Клич!)

[Motik71]

Listen or download Hess Is More Kiss Me for free on Pleer



Обожаемая  oldmonkey вчера спросила о старой нашей задумке) Поэтому интересуюсь есть ли желающие предаться разврату?))  good-bye-america,  urfinj,  treffdame, Laarme , Dangerous Pleasure, A.Raff вас,любимые мои люди и авторы, спрашиваю в первую очередь) Сиятельный согласен,но после отпуска)
Любая форма извращения и фантазии приветствуется) Что вам увидится или по заявкам друг друга, или читателей) С музыкой и горячими картинками)

АПД. A.Raff !!! готово! В комментах.

заявка  good-bye-america


Listen or download David Garrett Ain't No Sunshine for free on Pleer
 urfinj готово! исполнение на песню) good-bye-america и картинку

– Это мой Тигр, – проворковала Аня и тесно притерлась к моему плечу.
– Перестань, – процедил я сквозь зубы и шагнул вперед, протягивая руку. – Тигран.
«Дурная идея вся эта поездка на чью-то дачу», – крутилось в голове, когда я пожимал руки, стараясь запомнить имена.
– Тигррр, – прошлось по затылку утробное рычание, которое заставило вдруг подавиться вдохом.
Обернувшись, я наткнулся на ироничный прищур карих глаз. Сердце тяжело бухнуло, постояло и зачастило.
– Познакомься, это Василь, наш хозяин, – Аня нетерпеливо ткнула меня в бок, побуждая к действию.
– Будем знакомы? – пожал мне руку Василь.
Знакомы? Я смотрел на того, кто три года назад натянул мои нервы вместо струн на колки своей скрипки и виртуозно играл на них, обрывая одну за другой. А потом помахал перед лицом долгожданным контрактом и улетел покорять другую часть земного шара.
– Будем, – согласился я, обдумывая предлог, чтобы уехать.
Весь вечер он дергал за ниточки мою память, порыкивая и смакуя прозвище, которое сам же и дал мне. «Тигрррр» звучало с разной интонацией так часто и так бесстыже, что Аня, нервно усмехаясь, отшучивалась и грозила с разной долей серьезности разными карами. А потом была скрипка, вкрадчиво-хищной мелодией она заползала мне под кожу, опутывала силками, манила в искусно расставленные ловушки. Я сбежал, когда длинные пальцы стали оглаживать гриф инструмента. Поднявшись в выделенную нам щедрым хозяином комнату, рухнул на диван, зарываясь лицом в мягкий плед, чтобы подавить протяжный, бьющийся весь вечер в груди то ли стон, то ли рык.
– Он запал на тебя, – Аня, забравшись на подоконник, курила уже третью сигарету.
Я сидел на разложенном диване и бездумно обводил пятна на пледе тигровой окраски, который когда-то сам купил Василю. Обводил и понимал, что стал неразумной дичью, которую загоняет в угол этот охотник-виртуоз.
– На моей памяти он впервые так откровенно навязывается, – Аня щелчком отправила окурок за окно. – Что ты молчишь?
– Давай спать? – я, отвернувшись к стене, укрылся пледом и непроизвольно уткнулся носом в его мягкость, желая уловить хоть каплю аромата того давнего времени.
Аня прорисовала на моей спине неозвученное предложение и, разобидевшись на игнор, отвернулась, стянув на себя большую часть пледа.
Мой сон, щедро раскрашенный воспоминаниями, вскрывал запертое в подсознании так и не прошедшее чувство. Вызволял его на поверхность, заставлял тело наполняться тягучей чувственностью, что билась и нарастала в нотах его музыки.
Солнце еще только окрасило стены смущенным розовато-серым колером, когда я босиком прокрался на кухню, мечтая забить томность снов горьким крепким кофе.
– Так и знал, что ждать тебя нужно тогда, когда все нормальные еще спят, – раздался за моей спиной насмешливый голос.
Я дернулся и выплеснул кофе на плиту. Кинул турку в раковину, отступил к окну и, скрестив на груди руки, спросил:
– Ты на что-то надеешься?
– Скорее жду.
– Нет.
– Нет? – Василь плавно перетек к столу, оперся об него, оглаживая столешницу ласкающим жестом.
Я не мог оторвать взгляд от этих длинных пальцев, которые скользили по деревянной поверхности, очерчивая рисунок древесины. И вспоминал, сколько раз они расчерчивали мое тело геометрией чувственности. Мышцы сжимались от предвкушения, я закусил губы, которые сами раскрывались, признавая внутреннюю капитуляцию.
– Тигррр, – Василь неторопливо, словно боясь вспугнуть, стал огибать стол.
Я плюнул на гордость и метнулся к выходу. Но он оказался чуть быстрее, чуть проворнее, чуть более желанным… чтобы моя попытка сбежать оказалось успешной. Развернув меня к холодильнику лицом, он впился в холку болезненным укусом, заставляя мои рефлексы изогнуть тело в его руках в нужной ему, правильной форме и признать проигрыш. Его зубы скользили по шее, плечам, оставляли бескомпромиссные метки, которые тут же расцветали алым болезненным тавром.
– Нет! – вывернулся я из его захвата. Заглянув в мутные от накатившего желания глаза, жестко зафиксировал шею и поменял дислокацию, припечатывая его к нагретой моим телом поверхности холодильника. – Ты будешь играть по моим нотам, – возвращал я ему голодные поцелуи, прокладывая дорожку отметин на шее.
Василь дернулся, пытаясь перехватить доминирующее положение, но выпускать из своих лап зарвавшегося охотника я не желал. И тогда его руки неуверенно сомкнулись на моей спине, притягивая еще ближе, вжимая в тело. Мой рык, клубившийся весь вечер и всю ночь в подреберье, вырвался, срывая планку разума к чертовой матери. Впившись в его губы, я сдернул висящие на бедрах джинсы и сжал возбужденную плоть. Василь простонал в мой рот и подался вперед. Я помнил его ритм, помнил все до каждой малейшей паузы, помнил, с какой силой нужно сжимать, когда нужно отпустить, чтобы его желание зазвучало пронзительной позолоченной Ми. Когда его тело завибрировало под моими пальцами предоргазменным пиццикато, я оторвался и хрипло выдвинул свое условие:
– Ты под меня ляжешь.
– Хоть сейчас.

