едва заметно заштриховал уголки глаз гусиными лапками, четче обозначил носогубную складку, провел две колеи между бровей. Тридцать пять? Тридцать семь? Креативно выбритые виски, два колечка в мочке уха, невнятной конструкции теплая кофта с ассиметричным воротом и какая-то мальчишеская ломкость фигуры успешно обманывают окружающих. Вот только взгляд… цепкий, слегка уставший, умеющий прятать живые эмоции под равнодушием, выдает опыт. И свет, хирургически безжалостный свет вдруг подчеркивает выдержанность того, что спрятано под модной брендово-молодежной этикеткой.
Михаил перехватывает мой взгляд и вопросительно приподнимает брови в немом вопросе. Я, неопределенно качнув головой, даю знать, что ничего не случилось. Он еще пару раз в течение планерки оглядывается, но я успеваю отвести глаза раньше, едва заметив движение его головы.

«Ненормированный рабочий день» – понятие, обычно не касающееся меня, но квартальный отчет просто невозможно отправить днем. Поэтому домой я начинаю собираться гораздо позже, когда даже самые упертые расползаются из редакционного муравейника по домам. Закрываю кабинет и ловлю едва уловимый, уютный аромат кофе. От усталости поддаюсь желанию и иду на запах. Дверь кабинета открыта настежь, в кресле, уткнувшись почти носом в верстку, сидит Михаил.
– Вечер добрый, – неловко мнусь я на пороге. – Запах кофе коварная штука.
– Какой редкий вид ночной бабочки, – Михаил с усмешкой приглашающе кивает на кресло. – Там в кофейнике должно еще остаться хотя бы на чашку.
Я устраиваюсь напротив и с интересом рассматриваю будущий журнал. Вверхтормашковость совсем не мешает мне читать.
– Мне придется брать с тебя подписку о неразглашении, – ухмыляется Михаил. – Ты почему тут в такое время? А как же жена, дети, футбол и борщ?
Я поднимаю глаза и натыкаюсь на изучающий взгляд.
– Это не из моей пьесы, – делаю большой глоток и обжигаюсь, – и не из твоей.
– Ваша карта бита, – дурашливо объявляет Михаил. – Я бы не догадался, ты выглядишь стопроцентной арабикой.
– А я всего лишь контрафакт, но с грамотным дизайном, – делая второй осторожный глоток, откидываюсь на спинку кресла, только сейчас понимая, насколько был напряжен.
– Друг? – полночь притупляет границы, позволяя прозвучать личным вопросам.
– В свободном… падении, – признаюсь неожиданно для себя я.
– Может быть, тогда выпьем где-нибудь?
– А как же друг? Не ждет? – разрешаю я себе быть бестактным в ответ.
– Сегодня нет.

Резкая, внезапно откровенная, налетевшая, как порыв ветра, дружба втягивает меня в калейдоскоп его жизни. Я привыкаю выбираться из скорлупы собственного кабинета, чтобы перекурить с ним новость. Я узнаю, что под спокойной насмешливой маской Михаила живет немного сентиментальный паникер, который абсолютно по-женски может обыграть тысячью мыслями-сюжетами одну вскользь брошенную фразу. Я понимаю, что этот перфекционист, способный довести до инфаркта весь отдел, принимает людей целиком, со всеми изъянами и сколами характера. А еще я чувствую, что влюбляюсь.
Эта мысль внезапно колет висок и тут же окрашивается разными тональностями. Вопросительной, недоверчивой, насмешливо-отрицающей, робкой и под конец болезненно очевидной. Влюбляюсь? Зачем? Какая глупость… Мы же оба… кетчеры, и не только в постели. Нам обоим нужно то самое плечо, на которое можно опереться. Глупость. Все это глупость. Одиночество, помноженное на его обаяние. Пройдет. Пройдет? Вот только наша дружба наполняется терпким желанием физической близости. Рукопожатие, близкий контакт, случайное прикосновение, ставший афродизиаком его запах – все печет и плавит в котле грудной клетки сердце. Я превращаюсь в фетишиста, который с фанатизмом коллекционера прикипает голодным взглядом то к линии подбородка, то к открытым в глубоком вырезе модной майки ключицам, то к шраму на тыльной стороне ладони. Не-вы-но-си-мо.

– Завтра утром не подберу. Дела, – я паркуюсь у дома Михаила. – Чего завис?
Михаил набирает побольше воздуха, как перед нырком, и шумно выдыхает. Он вообще уже несколько дней сам не свой. Опять, что ли, со своим территориальные войны ведут?
– Илья, – вызревает, наконец, он.
Я мысленно морщусь. С каждым разом мне все тяжелее и тяжелее дается благородный образ хорошего друга. Хочется втиснуться в конфликт Миши и его парня, острым шипом разворошить и выдрать, вычистить под себя хоть небольшой кусок в его сердце. Но я, напялив на лицо сочувственную улыбку, выскребаю из задворок совести общие фразы про «подумать», «не спешить», «у всех бывает». Потому что это действительно так. Мимолетные конфликты семейной жизни.
– Илья… – Миша откровенно мается.
– Рожай уже, – устало киваю я на циферблат часов, – домой хочу.
– Ты мне просто скажи, что все не так. Что я навыдумывал. Что я идиот. Мы постебемся над моим самомнением, и все.
Я оттарабаниваю пальцами по рулю предрасстрельную дробь.
– Илья, мне показалось, – тонет в словесном болоте безысходности Михаил, – что ты… Ты мной увлекся? – Михаил резко выдыхает, и салон ощутимо топит тягучее молчание.
– Не показалось, – наконец пропихиваю я слова через схваченное спазмом горло.
– Илья…
– Миш. Это моя проблема. Да и вообще… пройдет.
– Давно?
Я поворачиваюсь к Михаилу, позволяя себе, наверное, впервые посмотреть в глаза, не пряча и не утрамбовывая под обложку дружбы свои эмоции.
– Тему мы закроем. Обсасывать не будем. Ок?
Упрямо сжатая линия рта и короткий кивок. Это не согласие. Это уступка. Но мне и это сейчас подходит.

После этого неловкого разговора я становлюсь не просто влюбленным идиотом. Я становлюсь беззащитным влюбленным идиотом. Михаил, добивая мою выдержку и нервы проснувшейся сверхопекой, переходит на этакий режим повышенной корректности, где все сказанное предварительно взвешивается, и оттуда вычитается то, что может поранить мое глупое сердце. А оно, натыкаясь на закрытые темы, на отшлифованные фразы, на виновато-сочувствующий взгляд, ноет и дергает, как больной зуб. Но труднее всего жить с резко возросшим дефицитом физического контакта. Мне до одури хочется хотя бы простого прикосновения.

