Я хочу тебя!2

[zosiapupkina]

Переношу в новый пост,потому что там уже не помещается))



7. Pel89
на картинку



Бывает такая полоса невезения, что всё валится из рук. Беды сыпятся на твою несчастную голову со всех сторон, и кажется, будто конца и края им не будет. Но достаточно одного маленького везения, чтобы всё встало на свои места, и жизнь снова заиграла яркими красками.
Моя чёрная полоса началась с неприятностей на работе, начальник предупредил, что если я не смогу в ближайшее время перейти на полноценный рабочий график, то он подумает о целесообразности моего пребывания в доверенной ему фирме. Ой, ой, тоже можно подумать, большой бизнес. Обычный магазинчик, торгующий всякими электронными гаджетами. Я считался там ценным специалистом, так как никто другой знал всё об этих безделушках. Но, кажется, начальник нашёл мне замену, а терять доход не хотелось. Но и бросать аспирантуру нельзя, всё же образование должно быть на первом месте. Конечно, я немного подрабатываю и на кафедре, но это больше ради практики, так как зарплата там совсем смешная. Зато у меня была комната в студенческом общежитии.
Мда… Именно, что была… Не знаю, каким ураганом принесло ту проверку в наше милое гнёздышко. Но комиссия решила, что ветхая двухэтажная постройка никак общежитием являться не может. Студентов срочно расселили по другим общагам, наше жилище закрыли на очень капитальный и не менее долговременный ремонт. А я остался практически на улице. Мне посоветовали временно снять жильё, пока для меня не найдётся что-нибудь подходящее. Да уж, зная о расторопности наших чиновников от науки, я прекрасно понимал, что жить мне придётся на улице. Как-то мои доходы не тянули на оплату съёмного жилья. И я впал в уныние.
Вот тогда то и произошло маленькое чудо, спасшее меня и мои планы на будущее. О своих бедах я поведал Светке – девушке из маленького магазинчика, находящегося рядом с моей работой. Когда наступал час икс, и покупателей сметало таинственным образом в неизвестном направлении, я любил заглянуть к соседям на предмет поболтать. В тот день, глядя на мою кислую физиономию, Светка посочувствовала, прослезилась надо мной и вспомнила о своей знакомой, бывшей соседке.
- Ты понимаешь, - щебетала она, впихивая насильно мне в руку третий бокал с кофе, который я от расстройства тоже довольно лихо опустошил, - Нина Николаевна ищет, на кого оставить свою квартиру. Думаю, ты ей понравишься.
- Не, - вздохнул я и прислушался к своим ощущениям, кажется, жидкость уже плескалась где-то на уровне глотки, - у меня никаких средств на квартиру не хватит. Мне бы комнату. Или на двоих снимать.
- Она говорила, что не хочет аренду брать, только коммуналку нужно оплачивать, - убеждала меня Светка, - просто необходимо, чтобы кто-то жил. Дама эта странная, но ты ей понравишься.
- Вот спасибо, - обиделся я, - что во мне такого, чтобы чокнутым женщинам нравиться?
- Нет, странная, но не сумасшедшая, - засмеялась Светка, махнув на меня рукой, - просто ты так выглядишь.
- Как? – насторожился я.
- Ну, тебя хочется погладить и пожалеть, как щенка бездомного, - девушка разулыбалась, а у меня вытянулось лицо от возмущения, - вот-вот, особенно сейчас. В общем, ты – то, что нужно.
Не знаю, почему я купился на слова Светки, давно ведь перестал верить в сказки про добрых фей. Тем не менее, Нине Николаевне позвонил и вечером поспешил на встречу с ней.
Я ожидал увидеть на пороге небольшой квартирки со старомодной обстановкой бабушку – божий одуванчик. Возможно, на руках у неё будет сидеть такая же старая и ветхая, как хозяйка, кошка. И ещё из глубины комнаты обязательно должно пахнуть лекарствами, а спёртый воздух не позволит глубоко вдохнуть. Да, я ждал всего этого подсознательно, только так представляя себе жизнь пожилого одинокого человека.
Звонок отыграл замысловатую мелодию, которая уже принялась разрушать мои стереотипы. За добротной дверью послышались бодрые шаги, а у меня мелькнула мысль, что я ошибся квартирой. Но бежать было поздно, предо мной предстала женщина средних лет.
- Никита? Проходи, - кивнула она мне и посторонилась.
- Здравствуйте, Нина Николаевна, - выдавил я из себя, пытаясь уложить в своих мозгах полученную информацию.
Хозяйке, конечно, далеко не двадцать. Наверное, и шестидесятилетний рубеж она переступила. Но это можно было сказать, только заглянув ей в глаза. В них я увидел мудрость веков, иначе и не скажешь. А внешность Нины Николаевны оказалась настолько обманчива, что за несколько минут знакомства я несколько раз поправил себя в предположениях о возрасте новой знакомой. Похоже, она всё поняла и усмехнулась.
- Разувайся, проходи на кухню. Поговорим? – и прошествовала сама вперёд, уверенная, что я выполню её распоряжение.
Обстановка в небольшой квартирке была самой обычной. И не было здесь никакого запаха старости и болезни. Всё обычно. На кухне меня уже ждал кофе, ароматный, манящий. Словно хозяйка знала о моих пристрастиях.
За десять минут беседы я покорно выложил о себе всё, что не рассказал бы другому постороннему человеку. Но Нина Николаевна исхитрилась затронуть самые тайные струны моей души, будто знала меня давно.
- Так, Никитушка. Перебирайся-ка ты завтра сюда. Я к вечеру уже уезжаю. Проводишь меня до порога, да вступишь во владения. Вот так и порешим, - ошарашила она меня своим заключением.
- Так сразу? Вы меня и не знаете, - сдуру начал отпираться я, но был одёрнут.
- Всё, хватит говорильни. Тебе нужно жильё? Вот и перебирайся. Условия тебе, небось, Светка озвучила. А мне нашего знакомства достаточно. Всё поняла, всё вижу. Да и он будет доволен, - последняя фраза заставила меня удивлённо вскинуть взгляд на хозяйку квартиры.
- Кто?
- Ай, - махнула Нина Николаевна рукой, - никто, не обращай внимания на дурру старую. Заговариваюсь.
Я пожал плечами. Возможно, подвох во всём этом и был, но не заметил. А жильё нужно срочно, знакомый, у которого я временно кантовался, намекнул, что мешаю. Впрочем, возразить хозяйке квартиры не успел, оказался быстро вытолкан в коридор. Ещё несколько мгновений, и я успел сказать уже в захлопнутую дверь: «До свидания!». А поразмыслив ночью обо всём случившемся, решил, что лучшего сейчас не найду и нужно рискнуть.

