25.12.2012 в 10:11
Пишет Mebius Cat:Рождественские сказки
Сны, чтоб не забыть...Скрипят полозья старых, давным давно украденных на летней распродаже деревенской ярмарки троллями саней. Хрипло, почти беззвучно, далекими отзвуками грома лают призрачные псы, запряженные в сани. Хлестко щелкает бич, срывая с еловых верхушек искрящие на морозе сугробы. Три тощих зеленых тролля хохочут, ловят отблески закатного солнца в большое ледяное зеркало и россыпью ало-золотистых градин пускают врассыпную целые стаи солнечных зайчат. Их век недолог - миг, полвздоха, вздох. Но вот шальная кавалькада несется над крышами сонного городка - уже умолк вечерний благовест, из печных труб тянет смолистым духом горящего йольского полена, а витражные окна и начищенные медные флюгера ловят тролльих зайчат в плен, и те мечутся, мечутся по улочкам и переулкам, от серебряного дверного молотка в монокль важного господина, от горящего закатным жаром дракона-флюгера на башне ратуши в оловянную пуговицу уличного мальчишки. И лишь при одном условии зайцы могут продлить свой век - если найдут приют в глазах смотрящего.
Меркнет морозный закат цвета сладкого виноградного пунша, родители раскладывают под пушистыми елками подарки для детворы, старушка-бакалейщица с лицом похожим на маленькое печеное яблоко ставит на ночь тесто для утренних булочек с корицей. И только в двух домах на разных окраинах городка не спят двое - в их глазах все скачут и скачут закатные зайцы. Если завтра эти глаза отыщут друг друг друга в праздничной круговерти, то кто знает, может появится на свет маленькая, шустрая новорожденная саламандра...
URL записиСны, чтоб не забыть...Скрипят полозья старых, давным давно украденных на летней распродаже деревенской ярмарки троллями саней. Хрипло, почти беззвучно, далекими отзвуками грома лают призрачные псы, запряженные в сани. Хлестко щелкает бич, срывая с еловых верхушек искрящие на морозе сугробы. Три тощих зеленых тролля хохочут, ловят отблески закатного солнца в большое ледяное зеркало и россыпью ало-золотистых градин пускают врассыпную целые стаи солнечных зайчат. Их век недолог - миг, полвздоха, вздох. Но вот шальная кавалькада несется над крышами сонного городка - уже умолк вечерний благовест, из печных труб тянет смолистым духом горящего йольского полена, а витражные окна и начищенные медные флюгера ловят тролльих зайчат в плен, и те мечутся, мечутся по улочкам и переулкам, от серебряного дверного молотка в монокль важного господина, от горящего закатным жаром дракона-флюгера на башне ратуши в оловянную пуговицу уличного мальчишки. И лишь при одном условии зайцы могут продлить свой век - если найдут приют в глазах смотрящего.
Меркнет морозный закат цвета сладкого виноградного пунша, родители раскладывают под пушистыми елками подарки для детворы, старушка-бакалейщица с лицом похожим на маленькое печеное яблоко ставит на ночь тесто для утренних булочек с корицей. И только в двух домах на разных окраинах городка не спят двое - в их глазах все скачут и скачут закатные зайцы. Если завтра эти глаза отыщут друг друг друга в праздничной круговерти, то кто знает, может появится на свет маленькая, шустрая новорожденная саламандра...
уже сказала тебе, еще раз повторю) Док, оно волшебно! как и все твое) обожаю!) и так захотелось зимы прям))) и настроения этого))) спасибо тебе
еще
читать дальшеМоя личная доза - это бессонница. Она приходит незаметно, исподволь, оседает неряшливо лохмотьями пепла на темной столешнице. Нежно трогает холодными пальцами ржавую тупую железку застрявшую слева в затылке, волна за волной такой ненастоящей боли. Превращает обыденную реальность в мифологическую, наполняет окружающее сакральными символами, связывает вселенную тугими логическими цепочками, сплетенными из шума кошачьих шагов. Вселенной тоже больно, вселенной тесно, но она терпит, выходя за собственные границы для того лишь, чтоб упереться в очередную точку, которая могла бы стать чьей-то точкой зрения, если б горизонт событий не был так безбожно завален. Там нет ни одного фотона, способного сплясать сарабанду на самом краешке зрительного нерва, и я падаю в спасительную тьму. Но моя сфера Шварцшильда диаметром не больше часа-полутора и вязкая дремота выталкивает меня за пределы себя, квант за квантом, награждая напоследок обрывками воспоминаний о ярких видениях.