– Миш, нам спонсоры подкинули две путевки на турбазу – горы, лыжи, все дела. Мне впихнули вместо премии. Съездить отдохнуть не хочешь? – я пододвигаю к нему два глянцевых прямоугольника, которые яркими картинками безмятежного счастья раздражают меня весь день.
– Хочу. Ты катаешься на лыжах?
– Я?
Я честно собирался отдать эти путевки Мишке и его другу, но его вопрос резко перелицовывает все мои планы. На выходные вдвоем… Вместе. Выдыхаю, мысленно ищу на дне души совесть и не нахожу даже крох. Видимо, вот эта невольная Мишкина опека и изоляция меня во имя меня же склевала ее остатки.
– Катаюсь, – осторожно киваю, еще не до конца уверенный в том, что понимаю все правильно. – Ты со мной поедешь?
– Поеду.
– Потом созвонимся, обговорим детали.
На эту фразу меня еще хватает. Хватает даже на то, чтобы дойти с каменной мордой до мужского туалета. Там, вцепившись пальцами в белый фаянс раковины, я давлюсь криком и пытаюсь унять бешеный тремор.
«Тихо ты… дурак, – уговариваю себя. – Это всего лишь поездка. Обычная. Два друга, все дела… – я смотрю в сумасшедшие глаза, отражающиеся в зеркале, и продолжаю: – Ты помнишь, как выглядит его друг? Супермен и Джеймс Бонд регулярно кончают, глядя на его фотки Вконтакте. Помнишь, да? И помнишь, что Мишка его любит? Так что расслабься, парниша, и вдыхай кислород. Горный воздух, он полезный».

Я растерянно рассматриваю оживленный поселок, снующий туда-сюда народ и вношу коррективы в свое представление о горнолыжных базах. Это все похоже на open-air party, а я ожидал суровые красоты, тишину и… не важно. Не совпало.
– Давай шевелись. Нам в тот корпус с голубой крышей. Символично, да? Я в интернете все нарыл, не смотри так подозрительно. И еще, Илья, – голос Миши становится тише и серьезнее, – надеюсь, у тебя никаких таких мыслей? Я сначала согласился, а потом додумался только…
– Миш, – накопленные эмоции вдруг желчью разливаются на языке, – хватит уже!
Буквально силой я заставляю себя заткнуться и продолжить путь. А в голове ураганом закручивается насильно обрубленная истерика. Мысленно выговаривая чудовищные в своей несправедливости вещи, я словно шаг за шагом отступаю от него, отсекаю себя от своих же чувств.
«Хватит! Хватит! – рефреном к ним пульсирует злость. – Хватит!»
Пропитанный этой злостью, я чуть ли не прыгаю, как каучуковый мячик, ношусь с нездоровым энтузиазмом по всей базе, волоча за собой прифигевшего Мишку. Злость заставляет меня обнаглеть, переродиться. Я, как порвавшийся шланг, фонтанирую накопившимися эмоциями, щедро выплескивая их на всех, кто попадает в радиус моего зрения. Теряю чувство реальности и страха и почти откровенно флиртую с теми, кто хоть чуть-чуть вызывает мерцающий отблеск интереса.
– Я не приду ночевать, – не отрывая глаз от тарелки за ужином, разрываю я наконец гнетущую тишину, повисшую над нашим столиком.
– Я догадался.

Собирая раскиданные вокруг кровати в чужом номере вещи, я стараюсь загнать в нутро вонзившееся в меня разочарование. Глубокое, стыдное, осевшее полынным привкусом чужой спермы во рту.
«Ладно… Ладно… – уговариваю я воющую как кликуша душу. – Некому хранить верность-то…»
Что же так паршиво?
Мишка не спит. Я тенью проскальзываю в душ, а вот выйти из душа трудно. Стыдно. Вроде взрослые люди. Вроде я ему ничего не должен… Вроде?
– Как погулял? – встречает меня безразличный вопрос. Мишка не отрывает взгляд от планшета, перелистывает страницы, кажется, даже не успевая заметить, что там.
– Погулял, – согласно киваю я.
Мишка стрелой вылетает из кровати и, резко развернув меня, обжигает скулу пощечиной. Я неверяще прикасаюсь холодными пальцами к вспыхнувшей щеке.
– Миш?.. – мой голос садится от изумления.
Он отодвигается от меня, скрестив руки на груди и вцепившись трясущимися пальцами в предплечья.
– Я! Ты! Я думал! Верил! Берег! А ты! – Мишка обвиняюще тычет меня в грудь, не в силах собрать мысль хоть в одну разумную фразу.
– Миш? Миш, ты чего? – притягиваю я к себе дрожащего мужчину. Несмело касаюсь губами лихорадочного румянца. Обвожу острые скулы, заглядываю в затопленные эмоциями до черноты глаза. Легко-легко целую в уголок рта. Не верю. Не понимаю. Не имею сил отказаться. Перехватываю полузадохнувшийся выдох ртом и растворяюсь в пространстве и времени. Перестаю существовать, чувствую только лихорадочно горящие губы, агрессивно, нетерпеливо и требовательно взрывающие заложенные много месяцев назад внутри моего сердца мины. Чувствую только пальцы, жадно, до синяков сминающие мое тело, отмечающие на нем следы планируемого преступления. Чувствую только, как погибаю и рождаюсь снова, чтобы пережить этот шквал почти болезненного удовольствия, разрывающего в мелкие клочья паутину нервных переплетений.
– Гооосподи! Что же я творю? – перекликается жаркий шепот с поцелуями, прижигающими мою кожу. – Что же я делаю? Зачем? Нам нельзя, – захлебываются страстью последние остатки разума.

Я прижимаюсь губами к виску, не в силах разжать руки. Тело еще потряхивает от пережитого удовольствия. Пересохшие губы саднит оттого, что оторваться друг от друга хоть на секунду казалось преступлением.
– Страшно, – шепчет Мишка, – страшно, Илья, ломать свою жизнь. Я не понимаю, как жить. Мы же совсем не подходим друг другу.
– Совсем, – соглашаюсь я с очевидным.
– Я люблю его. Тебя… тебя я не могу отдать никому. Я дрянь. Эгоистичная сволочь. Я чуть не умер, когда представил, что кто-то к тебе прикасается. Думал, либо сдохну прям тут под дверью, пока жду тебя, либо убью, как только вернешься. Что делать? Что ж жизнь такая сука-то?
– Сука, – снова соглашаюсь я и чувствую, как губы щиплет от подсоленных эмоций, что горячими каплями скатываются по коже.
– Что же будет?
– Все, что ни делается – к лучшему… Даже если все исходные данные ошибочны.