Так и получилось, что я оказался полновластным хозяином однокомнатной квартирки в неплохом районе, хотя и на окраине города. Нина Николаевна позвонила мне пару раз, дала кучу советов и больше особо не доставала. Даже отчётов не требовала. Хотя, конечно, договор мы с ней составили и все формальности соблюли. Но, чудно как-то. Впрочем, заморачиваться на эту тему я не собирался.
Жизнь снова расцвела всеми красками, проблемы, в основном, улетучились. Единственное, что напрягало меня – это одиночество. Но я собирался исправить сложившуюся ситуацию. Как только… ну, вот как, ещё не придумал. А пока просто наслаждался покоем и уютом отдельного жилья.
Правда, несколько раз ловил себя на мысли, что не один в квартире. Раз мне показалось, что в дверном проёме мелькнуло что-то белесое. Но присмотрелся, ничего не заметил и махнул рукой, списав всё на усталость. Иногда у меня возникало ощущение взгляда за спиной. Я даже Светке пожаловался, но та меня обсмеяла и посоветовала не дурить. Признаться, трудно было с ней не согласиться. Ну, взрослый же парень, в конце-то концов. И я смирился со всем и этими ощущениями и странными тенями, которые, как мне казалось, иногда мелькали в квартире. Слишком напряжённая у меня была пора, дел – по горло.

В этот вечер я вернулся в квартиру поздно. И вернее сказать не «вечер», а «ночь». Загулял я в клубе, где надеялся найти родственную душу для себя. Но как-то не сложилось. Зато оторвался знатно. Потому с трудом дополз до дивана и не нашёл в себе сил раздеться до конца. В голове гудело, кровь бурлила, стучалась в виски то ли от алкоголя, то ли от возбуждения. Нервы были на пределе, хотелось одновременно и двигаться, и неподвижно лежать. Сон всё не шёл, я нацепил наушники, включил спокойную музыку и медленно погрузился в нирвану.
Разбудил меня аромат, ворвавшийся в мой сон и заставивший вернуться в реальность. Просыпаться не хотелось, тем более что этот приятный запах уже преследовал меня в квартире. Я всё искал его источник, но не находил. Аромат был приятным. Он напоминал о весенней свежести, зелени, цветах. Мне просто хотелось узнать, откуда он. Но никаких запашистых предметов я таки и не нашёл. Зато обнаружил его у Светки в магазинчике. И та пояснила, что этот аромат называется «Зелёный чай». А теперь он взбудоражил меня, и я улыбнулся, не открывая глаз и балансируя между сном и явью.
Вдруг лица моего коснулось дыхание. Я замер, пытаясь понять происходящее. «Призрак?» - мелькнула мысль, почему-то не вызвавшая паники.
Ветерок – дыхание с тем самым ароматом вызвал во мне странное томление, хотелось, чтобы он прогулялся по обнажённой коже, забрался под майку, коснулся груди. И в этот момент я почувствовал осторожный поцелуй, вырвавший у меня стон. Странно, казалось, что прикосновение должно быть холодным, но чужие губы обожгли меня. Контраст между прохладой дыхания и жаром прикосновения заставили меня потерять голову. Я потянулся за новыми поцелуями и попытался открыть глаза, чтобы увидеть своего нечаянного любовника. Но тот словно прочитал мои мысли, накрыл тёплой ладонью веки, не давая взглянуть на себя. Наушники слетели с меня, будто подчиняясь потусторонней силе. Впрочем, а разве не так? Но и это меня не напрягло, я, словно, был загипнотизирован своим невидимым пленителем и послушно подставлялся под его лёгкие, неожиданные прикосновения. Прохлада дыхания прошлась по обнажённой шее, и я запрокинул голову, подставляясь ещё больше, желая этой сладостной пытки, из-за которой всё моё тело плавилось в истоме.
- Не бойся, - шепнул мне незнакомец, вызывая у меня смешок.
- Не боюсь, - отозвался я, выгибая спину и требуя новых ощущений, - хочу тебя.
Тёплые руки послушно скользнули под трикотажную ткань, обнажили живот. Шальные губы коснулись нежной кожи, и я вскрикнул, так нестерпимо было это наслаждение.
Незнакомец продолжал изучать моё тело, а мне оставалось тонуть в море ласки, в сумасшедших ощущениях. Лёгкий смех призрака прорывался сквозь шум в ушах. Я мог считать удары моего заполошного сердца, которое, казалось, уже давно должно было покинуть тесную клетку груди. Кровь словно вскипела, билась в висках. Кожа горела под прикосновениями, но мгновенно остывала от лёгкого дыхания. Этот контраст ещё больше сводил с ума, заставляя метаться, искать спасения и не желать его.
Не помню, как я оказался обнажённым. В памяти остались лишь невероятные ощущения. Мой незнакомец словно играл на моём теле, как на музыкальном инструменте, вызывая к жизни странные звуки, складывающиеся в мелодию, в песню страсти. Тяжесть чужого тела, его движения, мои стоны, шёпот, жар и прохлада – всё это складывалось в странную картинку, как в калейдоскопе. Красиво, ярко, безумно. Что-то не давало мне открыть глаза, но и в темноте я видел огненные вспышки, фейерверк. А потом мир взорвался и разлетелся на яркие искры, закружившиеся в сумасшедшем хороводе.