Их невозможно не перебирать снова и снова, будто трогаешь языком больной зуб, раз за разом, изнемогая от маниакальной навязчивости собственных действий. Дрожат под сведенными коленями взопревшие конские бока, похрустывает вымерзшим инеем колкая мертвая трава, в разодранную ладонь впивается натянутый повод и пританцовывающий жеребец уже почти хрипит, мотая башкой. Арка меж двух бревенчатых домов полна темнотой, ухмыляющейся и сыто ждущей. Она ждет от тебя огня. Ждет свечей, горящей ветки, заманивает затхлостью высохших сотню лет назад цветов. Come on baby, light my fire. Ветра нет, но от искры никак не разгорится пламя, только брызжет холодной стальной пылью. Где-то в подреберье сводит голодной судорогой желание причинить боль.
Великий лосось скачет вверх по порогам и ты пробиваешь его острогой, чувствуя ледяным ознобом, как острое входит в живое. Ты начинаешь понимать язык зверей и птиц и спрашиваешь у сонного грибного червя, как выйти в изнанку. От твоего вопроса он отращивает крылья, и взмыв в окружении спор, в которых никогда не рождается истины, комариным зудом указывает тебе на арку, в которую ты так и не вошел. Ты убиваешь его, просто потому что ты убиваешь его каждую ночь, и падаешь в арку. Все тело вздрагивает от ощущения полета, и это то, что снова будит тебя, возвращая обратно. Ждать новой дозы
!!!
читать дальшеНад маленькими городками, над селами и пустошами, над холмами и лесами кружит метель. Трогает крыши мягкой лапой, пушистит вековые сосны, заметает полыньи и речной лед, и не поймешь уже, отчего старая мельница стоит на краю леса, отчего ее колеса наполовину ушли в снег, что крутит ее жернова. Мельник стоит во дворе, скручивает папироску и слушает волчий вой за оградой. Двор его выметен начисто, только почему-то не тронут следами снег, будто только ветер держал метлу, или она танцевала сама. Кто их знает этих мельников? Все говорят, будто они водятся с чертовщиной. А мельник закуривает самокрутку, но не видать огня, не видать ни трута, ни кресала, ни уголька, но стоит он, дымит папироской, не уходит со двора, ждет гостей.
В паре миль от мельницы озябший чужак кидает монету трактирщику с последним ударом церковного колокола, что зовет на вечерю. Щедро. Золото. Не любит чужак серебра, не берет сдачи. И только смеется беззвучно в ответ на слова о времени волчьем и снежной дороге. Взметает снег длинный плащ, за воротником не видно лица. Сыплют мелкими алмазами конские копыта, когда заметенный тракт уводит его дальше и дальше от жилья в сторону мельницы. Дымит, парит на морозе резная трубка, скалится полузверь получеловек с чубука.
Нахлестывает запряженных цугом лошадей возница, скрипят колеса, торит путь по ночному лесу повозка, лишь хрипло покаркивают с фургона вороны на ухабах, будто прочищая горло. Блестят перстни на пальцах франта, качается в ухе тяжелая серьга, так же неуместная в этом лесу, как и сам франт в этой повозке.
Выглядывает полная луна, заспанная тенями облаков, надрываются, плачут волки. Трое сидят у камина, пьют горячее вино. Мешки из повозки высыпаны в короб над жерновами. Звон стекла и жернова стонут, скрипят, проворачиваются, ломается лед под колесами мельницы. Приторно и густо вино, тяжело и пахнет солью, а не сладостью. И перемалывают мельничные жернова человеческие кости, человеческие судьбы, человеческие души в пыль, в прах, в муку. Темна зимняя ночь.