ЧЕТВЕРТЫЙ!!  Не Сергей



Допустимые отклонения

- Богдан, ты извини… это жена звонила. Мне срочно домой надо… Ну, ты понимаешь?
Богдан понимал, поэтому кивнул и махнул рукой. Мол, чеши уже лесом, подкаблучник. Друг ещё немного помялся, помямлил про то, как ему неловко бросать Богдана в трудную минуту, и, покачиваясь, скрылся в тумане. Причём буквально. В этом городе запросто можно попасть в такую штуку прямо посреди цивилизации. Никакого порядка. Богдан вздохнул. За этот вечер он потерял всех друзей. То есть не буквально, хотя и такое было, а очень даже фигурально.
Они начали пить в шесть часов вечера большой компанией из семи человек. Перемещаясь от бара к бару. Бессистемно и по-мужски. К восьми их стало четверо, и пропажу товарищей заметил даже Богдан, который вообще мало что замечал. Просто не любил замечать. Особенно, когда занят. А он был очень занят утоплением своего горюшка. Его невеста бросила, это повод.
К десяти их осталось двое. А к полуночи последний из бойцов дезертировал с линии фронта. Богдан остался один-одинёшенек на пустой улице. Ему стало грустно, и решение пойти куда глаза глядят пришло само собой. То есть ноги его пошли сами и понесли неведомо куда. Район был незнакомый, но, судя по ветхости строений, – всё ещё центр города. Туман не мешал. Он даже помогал, потому что оправдывал нежелание выбирать хоть какое-то направление.
- Блять! Куда прёшь?! – взвизгнул кто-то в длиннющем красном пальто и взмахнул ручкой с нереальными краснющими ногтями.
Богдан увернулся от пощёчины и подхватил шаткую фигурку. Как эти женщины вообще ходят на своих каблучищах? Прямо перед глазами возник красногубый рот и прошипел змеючно:
- Убери от меня свои лапы, мудак.
Следующая пощёчина до Богдана долетела. Хотя и не в полном объёме, потому что женщина поскользнулась вновь, и щёку лишь приятно мазнуло гладкой ладонью. На этот раз дамочка всё же навернулась, потому что Богдан лапы послушно убрал.
Высокая. Да что там, высоченная! Даже сидя на земле, женщина доставала Богдану до… Высокая, да. Это при том, что Богдан и сам не маленький.
- Может, поможешь мне встать, дебил? – поинтересовалась дама, протягивая ему руку, и алые ногти застыли на уровне груди Богдана, будто собираясь вырвать его сердце.
Женщина оказалась не только высокой, но ещё и неимоверно тяжёлой. Богдан с трудом поставил на ноги эту каланчу, путающуюся в собственном пальто, попутно обшарив все выпуклые места, ненароком. Ничего так, мягкая где надо, а талия осиная. Бёдра только узковаты, но Богдан любил и таких, лишь бы характер был. У этой точно был. И пахла она восхитительно…
- Не лапай! – рыкнула на него фурия, но драться больше не решилась. – Проводи лучше, скользко тут. И дебилов развелось…
Богдан покивал, дебилов и впрямь нынче много. Галантно протянул даме руку, согнутую в локте, как учили когда-то. Учить-то учили, и как с дамами обращаться Богдан знал на зубок, он даже вальс танцевать умел, но вот самих дам пока почти не встречал.
Хорошо, что Богдан в любом состоянии держался ровно и уверенно, а то навернулись бы вместе. Женщина почти повисла на нём всем своим немалым весом, ежеминутно поскальзывалась, тихо материла городские власти, коммунальные службы, погоду и Богдана. Богдан не обижался, ясно же, что это она не со зла, а просто за компанию. Да и кто их знает, этих женщин, может и вправду чем виноват. Так что теперь, разбираться что ли? Богдан благоразумно помалкивал.
- Всё, я пришла. Свободен, - неожиданно сказала женщина странным голосом, будто разминала связки.
Богдан слышал такое, у него сестра долго училась пению. Потом, к счастью, вышла замуж, и ей стало не до этого.
Богдан посмотрел на мигающую вывеску. «КЮРА АО». Контора какая-то, что ли? Это чего, посреди ночи работают? Вот у них начальник – изверг.
Дама неваляшкой докатилась до входа и была подхвачена охранником у двери, ловко, как кручёный мяч с хитрой подачи.
- Спасибо, зайка, - улыбнулась женщина этому декоративному церберу, и Богдан отчего-то заревновал. – Погода сегодня – полный пиздец. Не замёрз тут?
- Спрашиваешь! Яйца уже квадратные. Вано сменить обещал, чтоб я чаю попил хоть, так нет его, суки. Наебал, - почему-то весело заявил охранник. – Ты там пни этого гавнюка каблучком, а то я в статую тут превращусь.
- Шикарно будешь смотреться, - засмеялась женщина низкими гортанными переливами с хрипловатым налётом, от которого неожиданно запершило в горле. – Скажу уж…
Красное пальто мелькнуло в дверном проёме, как парус из сказки. Мазнул по ушам отголосок тихой приятной музыки, будто прощальное дуновение ветра. Да, Богдан всегда был романтиком, и это постоянно создавало ему проблемы. Это чепуха, что женщины любят всякие романтичные штуки. Они их пугаются. А потом сбегают, так и не согласившись стать верной законной подругой до скончания веков.
- Чего застыл-то? – внезапно спросил охранник. – Шуруй внутрь, околеешь тут.
- Я? – Богдан удивлённо ткнул себя пальцем в грудь.
- Ты. А кто ж ещё-то? Я на работе, - хохотнул охранник. - Давай, не стесняйся. Время раннее, не все наши ещё подтянулись, контингент пока приличный. Не тушуйся. Все когда-то в первый раз заходят.
Богдан разинул рот, но тут же захлопнул в связи с погодными условиями. Перечитал вывеску. «КЮРА АО». Может, турагентство? В принципе, можно и зайти. Давно пора куда-нибудь съездить, отдохнуть, как люди. К тому же там эта длинная с красными ногтями. Последний аргумент оказался решающим, и Богдан смело шагнул навстречу неизвестности, пожалев только, что нечего выпить для храбрости.
Выпить нашлось внутри. Контора оказалась небольшой уютной кафешкой. Тёплый полумрак, богатый ассортимент в баре, живая музыка. За столиками сидело человек десять от силы. Тихие, приличные на вид люди. Хорошо одетые мужчины, нарядные бабы, простые забулдыги, пара странноватых парней в ярких тряпках. Молодёжная мода всегда была бельмом на глазу отставных студентов. Богдан хорошо помнил, как передёргивало мать от его цветных ирокезов, джинсов, драных до состояния марли, и клёпаных курток. А бабка её утешала и подтрунивала, вспоминая, как та сама изводила родителей, разгуливая полуголой в боевом раскрасе индейцев на тропе войны. Так что Богдан мудро не замечал глупый вид пацанов. У каждого поколения свои бирюльки.