Птичий гомон разбудил меня, возвестив о начале нового дня. Мне даже не пришлось открывать глаза, чтобы понять – рядом никого нет. Незнакомец растаял с первыми лучами солнца, как и полагается призраку. Разум мой отказывался принимать произошедшее всерьёз, но ощущения говорили о другом. Довольное тело не хотело шевелиться, мышцы приятно ныли, а губы горели от ночных поцелуев, сохраняя ещё вкус незнакомца – сладость и горчинку шоколада. Даже привычной утренней проблемы не наблюдалось, что заставляло здоровый рассудок пошатнуться и не так рьяно сообщать о невозможности подобных явлений. Я просто валялся на диване, прикрывая рукой глаза от надоедливого солнечного луча и размышляя о своих ощущениях.
Требовательный звонок заставил меня подскочить от неожиданности. Мда, субботнее утро начиналось не менее странно, ведь гостей я точно не ожидал. Тело возмутилось от такой резвости, заныло и потребовало вернуть его назад, в горизонтальное положение. Ага, похмелье, кажется, тоже не забыло обо мне. Головная боль радостно впилась в виски и затылок.
Настойчивый посетитель уходить не собирался, о чём и возвестил второй звонок, более продолжительный.
Кряхтя, я заставил себя подняться, натянуть плавки и неторопливо двинулся в коридор. За дверью обнаружился улыбчивый малый.
- Привет! Я – Илья, Нина Николаевна обо мне говорила? – прямо сразу ошарашил он меня информацией.
- Нет, - помотал я больной головой и еле сдержал стон, - а должна была?
- Ага, - жизнерадостно подтвердил Илья и шагнул в квартиру, - я ей сейчас перезвоню.
- Э-э-э, - глупо выдал я, не зная, как реагировать.
Но посетитель уже кричал в трубку.
- Алё, Нина Николаевна? Да, это Илья. Я тут с вашим жильцом беседую, а он ничего обо мне не знает, - выдал парень, помолчал несколько мгновений и сунул сотовый мне, - поговори с ней.
- Никитушка, мальчик мой, - услышал я знакомый бодрый голос и мысленно усмехнулся на такое обращение, - прости старую бабку, совсем забыла предупредить. Это родственник мой, Ильюшка. Ты уж разреши ему переночевать, он тебя особо не стеснит. Хорошо?
На напор хозяйки квартиры мне было нечего ответить, я только тупо кивнул, словно Нина Николаевна могла меня увидеть. Но надо же, она словно почувствовала.
- Ну и славно, знакомьтесь там, мальчики.
Ох, сколько ехидства было в той фразе. Вот честное слово, мне показалось, что она знает про меня всё, даже то, в чём я мало кому признаюсь. Отвечать на её фразу не пришлось, телефон победно пиликнул и отключился.
- Ну, давай знакомиться снова, - предложил Илья и протянул руку.
Крепкое рукопожатие привело меня в чувство, и я осознал, в каком виде предстал перед гостем.
- Может, ты подождёшь, а я приведу себя в порядок? – вовремя спохватился, ничего не скажешь.
- Легко, - усмехнулся гость, - тогда пойду на кухню. У меня есть кое-что с собой. Зелёный чай и шоколад. Как тебе такой выбор?
Илья подмигнул мне, а я завис, внимательно вглядываясь в его лицо. Не знаю, почему, но в тот момент у меня возникла мысль, что продолжение знакомства будет приятным.