Посетители кафе на Богдана посматривали с любопытством, но в целом доброжелательно. Это радовало. Неприятно, когда завсегдатаи демонстрируют презрение чужаку. Даже если тебе посрать на всех, аппетит уже не тот.
Дылды в красном пальто нигде не было.
- Может быть, оставите куртку здесь? – окликнули его справа. – И вам удобнее, и гигиеничнее будет. Едят тут, а вы в верхней одежде.
Богдан обернулся. Оказалось, что тут даже гардероб есть. Бритый налысо тощий парнишка в интеллигентской клетчатой рубашке приглашающе тянул ручонки к парке Богдана. Будто пытался её подманить, чтобы сцапать и уволочь в уголок. Богдан злорадно посмотрел на куртку, та не шелохнулась. Тогда он, вздохнув, неохотно приблизился, выложил на стойку содержимое карманов.
- Возьмите только нужное, - улыбнулся парнишка. – У нас не воруют.
- Нигде не воруют, - скептически усмехнулся Богдан, но взял лишь кошелёк и телефон, а остальное сгрузил во внутренний карман куртки и застегнул молнию.
Парень утащил парку в конец первого ряда крючков, ещё не заполненного до конца. И повесил рядом с длиннющим красным пальто, аккуратно пристроенным на «плечиках». Тем самым.
- А хозяйка этого пальто где? – спросил Богдан и ещё раз внимательно всмотрелся в полумрак зала.
- Влада у бара. Замёрзшая пришла, злющая, - сообщил парнишка почему-то веселым голосом.
- Где? Не вижу.
- Так вон же, справа.
Богдан сначала не понял, а потом увидел. Нет, он узрел. В глубокой тени, создаваемой перекрестиями света низких ламп, сидела женщина его мечты. Во всяком случае, длинные ноги в гладких чулках, выставленные в разрезе платья, точно были от неё, идеальной модели женщины. Аэродинамика, чёткие линии, высокий клиренс, дорогой перламутр покрытия. Богдан затрепетал хорошо знакомой трелью влюблённости. В душе запорхали неистовые бабочки, а в паху разгорелся пожар безумной страсти.
- А ты какого хуя тут делаешь? – поинтересовалась дама, едва он только приблизился.
Заметила! Узнала! Это половина успеха! И ведь действительно, дама. Нет не так, Дама. Восхитительная в своём вечернем туалете, достойном графини или какой-нибудь… очень дамы, да. На шее бархотка с камеей. Какой вкус! Идеальные завитки волос. Ровный румянец. Аристократичные породистые черты лица. Умеренное декольте, приоткрывающее сладкую ложбинку меж пышных грудей, скромно прячущихся за винно-красным шёлком. Узкий поясок, многократно обвивающий тонкий стан и ложащийся игривыми кистями на гладкое бедро. Грация в каждом движении. Шикарный жест, которым она стряхнула пепел от папиросы в изящную пепельницу. Манящее покачивание соскользнувшей с совершенной пяточки туфельки на высоком хищном каблуке. А всё вместе производило впечатление настоящей дамы, о какой Богдан мог только мечтать.
- Ты тупой? – спросила Влада.
Какое божественное имя – Влада. Как оно ей подходит. Влада. Тут и право обладания, и покладистость, и ладность фигуры.
- Мась, налей дебилу водки. Похоже, у него мозг ссохся, размочить надо, - обратилась дама к бармену, почти воркуя.
Богдана снова кольнула игла ревности. Он выпил предложенную рюмку, не почувствовав вкуса напитка, и отказался от порезанного дольками лимона. Лимонов он на сегодня сожрал достаточно под коньячок. Влада одобрительно хмыкнула и протянула ему серебряный портсигар с папиросами. Богдан с благодарным кивком взял одну. Уселся на высокий табурет у стойки. Блаженно принюхался к угощению. Табак был отменный, ароматный, с явной добавкой какой-то трубочной смеси. Богдан прикурил от протянутой барменом зажигалки, затянулся. С наслаждением выпустил дым. Спустя три затяжки, медленных, тщательно смакуемых, он с сожалением затушил истлевшую папиросу. Жаль, что не удалось растянуть хотя бы на шесть затяжек.
- Силён… - уважительно протянула Влада, прицокнув язычком.
Богдану налили ещё водки. Потом ещё. А потом мир подёрнулся дымкой, и начались странности. Первым делом к Богдану подошёл рыжий мальчик в распашонке до колен и спросил, не угостит ли его чем-нибудь такой приятный мужчина. Богдан немного удивился наглости молодёжи. А Влада расхохоталась своим невообразимым смехом и прогнала нахалёнка.
Потом они с дамой имели светскую беседу. Тоже довольно странную. Сначала Богдан что-то путано рассказывал о себе. Потом Влада с улыбкой снова уточнила, что он забыл в этом «гадюшнике». Богдан заступился за уютную кафешку, бойко и горячо нахваливая атмосферу, освещение и интерьер, а также чистоту крепких напитков. Влада смеялась так, будто слушала свежий анекдот. Она вообще очень много и искренне смеялась. Настолько много, что Богдан немного смутился.
- Я кажусь тебе смешным? – спросил он и напрягся в ожидании ответа.
- Ну… - Влада неопределённо взмахнула ручкой, рассыпая пепел по барной стойке, и задорно улыбнулась, - допустимые отклонения.
Спустя ещё пару рюмок Влада заставила Богдана выпить зелёного чая без сахара и съесть какого-то безумно вкусного горячее варева, которое назвала крем-супом. Богдан съел бы ещё с десяток таких крошечных порций, но постеснялся показаться даме проглотом. Ей же всю жизнь ему готовить, кормить. Зачем пугать раньше времени? Да, Богдан уже точно знал, что не упустит женщину своей мечты и непременно женится на ней вне зависимости от её личных планов. Хватит с него неудач. В этот раз он не будет разводить романтику и молить о согласии. Мужик он или погулять вышел? То есть, вышел, конечно, и гуляет, но мужик.
Беседа перешла к темам спорта, политики, автомобилей и живописи. Богдан был приятно удивлён тем, насколько дама оказалась подкована в большинстве вопросов. Они азартно поспорили о бразильском стиле футбола, пенсионном страховании и о том, являются ли комиксы настоящим искусством, но в отношении дисков, карбюраторов и моторных масел нашли полное взаимопонимание. Влада стремительно превращалась из банальной женщины мечты в архиманиакальную идею-фикс. Богдан чётко понял, что больше не сможет без неё жить и никогда не посмотрит на другую женщину с такой неизбывной любовью и обожанием.
- Всё, Мурзик, мне нужно немного оправдать свою хвалёную зарплату. Посиди тут, - приятно пропела Влада, и Богдан с гордостью отметил, как изменился её тон, и что он сам явно перестал быть дебилом и хером с горы.
Предстоящая разлука несколько напрягала, Богдан предчувствовал душевные страдания и приготовился как следует поскучать. Однако в туалет хотелось давно и болезненно, а в присутствии дамы интересоваться маршрутом у бармена он не решался. Теперь представился случай, и Богдан не преминул им воспользоваться, стоило Владе исчезнуть из поля зрения, полыхнув язычком алого пламени на шёлковом подоле.