8. FNerium
на картинки





Лежишь, обнимая подушку. Обнаженный, не считая приспущенного белья, с открытой спиной. Правильно, к черту одеяло, тебе все еще слишком жарко после твоих ночных возлияний. Трепетно обнимаешь подушку своими тонкими руками, прячешь лицо, давая отросшим волосам стечь по шее и обнажить широкий ошейник.
Взгляд цепляется за последний. Подаренную когда-то давно полоску кожи с серебряной застежкой, что прочно легла обещанием и связала нас.
Почему сейчас это так злит? Нарочно открытый балкон пропускает в комнату кубометры ледяного воздуха, но сегодня - наплевать. Ты ежишься, поджимаешь руки ближе, но пока еще не просыпаешься. Не видишь ремня в моих руках, который сжимают пальцы с побелевшими костяшками.
Слишком жарко. Ярость слепыми волнами накрывает раз за разом. Пинаю пяткой вторую створку двери, что практически бесшумно (что удивительно) распахивается. Наверное, ударяется о мягкое кресло позади.
Нужно успокоиться. Но взгляд не хочет менять своей цели, как и гнев. Распустил? Разбаловал? Когда ты успел? Взгляд упрямо буравит чужую отметину на боку. Не хочется слушать никаких объяснений и слов. Заткнуть рот, привязать... о нет, это уже не имеет отношения к Теме. Выдрать. Высечь, чтобы запомнил, кому принадлежишь. Прямо сейчас обрушить ремень на столь желанную задницу. Чтобы проснулся с криком и стегать. Смотреть, как ты своими тонкими пальцами сжимаешь прутья в спинке кровати, изгибаешься, и драть пока не взмолишься о пощаде или не утихнет гнев...
Сжимаю ремень и откидываю к черту в сторону. От греха. Чтобы не убить. Пересекаю комнату торопливыми шагами, тише. Не просыпайся, для твоей же безопасности. Роюсь в комоде. Где-то тут была отложенная тобой пачка крепкого Капитана. Со злостью вгоняю ящик обратно на местно, не найдя искомого. Выкурил или выкинул? Какая разница!
Тянусь скинуть футболку, но вспоминаю, что ее уже нет. Жарко. Хотя в комнате уже чертов ледниковый период в самом разгаре. Ты дрожишь во сне, это видно даже так, в кромешной темноте. Шаришь рукой по постели в поисках одеяла, но не открываешь глаз, должно быть.
Спешу убраться из комнаты. Джинсы остаются поперек коридора, как и белье, а мне нужен ледяной душ. Кажется, от меня идет пар, или же просто я выдыхаю эти чертовы облачка пара. Лучше бы это была сигарета. Лучше бы это была не сегодняшняя ночь.
Холодная вода немного остужает пыл, но заледенеть заставляет не она. Тонкие руки тянутся обнять, уже прикасаются к бокам, но отдергиваются, почувствовав холод.
- Весь дом проморозил... - тихое ворчание, и вода, кажется, становится теплее, но я уже не чувствую. Ты самоубийца? Ладони чертят свой путь по бокам, по животу и ты приникаешь всем телом.
Нужно взять себя в руки. Молчу, опираясь о стену рукой, а туда и лбом. Холодная. Хорошо. Пауза затягивается и я знаю, что ты сейчас ляпнешь что-то еще.
- Кто разрешал тебе вольности? - получилось резковато, хрипло, но откровенно плевать. Отдернись, уйди, спаси себе жизнь. Но ты прижимаешься лишь крепче, сжимая объятья. Дрожишь. Все еще замерзший или боишься?
- Простите, Хозяин, - в голосе ни капли раскаяния. Никаких оправданий, никаких слов - и глаза застилает красная пелена. Разворачиваюсь, откидываю от себя. Вжимаю в ближайшую стену, смыкая пальцы на горле. Одно движение - и я сломаю тебе шею, ты цепляешься за мою руку, кажется, не достаешь до пола, чтобы поймать опору. Задыхаешься? Прекрасно. Смотрю в твои глаза. Долго, тяжело. Ты боишься такого взгляда, знаю. Каждый раз на сессиях вздрагиваешь и отводишь глаза, но сейчас это лишь череда случайных образов в голове, а не что-то осмысленное. Жаль, ремень остался там вне досягаемости.
- Хо-зя-ин... - по слогам, в отчаянии выдыхаешь. Восхитительная паника в темных, широко распахнутых глазах. Не строй из себя невинную овечку. О, ты не догадываешься, что меня разозлило? Прекрасно! Я выбью из тебя эту дурь.
Отпускаю, смотря, как ты стекаешь на пол, кашляя, но никаких передышек не будет. Это не сессия. Лишь ярость немного сбавляет обороты - ты мне нужен живым.
Даю пару секунд, отстраняюсь и иду в комнату, слыша шаги позади себя. Привычка к повиновению, выработанная с годами никуда не девается даже сейчас и это вызывает усмешку. Какая мелочь - залитые полы. Кого это волнует? В ванной все так же шумит вода. Подбираю ремень, ты тянешься стянуть ошейник. Хочешь уйти?
Первый удар попадает аккурат в цель, оставляя красный след поперек все той же желанной задницы, ты вскрикиваешь, наверное, больше от неожиданности. Легкое движение, такого хватит, не нужно даже применять силы, чтобы ты улетел на кровать, и следом обрушить новый удар поверх прежнего. Точность - мой конек и тебе об этом известно. Нужно взять себя в руки. К черту!
Бью раз за разом, пока сквозь злость не прорвутся сдавленные рыдания. Пальцы привычно сжимают спинку. Ты умный мальчик, не пытаешься шелохнуться, знаешь, что будет больнее. Но на сей раз ты так легко не отделаешься. Хватит, я устал тебе прощать все твои блядования. Вид исполосованных ягодиц возбуждает. Хотя меня всегда возбуждало не только это: каждый раз ты такой хрупкий и узкий, словно в первый раз и не трахаешься сутками, как последняя шлюха.
Наваливаюсь сверху, накидывая ремень на шею вместо ошейника. Давай, отрабатывай. Вынуждаю встать на четвереньки и вгоняю по самое не балуй. Какой сладостный крик! А ты оказывается у меня совсем мазохист?
- Нравится? - интересуюсь, склоняясь у уху, но ответ мне сегодня не требуется. Кусаю плечо. Я покрою тебя всего своими метками. Ты мой! Безжалостно, сильно, вбивая с каждым движением эту простую истину в твое тело, раз мозгами ты не способен понять. Ты-только-мой.
- Повторяй за мой, - хрипло простанываю со смешком. Чертовски хорош, даже сейчас, толкаешься и подмахиваешь, словно и не бил. Тебе нравится вот так? Никому-не-позволено-трогать.
Копошишься руками по кровати, пытаясь сопротивляться. Бесит! Ремень на них отлично смотрится. Да, детка, для этого нужно остановиться, и не смей мне скулить. Вот так лучше - зафиксировать и вновь зажать за волосы, нанизывая на себя в сладкой пытке. Сегодня не будет никаких разрешений.
Уже ладонью по воспалившейся коже, оставляя царапины поверх чужого знака. Ему не место на твоем чертовом, идеальном теле. Оно выточено под меня нами вдвоем. Испробованное на вкус, изученное прикосновениями плети и кнута, разбалованное моими руками.
- Хо-зя-ин, - изнывая вымаливаешь. - Хо-зя-ииин....
Невероятный изгиб, ты бьешься подо мной и кончаешь, не спрашивая дозволения, спуская на простыни и так невероятно сжимаешься, что я не выдерживаю и взрываюсь следом, до синяков стискивая ребра...
- В следующий раз убей меня, - шепчешь, почти мурлычешь в ключицы. За закрытыми окнами брезжит рассвет, в комнате все еще холодно, но ты льнешь к моему плечу совсем не поэтому. Ошейник, занимающий свое законное место, надежно скрывает следы от моего сумасшествия.
- Убью, - бессовестно вру в потолок, выдыхая туда же струйку дыма. Пепельница где-то на твоем боку. В обычное время ты бы возмутился - не переносишь терпкого запаха, но сейчас ты не можешь даже толком шелохнуться и лишь укладываешь руку поперек моей груди.
- Врешь, - замечаешь, закрывая глаза. На бедрах засыхают подтеки семени и крови. На грани сознания бродит рассеянная мысль, что надо, наверное, тебя отмыть перед сном и посмотреть, что я вообще натворил.
- Вру, - так же флегматично замечаю, но делать замечание по поводу распущенности уже не хочется. Ты вырубился на хрен знает какой раз, и пришлось похлопотать, чтобы привести тебя в чувство, размышляя, зачем нам вообще этот ритуал.
- Ты меня любишь? - вопрос звучит так же, но я чувствую напряжение. Неужто я тебя недооценил, и ты еще в состоянии уйти?
- Нет, - впрочем, какая разница? Пальцы рассеянно поглаживают поясницу, а ты откликаешься почти мгновенно:
- Врешь, - надо докуривать и шевелиться. На простынях и так зябко, они все заляпаны, да и сил не остается абсолютно никаких.
- Вру, - соглашаюсь. Мы оба знаем, что к чему и без этих разговоров. Тушу сигарету и отставляю пепельницу на тумбочку. В комнате абсолютный бардак - разбитый столик, раздолбанная тумба. Ты, сумасбродный мальчишка, на хрена ты пытался сбежать? - Помолчи немного.
Добавляю и подхватываю тебя на руки, словно пытаюсь унести от лучей восходящего солнца. Даже ему не позволено трогать, и сейчас ты уже не перечишь...

9. treffdame
на картинку))) кто бы сомневался,собсна да)))



Я держу тебя

- Может, курево своё уже вытащишь прям на балкон, а? Или так и будешь торчать на порожке, жопой в спальню? - голос Михаэля был слегка язвительным, хриплым со сна. Акцент адский просто – Вацек едва удерживался временами, чтобы не заржать в голос, слушая, как прилежно и увлечённо тот коверкает чешскую фонетику.

И это же надо было ему, Вацлаву Скалицкому, потомственному лингвисту, младшему доценту Института фонетики в Карловом университете, связаться с этим немцем, который по-чешски слова связывает, конечно… но, господи, как он это делает! Уши вянут. Хорошо, хоть не приходилось читать то, что он пишет – Вацек не был уверен, что это прошло бы безболезненно.

Вот и в этот раз «курево» оказалось у него подозрительно похожим на «курву», и Вацек едва не прыснул в кулак, но вовремя сдержался.
Нрав у Михи был крутой…
С юмором было всё в порядке, пошутить, посмеяться – это он, конечно, любил беззаветно. Но когда смеялись над ним, терпел с трудом. То есть, благовоспитанно подхватывал шутку и даже вполне мог и сам плеснуть масла в огонь общего веселья по этому поводу. Но глаза леденели, предвещая виновному расплату за грехи – рано или поздно, так или иначе.
Миха всё запоминал, затаивал обиду и мстил потом при случае аккуратно, тонко и изящно – не подкопаешься, с одной стороны, с другой – хрена с два приходится сомневаться в том, за что именно мстит.

Михаэль дымил, как пароходная труба – по полторы пачки в день, запросто – но упорно запрещал всем, включая, впрочем, и себя самого, курить в квартире – не нравился ему, видишь ты, когда запах дыма въедается в стены, да и вообще – для здоровья не полезно.
Кто б говорил, а?

Вацек правилам следовал – в конце концов, квартира принадлежала Михаэлю, ему и решать. Но заставить себя оказаться на этом балконе целиком не мог никак.
Высоченные четырёхметровые потолки, четвёртый этаж, крошечный прямоугольник балкона, обнесённый коваными перилами, которые едва ли доходят до пояса…

Вацек боялся высоты – самозабвенно и необъяснимо. Его слегка мутило, даже если встать на порог балкона, если вцепиться намертво в дверной косяк и смотреть только на верхние этажи дома напротив, а вниз даже и глазом не косить. Всё равно – воображение в карман не спрячешь…
Когда на этот недобалкончик покурить выходил почти двухметровый Михаэль, у Вацека просто шарики за ролики заезжали от ужаса – Михе этот карликовый парапет вообще едва до бедра доставал. И Вацека выносило из спальни на реактивной тяге, лишь бы не видеть этого издевательства.

Когда Вацек ещё мог позволить себе жить в центре, в Старой Праге, то он снимал квартиру на Житне, на втором этаже старого здания, а прямо под его балконом торчал козырёк над входом в ночной клуб, и падать было в любом случае не выше полуметра, если что. Там Вацеку было не страшно и спокойно.

Но потом… потом состоялся феерический камин-аут.
Что он был феерический, Вацек понял лишь потом. Сначала никакими феериями и не пахло вроде бы: лица родителей выглядели, скорее, удивлёнными и сбитыми с толку, нежели недовольными или озлобленными, и они лишь покивали, пожали плечами – мол, твоя жизнь, твоя задница, твоё дело.
И Вацек очень преждевременно, как вскоре выяснилось, порадовался такой толерантности, пониманию и всепрощению.

А потом… как-то сами собой всплыли эти намёки из ниоткуда и вроде бы ни о чём… вроде бы.
И что брат подрастает, и возраст у него наступает переходный, сложный… опасный – у Вацека с братом разница была в двенадцать лет, Владислав был поздним ребёнком.
И что взрослым детям совсем не годится жить с родителями - это, мол, только мешает устроить свою жизнь. Отец долго и фальшиво-отстранённо разливался соловьём о «формировании ущербных паттернов у детей в условиях неизолированности их от родительской жизни и мировоззрений», хотя психологом не был вообще ни в каком месте. Да и никаких проблем до сих пор не было ни у Вацека, ни у родителей, учитывая, что родительский дом в пригороде был огромный, фамильный и потомственный, как аристократическое родовое гнездо. Там могли жить пара десятков людей и месяцами друг с другом не встретиться даже случайно.

Так или иначе, Вацек с болью и горечью обнаружил, что его безжалостно выдавливают из привычного хода жизни семьи Скалицких. Осторожно, ненавязчиво, исподволь, но отсекают, как гангренозную конечность.
Так лучше, конечно. Жестокое, но хирургически точное решение.
У Владислава сложный, опасный возраст… а тут – такие «паттерны».

Вацек снял квартиру на Житне и, не встретив ни малейшего сопротивления со стороны домашних - да, честно говоря, и вовсе не было никакой реакции – за два часа перевёз туда свои вещи.
Из родительского дома ему больше никто никогда не звонил.

Потом была вдруг ещё одна неожиданность – на заседании по ежегодному распределению грантов было вдруг сочтено, что их кафедре такой объём грантов, какой у них был в последние пять лет, вовсе ни к чему. И две трети привычного ежегодного финансирования отошли кафедре, которой заведовал его отец и где также работала и его мать...

Вацек мог задуматься об этом или же вовсе проигнорировать; мог счесть это случайностью или спланированной преднамеренной акцией по дальнейшему искоренению Вацлава Скалицкого из любых областей жизни, которые так или иначе пересекаются с делами его семьи – но это уже кого волновало?

Волновало другое. Из редакции научных университетских журналов стали регулярно приходить отказы в публикации статей, рецензенты начали придираться к каждой букве, переделывать приходилось почти всё.
И Вацек в какой-то момент отчётливо понял, что докторской ему не видать, как ушей без зеркала. Даже если можно было как-то наскрести достаточно публикаций и написать самую блестящую диссертацию, то её защита – всё равно под вопросом.
Уж что-то, а это Вацек, будучи сам преподавателем, знал точно: срезать можно любого, было бы желание.
Как он понял, желание повсеместно царило именно такое. В лицо, конечно, не говорил никто и ничего. Все мило улыбались, как и раньше, но...
Слишком уж хорошо Вацек знал весь этот научный серпентарий изнутри.

Ещё больше волновало, что зарплаты перестало хватать категорически. После того, как кафедра лишилась большей части финансирования, премии распределялись только среди самых маститых, а Вацек в их число пока не входил – да учитывая всю эпопею с докторантурой, из-за которой хоть в другой университет теперь переводись, вряд ли когда-нибудь войдёт…

Аренда жилья в центре совсем не полкроны стоила, а ещё ведь была машина в кредит...
Репетиторство проблем не решило – на то, чтобы заниматься им нормально, просто не хватало времени – и тогда пришлось перебраться к чёрту на рога, в панельную коробку в шестнадцатом районе, на самые задворки – поближе к цыганам и украинским эмигрантам, живущим на пособие или вообще неизвестно на что, даже думать об этом не хотелось.

Он прожил там всего пару месяцев. Михаэль приехал к нему в этот клоповник всего лишь раз – после переезда Вацек обычно сам бывал у него – не сказал ни слова упрёка, не задал ни единого вопроса, но позвонил на следующий день и непререкаемым тоном велел паковать вещи и переезжать к нему немедленно.