Богдан легко разыскал туалет с изображением писающего мальчика в половину двери. Ряд писуаров пустовал, зато обе наглухо закрытые кабинки были заняты и, судя по звукам, не всем оказалась полезна местная еда. Богдан пристроился точно посередине ряда, по его наблюдениям, эти писуары использовались реже и были значительно чище. Расстегнул штаны, вытащил измождённого друга и с облегчённым выдохом приступил к важному делу.
Ему помешал давешний рыжик: пристроившись у соседнего писуара и выгнувшись немыслимой любопытной дугой, он уставился на интимный процесс. Член Богдана и так пребывал в состоянии стресса от долго сдерживаемых потоков. Стресса, усугубленного ещё и предсказуемым побочным эффектом от алкоголя, в просторечье именуемым «кому бы присунуть», то есть желанием абсолютно неосуществимым на данный момент и от того особенно томительным. А от повышенного внимания нахалёнка член совсем сник. Прекратить процесс блаженного сливания жидкости он уже не мог, зато стал менее… управляем и норовил спрятаться, оросив штанину. Богдан пресёк эти поползновения, но отнёсся с пониманием к текущей проблеме товарища.
- Брысь! – рявкнул он на ухо пацану командирским голосом.
И с весёлым удовольствием пронаблюдал, как тот подпрыгнул от неожиданности, забрызгал часть стены и соседний писуар, быстро запаковал своё хозяйство и вылетел вон. Следом что-то грохнулось в одной из кабинок, звуки в ней затихли. В другой же напротив перешли в первоклассное соло, громкое и выразительное, на одной длинной переливчатой ноте облегчения. Пошло, видать, там дело у мужика.
Вернувшись в зал, Богдан получил от бармена совет сесть за столик у сцены, на которой музыканты неспешно наигрывали что-то ненавязчиво модное, и ещё чашку мочегонного зелёного чая, от которого Богдан решил воздержаться, и попросил ещё тарелку того супа, только побольше. Официантка прискакала через несколько минут, видимо, блюдо было дежурным. Хорошее заведение. Надо бы чаще сюда заходить. Богдан похлебал вкуснятины. Осмотрелся. Народу прибавилось. В расплывчатом мареве чуток расфокусированного зрения ему показалось, что солидный мужик у окна слишком не по-семейному обнимает сынишку. Но этот сынишка выглядел достаточно взрослым, чтобы решать проблемы самостоятельно, к тому же никакого недовольства не выказывал, а лишь индифферентно пялился вникуда, автоматически перемалывая челюстями картошку фри.
Внезапно все оживились, даже полусонный лысый бородач за соседним столиком открыл оба глаза и оторвался от изучения этикетки на своей бутылке. Все смотрели на сцену, Богдан тоже посмотрел. Автоматически хлебнул ещё супа и уронил ложку. На сцене возвышалась Влада. Невероятная. Сверкающая в свете направленного на неё прожектора, или что там за хрень под потолком у них висит. Богдан забыл, как дышать. А потом и вовсе забыл о необходимости такой жизненно важной функции организма, стоило Владе запеть.
Её низкий голос был очень хорош. Пусть не такой, как у эстрадных див, но зато как Влада передавала с его помощью эмоции. Простенькая блюзовая песенка о любви с привязчивым лёгким мотивом звучала в её исполнении глубже и, как ни странно, нежнее. Богдан окончательно пропал. Потому что дама, отлично разбирающаяся в автомобилях, умела чувствовать. Она точно знала, о чём поёт. И это Его Женщина. Во всех смыслах. Или не во всех, но только пока.
Песня следовала за песней. После особенно романтичной композиции парни за соседним столом неожиданно принялись целоваться. Богдан неловко огляделся по сторонам, выясняя, видел ли это ещё кто-нибудь, высматривая, с кем бы ошарашенно переглянуться и поржать… Кандидатов не было. Ещё одна пара мужиков так же увлечённо целовалась, а компания парней за соседним столиком поглядывала на них то ли со снисходительной мудростью пессимистов, то ли с откровенной завистью. Ржать точно никто не собирался. Богдан усиленно заморгал в растерянности. Совсем близко кто-то вздохнул. Богдан дёрнулся. На соседнем стуле сидел непонятно откуда взявшийся мужик в отличном костюме.
- Влада очень талантливая, - сообщил он Богдану очевидное. – Голоса, конечно, никакого. Да и на лицо – натуральная лошадь. Но талант неоспорим. Тем и берёт.
- Сам ты… лошадь, - зашипел Богдан на этого типа.
Вот правильно Влада говорила, дебилов развелось, что грязи.
- О, прости, - доброжелательно вскинул руки мужик. – Я не знал, что ты влюблён. У нас тут это не частое явление, знаешь ли. Жёсткий мэн стайл, понты и розовые сопли о несуществующих чувствах. Впрочем, я злой человек и склонен преувеличивать. Вон те ребята, - тип указал на давешних отца с сыном, - они очень давно вместе. Ты не смотри, что Давид несколько… в возрасте. Заяц тоже не так юн, как кажется, и подозреваю, он родился уже взрослым. Я в их отношения верю. Иногда.
Богдан не стал демонстрировать глубину шока, в котором оказался по самую маковку.
- Типа, у вас это нормально?
- Это везде нормально, - фыркнул мужик и игриво подмигнул. – А в нашем уютном мужском клубе - в особенности.
Богдан, с трудом поскрипывая шестерёнками, начал понимать, где оказался. Кто такие эти мужчины, парни и мальчики. Он с подозрением присмотрелся к женщинам. Женщины выглядели более чем подозрительно, особенно та, в жёлтом платье и диких чулках в клеточку. Мужик явно перехватил его взгляд и отчётливо хохотнул:
- Догадываюсь, о чём ты думаешь, но нет, это как раз самая настоящая женщина. То есть родилась таковой. Ума не приложу, зачем она сюда таскается. Но ведёт себя тихо-мирно, мы привыкли. Вроде как родная уже.
Богдан проморгался, но жёлтая осталась мужеподобной тумбой с неженским лицом. Врёт он всё, этот типчик в костюмчике. Прям все тут… Богдан отчётливо вспомнил рыжика, опасливо поискал его глазами.
- Коська не злой, дурной немного, - сразу понял его мужик. – Ты не сердись на него. Характер такой… больной немножко. А так безобидный.
Богдан сглотнул, и его взгляд упёрся в высоченную Владу. Мир пошатнулся, дал суровый крен влево, но не рухнул. Женщина мечты вкупе с идеей-фикс удержала его на крепких, чуть широковатых плечах. Как она там сказала? Допустимые отклонения? Допустимые? Богдан сжал зубы, останавливая пьяное торнадо мыслей, образов, смутных видений. Подозвал официантку и потребовал ещё водки.