Вацек так и переехал, в конце концов. Чувства это вызвало смешанные: с Михой они встречались уже около года и, несмотря на разницу в возрасте почти в двадцать лет, неплохо ладили. И в постели, и вне её. Но о совместной жизни и речи не шло, и Вацек не сомневался – и не зашло бы, если бы Миха его не пожалел.
Это было стыдно, неприятно, почти невыносимо - осознавать, что тебя, как щенка брошенного, подобрали из жалости и в дом принесли, хотя, в общем-то, не собирались делать такой глупости. Но гуманизм, сострадание... ох, мать же его так.

Продукт импульсивного решения – вот как Вацек себя обозвал по зрелом размышлении над вопросом. Но запала отказаться не хватило. Вацек посопротивлялся недолго и не всерьёз, из чистой гордости и упрямства, получил от Михаэля корявую, но воодушевлённую тираду на его неподражаемом чешском, из которой явствовало, что он, Михаэль, в этот зоопарк больше ни ногой – это раз. Что жить там невозможно, потому что щели в стенах такие, что голову просунуть можно, не то что руку, и зимой здесь будет Арктика, а летом – Сахара, да ещё и кондиционера нет – это два. И вообще, дом на ладан дышит, и не потому что старый, а потому что строили через жопу наизнанку – это три. Так что, «Вацек, поживёшь у меня. Хотя бы пока с деньгами что-нибудь не решится».

Вацек пока не мог представить, как и когда у него хоть что-нибудь решится с деньгами, о чём он честно и доложился. Правда, это признание было полностью проигнорировано.
А к Михаэлю хотелось – просто иррационально, без всякой логики и независимо от собственных жилищных проблем. Просто хотелось.
И он переехал. Хоть и ругал себя потом за слабость и безволие, стыдился бесхребетности и воображаемого положения «бедной сиротки»… но не жалел об этом, пожалуй.
Тем более, Миха ни разу ничем не попрекнул его. Только курить в доме категорически запрещал и как-то само собой и сразу переложил обязанности по уборке на Вацека – с порядком у него самого всегда были сложные отношения.
Поэтому Вацек дисциплинированно курил на балконе и неизменно «драил палубу».
Впрочем, это было совсем нетрудно.

Вацек Михаэлю завидовал отчаянно. То ли дело было в возрасте и опыте, то ли просто характер у Михи был такой, но ему, казалось, вообще всё было нипочём.
Он прожил в браке больше пятнадцати лет. Воспитал сына жены от первого брака, как своего собственного.
Вацек не выспрашивал никогда подробностей, да и Миха не любил глубоко личных вопросов, но сам же как-то и обмолвился вскользь, что с мужчиной впервые в постели побывал, когда ему было уже сильно за тридцать, и вот после того где-то что-то перемкнуло, заискрило и задымилось…

Вскоре он одним махом обрубил все канаты. Развёлся с женой, причём лгать ей не стал и рассказал всё, как есть, честно и ничего не скрывая. Сын к тому моменту уже был взрослым и довольно самостоятельным, учился в Испании. Вроде бы у них остались неплохие отношения, они довольно часто перезванивались, но Вацек опять же не рисковал лезть в душу с вопросами.
Миха оставил семье абсолютно всё движимое и недвижимое имущество и все деньги на семейных счетах, да ещё и выплачивал весьма нескромные алименты. Зато ему удалось отвоевать весь свой бизнес в Германии.
И потом, уже свободным, он махнул жить в Прагу – не зная языка, не имея ни единого полезного или даже хотя бы бесполезного знакомства в целой Чехии. Ничерта не боялся, ни перед чем не пасовал, и всё у него прекрасно получалось по итогам.
Вацек ему завидовал, да...
Сам он боялся слишком многого. Вот хоть той же высоты, например.

Он так и таращился на край крыши дома напротив – за те несколько месяцев, что он здесь жил, он успел в деталях изучить этот край скатной крыши с неровно обколотой, фрагментарно отсутствующей и местами запачканной чем-то тёмным черепицей над вторым окном справа, с обшарпанной спутниковой антенной, криво торчащей над ближним балконом слева.
Так и стоял в дверном проёме, на пороге, держась одной рукой за пластиковый косяк, а дым от сигареты упрямо сносило утренним ветром в спальню. И Вацек спиной чувствовал, как недовольно хмурится и нервно вздыхает Михаэль, как раздражённо шелестят простыни, пока он вертится в постели, подыскивая для себя удобную позу - у него так всегда бывало, когда вставать ещё вроде бы лень, а спать уже совсем не хочется.
А потом – шаги босых ног, приближающиеся из глубины комнаты.
И горячие ладони, уютно улёгшиеся на бёдра.

- Я тебе что говорю? Вышел бы и просто дверь бы прикрыл, нет? – Михаэль почти шепнул это прямо в плечо, и Вацек тут же подумал, что, наверное, именно так мурлыкают тигры и львы – вроде бы и по-домашнему, мягко, как кошки, но неизменно с лёгкой угрозой.

Михаэля он слегка побаивался тоже. И его самого, и того, что может ему рано или поздно надоесть.

И он то ли от неожиданности, то ли в задумчивости, выдохнув дым последней затяжки, щелчком откинул дымящийся окурок с балкона вниз, чего не делал вообще никогда, потому что люди же внизу...
И ещё глазами проследил, как огонёк стремительно пикирует вниз и искры разбиваются о мощёную мостовую почти в двадцати метрах под чёртовым балконом – хотя и этого тоже не делал никогда.

Голова закружилась мгновенно. В животе свернулась тугим кольцом колючая проволока, и всё тянула и тянула за собой внутренности, наматывала на себя клубком, спаивая их в сплошной липкий комок.
Вацек покачнулся неловко, плывущая в облаках ваты голова повела тело вперёд, Вацек промычал что-то испуганное и одновременно – протестующее. И исключительно силой воли заставил себя дёрнулся назад, прижался к Михаэлю спиной.

- Ты чего? – спросил тот обеспокоенно. – Плохо?
- Я… да... нет... – бессвязно выдохнул Вацек.

Голова кружилась, как детская карусель с лошадками, противно и холодно тряслось под ложечкой, кисти рук занемели, застыли, и где-то в глубине, возле костей, покалывало неприятно и остро. На границе видимости настойчиво маячил обморок.
Вацек дышал часто, мелко. То и дело сглатывал слюну судорожно, передёргивал плечами, мотал головой, словно так и пытался до сих пор отмахнуться от этой картины: падение, короткий полёт, встреча с мостовой.
Пусть всего лишь окурок… Но если вдруг не он? Не только он?