Будет трудно. Особенно жениться.
Мужик ещё что-то рассказывал про посетителей кафе, про жизнь в целом, морщился от вонючего дыма крепких сигарет Богдана, пил, философствовал, снова пускался в сплетни. Богдан щурился и слушал в пол-уха, прикуривал новую. Влада уже ушла со сцены, и мир слегка провис, надавливая на темечко. Богдан смирился с тем, что его жизненной необходимостью оказался мужик в юбке. Бывает и хуже. Хуже, когда вроде и баба, и между ног, как надо, и сиськи по полпуда, а на деле ни то ни сё, ни любви, ни ласки, ни поговорить, и от одного взгляда её суровых мужицких глаз внутри сжимается пружина соперничества за права на яйца. Кто и что их делает такими? Богдан думал не раз и не два, но не нашёл ответа, кроме банального «жизнь». А вот так, как Влада, выносить в мужском теле концентрат истинной женщины, не всякой бабе дано. Ну и хуй с ним, с хуем, Богдан привыкнет. А в морду не скажет никто, что пидор, когда его женщина круче любой, что родилась с дыркой в нужном месте. И пусть это попробует кто-нибудь оспорить. А детишек они усыновят, штук пять-шесть. Богдана накрыло волной романтичности, крепкой и вкусной, как папиросы Влады. Душа зацвела. Бутоны надежд лопнули махровыми розами, развернули свои лепестки и заполнили пустоту. Голова окончательно закружилась.
Богдан потёр глаза, повернулся к мужику, но на месте того маячило красное пятно. Сфокусировал взгляд. В расплывающихся линиях появился определённый смутно знакомый порядок.
- Влада, - улыбнулся он.
- Нажрался всё-таки, - вздохнула дама. – Что ж вы все… то алкаши, то… - она отчаянно махнула рукой.
- Ты выходишь за меня замуж, - как можно трезвее сообщил ей Богдан. – Завтра… Хотя нет, завтра у меня командировка в Рязань. Вернусь и поженимся. Тебе что привезти?
- Грибы с глазами, - процедила Влада. – Пиздуй домой, проспись. Я скажу Маське, чтоб такси тебе вызвал.
- Нет, я люблю тебя и никуда не пойду, - твёрдо поклялся в вечной верности Богдан.
- О-ху-еть… И часто это с тобой? – сочувственно спросила Влада, устало облокотившись о стол.
Богдан сначала кивнул, в том смысле, что часто. Потом помотал головой, давая понять, что вот чтоб прям так, в первый раз же ж. А потом схватил Владу за руку и потянул к себе, чтобы закрепить отношения глубоким поцелуем. Влада не оценила его любовного порыва и так дала в ухо, что искры из глаз полетели, а голову заполнил тёмный туман. Сквозь вязкую субстанцию пробивались ощущения и звуки. Богдан отдыхал. Потом враги голосом Влады требовали назвать место дислокации его части. Богдан был почти уверен, что не выдал военную тайну. Потом его куда-то тащили, матерясь и порыкивая. Зачем-то пытались на него что-то напялить, толстое и шуршащее, щекочущее щёки мехом. Богдан был против и выражал протест. Русские не сдаются! Кажется, он упал. Или пытался ещё немного отдохнуть. А потом лица коснулся первый осенний морозец.
Послушно сделав несколько шагов, Богдан понял, что вот теперь хорошо, теперь мир свеж и почти безупречен. Наши победили. Он приоткрыл глаза и увидел внизу полы длиннющего красного пальто. Проведя анализ ситуации и сопоставив факты, пришёл к выводу, что его бренное тело волочёт женщина мечты. Ещё один плюс в пользу её сильной природы. Баба бы так легко не тащила. Ну, не совсем легко, пыхтя, рыча сквозь зубы проклятия, изредка хлюпая мокрым носом, но упрямо тащила. Богдан приосанился, но чуть не завалился на спину и в дальнейшем вёл себя дисциплинированно, даже старался идти сам.
Мозг прощёлкнул и выдал новую порцию гениального. Надо объяснить Владе, что он не против того, что она мужик. Богдан попытался. Но он и так не был мастером разговорного жанра ввиду своей молчаливости, а из-за всех переживаний у него выходило что-то малопонятное даже ему самому. Сначала он пытался рассказать о толерантности и других умных вещах, но Влада его явно не слушала. Тогда Богдан начал врать. Врать душевно, цветисто и с огоньком. Рассказал о том, что ему очень нравятся мужики, да и вообще он только и делает, что с мужиками спит, прям работать некогда, поесть забывает.
- Ты пожарник, что ли? – заржала Влада и покачнулась, они упали на промерзшую зелёную траву.
Богдан распахнул глаза. Над ним качалось светлеющее серо-фиолетовое небо. Надо же, туман рассеялся.
- Вла-а-а-да, - разулыбался Богдан, - Я вот такую… такого всю жизнь искал.
- Долбоёб, всё пальто испачкал, - ворчала Влада, пытаясь подняться.
Богдан притянул её к себе, не давая сбежать. Заглянул в глаза. Ну да, на мужика похожа немножко, но для него точно самая красивая. И никакая не лошадь, просто очень интересная, нрде… нар… нидринартна… необычная. В глазах Влады что-то мелькнуло, мудрое и печальное.
- Ну вот скажи мне, Мурзик, вот какого хуя, как встретишь мужика, который тебе понравится так, что вот сердце ёкает, так он обязательно либо алкаш, либо дебил, либо гей, либо всё вместе? Я что, не так как-то устроена? Вот за что мне это?
- А эти… геи-то тебе чем не нравятся? Я не очень разбираюсь… типа не туда как-то? Ну… жопой типа? – Богдан сник под насмешливым взглядом.
- Мужиков любишь?
- Ну! Обожаю ж, мля. Нахуй баб! – Богдан потянулся за решающим поцелуем, но нарвался на удар локтём под рёбра, скукожился и жалобно посмотрел на свою даму сердца.
- А я не мужик, - злобно зашипела Влада, схватила его руку и сунула себе между ног.
У Богдана весь хмель слетел, и проснулось в штанах. Он даже не сразу врубился, что не так. Потом допёрло, когда и слова Влады доползли до мозга. Члена не было. Богдан просунул руку поглубже, получил по морде, но успел убедиться в отсутствии яиц. Задумался ненадолго. С некоторым неожиданным для себя сожалением пересмотрел план женитьбы. Понял, что кругом сплошная выгода и экономия - детей можно самим делать. Пожал плечами.
- Допустимые отклонения.
Весь оставшийся путь до дома Влады Богдан каялся во вранье и объяснял, что слегка преувеличил некоторые факты. Посвятил Владу в план их дальнейшей совместной жизни. Та всё ещё злилась. Долго. Но когда Богдан начал объяснять ей причины своего решения, про женщину мечты, про истинную женственность и… В общем, едва стал заметен интерес со стороны Влады, Богдана понесло и весьма удачно. Откуда только красноречие взялось? В прихожей они уже целовались.