- Ты высоты боишься.
И никакой это не вопрос.
- Угу, - кивнул Вацек.
- Будем лечить, - весело пообещал Михаэль. – Тут нечего бояться совершенно.
- Я знаю. Просто... не могу. Не страшно даже... просто не могу смотреть, и всё.
- Да я в курсе, как это бывает, - согласился Миха. - Можешь не мучиться, не рассказывать.

Вацек даже не сразу заметил, что ладони скользят осторожно выше, а потом большие пальцы подцепляют резинку домашних спортивных штанов и тащат вниз – настойчиво и неумолимо.
- Ты что, эй? Что ты делаешь?
- Клин клином, котёнок, знаешь? Клин клином...

Михаэль улыбался за его плечом, хотя Вацеку и не было видно.

Перед ними – фасад жилого дома напротив. Одиннадцать утра, суббота. Солнце, июль. Редкие чугунные прутья низенького балконного ограждения.
На Вацеке нихрена, кроме этих штанов, нет. На Михаэле… нет вообще ничего.

Впрочем, и штанов на Вацеке, собственно говоря, уже вроде как нет. То есть, они есть, но где-то возле колен, а вовсе не там, где должны бы быть, чтобы всё выглядело более-менее пристойно.

Ладони у Михаэля сухие и горячие, и кажется, что их невероятно много, что они везде и всюду. Кажется, что они трогают всё, до чего дотягиваются, они скользят, поглаживают, обхватывают и сжимают.
Бёдра, потом вдруг сразу плечи, потом уже грудь. И живот, и ещё ниже, и потом – ягодицы. А потом…

Пальцы вкручивались внутрь болезненно, потому что почти насухую – сколько там той слюны во рту, пересохшем после сна?
Дыхание ложилось на плечо тягучим жаром, губы были сухими и горячими, кромки зубов царапали кожу на плече, зацепились за острую косточку на плече, стиснули больно.
Внезапно больно стало везде – потому что слишком неожиданно и резко, слишком много, слишком настойчиво, пусть и осторожно.

Вацек растерянно, почти с отчаянием смотрел перед собой…
Провисшая бельевая верёвка на балконе напротив. Крашеные белой краской, обшарпанные и потёртые рамы, но новые стёкла – даже белые наклейки-метки ещё не все отскребли.
Эта привычная картинка вздрогнула и словно рывком подпрыгнула ближе, а потом, будто бы её отдёрнули назад резко, снова отдалилась. И опять – близко, а потом сразу назад, вдаль.
Рука Михаэля – тонкое запястье с выступающей косточкой, светлые волоски поблёскивают в утреннем летнем солнце – легла поперёк живота Вацека, притискивала к себе властно, сильно и уверенно. Ровные пальцы мерно сжимались, сминали кожу, притягивали ближе. А вторая ладонь – на пояснице, подталкивала в нужный момент, давила тяжело и жарко.
Словно две руки перебрасывали мячик друг другу – вперёд и назад, назад и вперёд…

Вацек сделал глупость. Глаза устали смотреть всё время вперёд, ноги дрожали и устали держать ровно тело, по которому уже плыл вязкий дурман подступающего уже совсем близко удовольствия – болезненного, обжигающего, неохотного и неспешного.
Вацек переступил с ноги на ногу, неловко оступился, промахнулся мимо порожка, и стопа коснулась прохладного бетонного пола балкона.
Кованая решётка оказалась гораздо ближе, чем была.

В просветах между прутьями виднелась мощёная камнем мостовая – близкая, если мерить числами, и бесконечно далёкая, если представить, каким будет падение.
Вацеку было трудно дышать. И всё повторялось снова – колючая проволока, свернувшаяся кольцами в паху, туман в глазах и в голове, дрожащие, безвольными плетьми обвисшие вдоль тела руки.

- Наклонись, так удобнее, – шёпот Михаэля прозвучал едва слышно, вполз в самое ухо, и от этого судорогой передёрнулось всё тело. И оттого, что он сказал, и оттого, как сказал.
- Н-не…
- Давай. Я держу тебя. Не бойся. За перила возьмись. Ну?

Тело окаменело и обледенело. Жило само по себе, как хотело и как могло, а разум испуганно отползал в самую дальнюю камеру, в которой не слышно ничего, а главное – не видно, ничего не видно...
А ладонь на пояснице обжигала и всё тяжелела, и сопротивляться ей было невозможно.
Смутная картинка перед едва видящими глазами стронулась с места снова. Мостовая между чёрных витых прутьев делалась всё ближе и ближе, и Вацеку казалось, что он уже падает. Что скоро камни мостовой станут слишком, слишком близко… непоправимо близко.
Он упрямо пытался отступить назад – без успеха. Мотал головой, как заводная кукла, в отрицании, в неверии, в нежелании – без толку.
Лоб холодел под выступившей испариной, в солнечном сплетении ширилась голодная чёрная дыра страха.
Без дна…

- Ну, вот так… давай, вот так...

Горячие влажные ладони Михаэля обхватили слабые негнущиеся запястья, потянули вперёд. Под руки Вацеку лёг прохладный металл - лучи утреннего солнца ещё не просочились в узкую улочку между домов, тесно вставших друг к другу лицом.
Всё казалось, что решётка слабая. Что она дрожит от самого незначительного лёгкого ветерка. Что ещё одно резкое движение – и она не выдержит, прутья вывернутся из раскрошенной бетонной плиты, ограждение рухнет, потянет за собой всё и всех, кто рядом.
Его, Вацека, судорожно вцепившегося побелевшими пальцами в чёрные перила.
И Михаэля, который держит его…

я держу тебя

- Я не отпущу, не бойся… не бойся, Вацек, ну не бойся. Нечего бояться… мы не упадём, ты слышишь? Если не бояться упасть – не упадёшь…

Михаэль врезáлся с размаху – мощно, глубоко, неостановимо. Решётка едва слышно гудела и вздрагивала под руками, когда ей передавались эти тяжёлые удары. Улица покачивался, дом напротив расплывался. Колени подкашивались, и Вацек не падал лишь потому, что перилам ещё хватало силы, чтобы не прогнуться, не рухнуть.
И потому что Михаэль ещё держал.

Вацек почти терял сознание. Это был уже даже не страх – страх ощущается внутри, а теперь уже просто не чувствовалось ничего, как будто осталась одна оболочка без наполнения. Просто всё сбоило, как компас рядом с магнитом, всё искажалось и плыло, и дрожало.
И внутри, и снаружи.