Спустя четыре месяца Влада и Богдан завели щенка. Влада назвала его Казимиром Богдановичем и повсюду таскала с собой, даже когда щенок вырос, и его лапы уже свешивались до пола. Богдан не возражал, он был счастлив и убеждён, что Его Женщина сама отлично знает, как надо. Тем более что с таким щеночком она смотрелась ещё оригинальнее. И только спустя две попытки сделать Владе женский паспорт и пожениться он впервые загрустил.
- Непутёвые мы все какие-то, - сказал он, отлёживая брюхо на диване и глядя на то, как Казик уплетает семена из коробки с надписью «Трава для собак». – Неправильные.
Влада улеглась на него сверху, обняла руками и ногами, ткнулась носом в шею.
- А мне нравится. Какие есть. Лишь бы совпадали друг с другом. Вон Казик семена жрёт, а мне всё равно лень было их проращивать. Совпадаем.
- Допустимые отклонения? – хохотнул Богдан не устаревающей семейной шутке.

Вторая часть моба тут zosiapupkina.diary.ru/p200796046.htm

запись создана: 15.10.2014 в 15:54

@темы: моб.названия

---

***

Год назад.Сначала ты,потом он. Мне очень тебя не хватает
U take care of him there ,u promised me,John.


Прослушать или скачать Fallen бесплатно на Простоплеер

---

Волшебное доброе утро )

---

Предрассветное

Прослушать или скачать Stateless Bloodstream бесплатно на Простоплеер



Ничего не прося взамен

Денис Попов

если писать - то писать тебе.
обнимать - тебя.
если обидел -
так я любя.
ты за тысячи миль.
но всегда со мной.
я с тобой?
если нет - мне не нужен ни свет земной, ни морской покой.
не смотри никогда на меня с тоской.
я не знаю, поймешь ли:
но я - лишь твой.
после сотен и тысяч душевных войн
каждый новый мучительный долгий бой
я хочу проиграть.
и отдаться в плен.
ничего не прося взамен.

***
кофеиновый иней

Ника Олич

если можешь приезжай. пока не отменили рейс. пока не отменили нас.
покуда снег рассыпчатым крахмалом, творогом лежит на тверди
в пространстве прошлогоднего пальто как ноль в конверте
я. застывшая. зима. бесформенная ледяная вата. перламутровый атлас.

звони. телефон не/доверия, ошибочных номеров, исчерпанных разговоров.

кофеиновый иней. если вкратце, зима удалась и останется на повторе.
телефонные кровеносные провода замерзают под утро.
мы стали совсем чужие. по годам слабые. не по годам мудрые.
смертоносные фразы. французские титры. устали. другими засорены.

забирай. эта нежность без сроков гордости. на ресницы твои - снег.
у меня что ни просьба к тебе – то глупость. что ни фраза – то эпилог.
я лежу на земле. ты за тысячу километров не чувствуешь ног.
я несу тебе только больные стихи. я совсем неправильный оберег.

***
не больно

напиши про меня свой десятый том
пока листья падают с сутулых деревьев в кому
расскажи, как проснувшись нужно идти
в паутину переулков где вода под ногами блестит
напиши девять слов не меняя шрифт
слишком мал алфавит
слишком мал алфавит

нарисуй мне альфу омегу звёздную пыль на небе
я лечу к тебе чистым снегом где бы ты не был
стирай мой потёртый с годами нимб. из нас кто-то влип
по самое горло в другдругаосень. где нас носит...
кто нас простит...кто нас благословит
на зиму


напиши пока остывает чай. телефон в беззвучном режиме кричал
многоточием, пульсом натянутых вен.
это не больно держать веру в нас, лёжа на дне.

напиши мне как нежность хранить годами. по консервным банкам.
дождь стекает с крыш ржавыми лентами. это не больно. мне не жалко
ни дня, прожитого под копирку твоего сна. раскаляется докрасна
холодное солнце. прижигай сигаретой ладонь чтоб очнуться.
я иду к тебе по самой длинной на свете улице.
промочила ноги. простудила душу. посадила голос.
чтобы встретить тебя нужно срочно свернуть на встречную полосу.

***
тебя без

и не вынести дня без. телеграмму не выслать сквозь.
тёмно синим пейзажем лес. смс как в ребро гвоздь.
мне не выветрить эту пыль. по шоссе, бездорожьям...вне
день приблизится-приползёт словно раненый на войне.
выпиваешь стакан в край. зашиваешь сердца встык.
запускай сквозняки в дом. смс заглушай криком.

платье - черный глухой футляр. море же помнит тебя нагой.
здесь закат цвета охры с лимоном. ты не видел еще? бог с тобой

и катиться по камням вниз. гравий ступнями пересчитать.
ожерелье засушенных букв. слов не хватит. жизни не хватит
чтоб нести амулеты, клеймо, медальоны и фото в нагрудном
наши векторы сплошь погнуты. а земля ни фига не круглая.

голос - хриплая песнь в май. вёсны тихо впадают в июнь.
наша память сидит на полу. собирает в подол пули.
дней безумная круговерть. километры – клюква в сиропе.
ела ночь и пила портвейн. до горючих слёз и икоты.

город знает меня железной. ветер губы сушил в треск.
здесь рассвет цвета мёда в ладони. он так жалок тебя без.

@темы: Предрассветное

---

Ночное открытие)

Прослушать или скачать Toni Childs House of Hope бесплатно на Простоплеер


Прослушать или скачать Toni Childs Dreamer бесплатно на Простоплеер

---

Рек

Коротко ,как всегда-читать все) замечательный автор)

gay-country.ru/xfsearch/%D1%E5%F0%E3%E5%E9+%C3%...

@темы: рек

---

Погуляшки)

Вчера всем семейством в составе пяти душ поехали гулять) первый выгул малого)) еще не привит,поэтому просто на улицу нельзя,а в лесу все же не так опасно)



столько всего интересного вокруг))







на этих ручках хорошо,но на мамкиных Мотиных привычнее и спокойнее))




серьезный папа) добытчик))



откуда дровишки? из лесу ,вестимо))


по дороге назад,один глаз уже спит)))


а в машине,на теплой Мотиной шубке и солнышке,спят уже оба)) а как он вздыхаааал))) умаялся и рассказывал мне,видимо))

@темы: моё.фотографии.

---

Рек

Без лишних ахов) ЧИТАТЬ! )

ficbook.net/readfic/2493714

@темы: рек

---

Предрассветное

Пусть сегодня вместе с Ночной) просто понравились взгляды... надежда и жалость? презрение? Разрешит любить? или когда разрешают ,то это и не любовь вовсе...?


Прослушать или скачать Let Me Love You бесплатно на Простоплеер



Эта осень вздыхает чаще

Татьяна Ткачева-Демидова

Эта осень вздыхает чаще,
Заставляя меня беречь
То немногое в настоящем,
Что осталось от прошлых встреч

Как забудешь такую шалость?-
Вспоминая тебя едва,
Мне столетия не дышалось
Без связавшего нас родства.

***
Люблю его, когда он спит

Люблю его, когда он спит.
Когда ворует сон.
Когда, в толпе спешащих спин -
Весь мир с его лицом.

Когда невыспан, и небрит.
Когда сведен к нулю.
Люблю, когда он говорит
Ответное "люблю".

***
подстрочник

Я поджигаю сны и аэропорты. Дезинформирую осень. В последних двух
точках отсчета тебя Бог меня испортил: нас стало меньше. И мир переводит дух.
Город озлоблен: ему не нужны чужие. Строки привыкли к отсутствию лишних ласк.
Нет той эпохи, в которой бы мы не жили. Нет той постели, которой бы я сдалась.

Жизнь по приметам. Подстрочники лихорадит. Имя ложится бессмертием на плечо.
Чтобы убить твою память, я рву тетради: сотый постскриптум, который ты не прочёл.
Всё познается в сравнении? Нет, в утрате. Полночь скользит по улыбке. Целуя прядь,
помни о том, кто тебе за меня заплатит. Я обрету тебя. Было бы что терять.

***
когда бы

Мы живы в этой раненой весне
Подбиты в самый пик её финала
Ты, рядом, где-то надо мной и вне
Щемящим звуком на чужой волне…

Когда бы я такое отрицала? –
Что твой ответ не равен моему
Что два «люблю» намного тяжелее,
Чем наша тишина. Я всё пойму –
Есть чувства, не подвластные уму.
А есть умы, которые болеют
Хроническим отсутствием причин,
Страшась назвать своими именами,
Всё то, о чём так пристально молчим.
Немногое, что остаётся нами,
Когда не мы, но наши голоса,
Сбиваясь, отрицают боль до дрожи.
Мы продолжаем нежностью писать
Два бесконечно избранных «я тоже»…

***
Подскажи мне

Подскажи мне, что сделать, чтобы случилось ТАК?
Чтобы сердце любилось-билось в единый такт
Неразделённой трагедии траурного единства.

Дай мне когда-нибудь вдоволь Тобой насладиться.

В этой Москве дожди, совсем как мои слова –
Пахнут тоской и утренним стоном лжи.
Я от Тебя отвыкаю едва-едва.
Чудом жива, вяжу себя в рукава,
Чтобы не трогать руками чужой души.
А Ты говоришь – «дыши» и в тлен обращаешь гнев.
Я для Тебя сочиняю любовь в огне.
Покупаю билет на поезд. На самолёт.
В бездну. В иллюзию.
В самый последний ряд.
В море тоски.
В ложе для поцелуев.
Мне обещали Рай, и если Господь не врёт
Рай уже близко. Мы его не минуем.

Подскажи мне, что сделать, чтобы Тебе жилось?
Чтобы – мы были вместе с Тобой, как врозь.
Чтобы мы были врозь с Тобой друг другу дороже жизни.
Как это сделать, прошу Тебя, подскажи мне?

Если всех слов моих проклятая череда
Попадает всегда заведомо не туда.
И мы молчим в ожидании чуда, на речь наложив печать.
Мы онемели оба. Кого нам теперь винить?
Ты засыпаешь, когда я касаюсь крылом плеча.

Я люблю..
А Ты свободен – не отвечать.

***
от слов Его..

От слов Его у меня на глазах – дождь
Знойный кипящий дождь посреди пустынь
Господи, дай мне силы, чего Ты ждешь?
Видишь, внутри меня всё растут кресты

Прошлых смертельных схваток. Внутри меня
Небо без облака, солнца. Как чистый лист.
Господи, дай мне судьбу, наконец, понять –
С кем мне Его и на сколько частей делить?

От снов Его у меня на руках – явь
Видишь, как бред нескончаем? Как грех хорош?
Грех, что порежет, поскольку остры края,
Сердце на раны бессонниц, тоску и дрожь.

От губ Его у меня по спине – ток
Острой пронзающей правдой перерезай.
Если Он есть, то теперь никогда, никто
Больше не тронет любовью мои глаза..

@темы: Предрассветное