Посторонний гул, цветные пятна перед глазами, тепло тела Михаэля, разлитое по напряжённой спине Вацека, и речитатив прерывистого шёпота – в самое ухо:
- Ich halte dich… Lasse dich nie los… niemals, mein Lieber, nie…*

Вацек не понимал. Немецкий так и остался для него загадкой.
Но «Liebe» он, конечно, знал.
Он только это и знал.

Через несколько секунд – или через вечность – мир со щелчком встал на место и остановил своё вращение, словно какая-то важная деталь плотно вошла в пазы, и теперь волноваться не о чем, потому что всё станет работать безупречно – всегда, неизменно, без исключений.

Ладонь Михаэля на животе была теперь почему-то мокрой. И между ягодиц было горячо и мокро.
Солнце скрылось за пробегавшей мимо лёгкой тучей, но холоднее не стало – тёплое тело Михаэля грело по-прежнему, обнимая собой.

А на балконе напротив металась немолодая толстуха в растянутом линялом халате, всплёскивала руками заполошно, то и дело цепляя свободно болтавшуюся бельевую верёвку, кричала что-то.
Вацек пока не мог разобрать, что именно, да и не пытался толком.

С удивлением он равнодушно рассматривал мостовую в прорехах между чёрными чугунными столбиками. Камни – он мог, казалось, разглядеть их все до единого, едва ли не во всех в деталях. И даже окурок, который он бросил туда несколько минут назад – неужели всего несколько минут? – всё ещё был там, мелькал аккуратным мазком на тёмных, истоптанных ногами прохожих булыжниках.

Там, внизу, собралась уже целая толпа. Они смотрели вверх, кричали, улюлюкали, делали какие-то жесты руками. Многие смеялись и даже аплодировали. Лица других были перекошены злобой и презрением.

Вацек всё никак не мог понять…

Пока не услышал и не разобрал, наконец, каждую ноту в визгливом, сорванном от крика голосе толстухи с балкона напротив.

- …совсем стыд потеряли, сволочи! – орала она. – Здесь же дети могли быть! Пидорасы бесстыжие!

До Вацека с огромным трудом дошло, о ком это она.

Он дёрнулся было, попытался вывернуться, но Михаэль держал его по-прежнему крепко – только потянул вверх, заставляя выпрямиться, и прижал к себе ещё плотнее, показывая его всем и каждому, словно утверждая неоспоримое: Моё. Завидуйте, суки.

И весело проорал прямо над ухом что-то по-немецки – Вацек вяло подумал, что даже подумать о том, чтобы воспроизвести это когда-нибудь, просто невозможно.
Его тирада казалась бесконечной и в то же время – слышалась, как одно-единственное длиннющее слово, наполненное рычанием рассерженного льва и шипением раздражённой змеи.
Ругательство, иначе и быть не могло.

Сбоку взметнулась рука Михаэля, гордо демонстрируя всему миру самый, наверное, известный из неприличных символов.

Толстуха осеклась и заткнулась.


* * *


- Не страшно больше? – Михаэль лениво потягивается на кровати, как огромный кот, наблюдая, как Вацек, обернув бёдра простынёй на манер некоей гротескной юбки со шлейфом, тащится на балкон, и уже готов смело переступить порог.
- Не-а, - хмыкает Вацек, зажимает сигарету в уголке рта и щёлкает зажигалкой.
- Na gut…** - довольно урчит Михаэль и подгребает подушку ещё ближе к себе, очевидно, намереваясь подремать ещё.
Он жуткий соня и ленивец. Для него встать с кровати по выходным –настоящий подвиг. Вытащить его из постели в выходной день– просто героизм.

Вацек облокачивается на перила, затягивается сигаретой и неторопливо перебирает в уме запланированные дела: через два часа встреча с учеником, потом надо бы созвониться с Блажаком, договориться о том, когда Вацеку лететь в Краков, и что там ещё потом…
Куча дел, просто масса.

Он больше не работает в Карловом университете – уволился почти сразу же, после того субботнего утра. Теперь только частное репетиторство, учеников становится всё больше – репетитор он хороший, и его рекомендуют всем, кто спрашивает. Денег это приносит более чем прилично, потому что времени на это теперь куда больше, чем было когда-либо до этого.
Вацек даже представить себе не мог, пока не уволился, сколько, оказывается, сил и времени отнимает преподавание в университете, учитывая всю эту кафедральную подковёрную возню…

Благодаря содействию коллеги из Ягеллонского университета – тот самый Алекс Блажак, с которым они всегда тепло приятельствовали, хоть и не сказать бы что тесно дружили – удалось перевестись в докторантуру туда, в Краков. Диссертация пишется полным ходом, всё идёт своим чередом, и проблем не предвидится. Благо, тема связана с английским языком, не с чешским, а уж эта проблематика, к счастью, всегда и везде универсальна и актуальна, и в Кракове тоже.
Статьи и монографии, правда, теперь приходится писать по-польски и по-английски, но это и вовсе не проблема: польский, как и английский, Вацек всегда знал отлично.
Хотя немецкий так и не выучил, как ни жаль…
Впрочем, пару важных слов на немецком он знает точно, не ошибиться.

Он косится через плечо, смотрит сквозь стекло на створке балконной двери на кровать в спальне.
Михаэль уже благополучно заснул снова.

Краем глаза замечает движение на балконе напротив. Безымянная толстуха – они сталкиваются иногда в магазинах и на рынке неподалёку – неизменно кривит губы, будто увидела омерзительное насекомое. Вацек с Михаэлем, как правило, дружно делают вид, что этой тётки не существует в природе.
Вацек вдруг с ужасом думает, что ей, этой бабе, лет, наверное, столько же, сколько и Михаэлю. А то даже и меньше…
От этой мысли передёргивает.

Он поворачивается снова лицом к дому напротив. Толстая соседка – на ней всё тот же халат, вылинявший, как старое кухонное полотенце – развешивает бельё и неодобрительно зыркает на Вацека исподлобья.
Вацек тщательно гасит сигарету в пепельнице, очаровательно улыбается и светски кивает соседке.
А потом, сохраняя на лице ту же вежливую светскую улыбку, показывает ей средний палец.

Падать он больше не боится.
Поэтому никогда не упадёт.


______________________

Примечание.

* Ich halte dich… Lasse dich nie los… niemals, mein Lieber, nie… - нем. «Я держу тебя… никогда не отпущу… никогда, любимый, никогда…»

** Na gut – нем. «вот и хорошо»