UPD.заявка  oldmonkey ТЕБЕ ) на песню)
Listen or download Adam Lambert Outlaws Of Love for free on Pleer
написать такое я точно не смогу,но увиделись они)
Может быть в школе они людили друг друга.Может быть потом что-то случилось,чего один из них не смог простить.И они стали ненавидеть друг друга.И через много лет втстетились опять?Продолжая ненавидеть или все же любить?)И один из них продолжает все так же изводить другого)Это маска или он такой на самом деле? Надеюсь,у них получится разобраться во всем,не поубивав друг друга до этого)






 Clarence Le Grand готово!)

Listen or download Depeche Mode It's no good for free on Pleer
У Димки чуткие пальцы. Иногда Илье хватало только воспоминания о том, как они перебирают гитарные струны, чтобы завестись по самое не могу. Сейчас они перебирают его самого. Во всех смыслах. Димка медлит. Гладит. Едва-едва или сильно, с нажимом. Димка реагирует на всё: не только на прогибы тела под пальцами и ладонями. На взгляд, вздох, шёпот или тихий стон. Илья в какие-то моменты забывается напрочь: помнит, что было хорошо, а что было – не помнит. Это пугает. Димка почти не смотрит на него, только изучает. Когда он трётся щекой о живот, Илья не сдерживается и громко стонет в голос. Он видит, как Димка улыбается, и внезапно прошибает мысль: а у Димки-то первый раз.
Димка влюблён.
Димка, сука, душу из него выворачивает.
Илья слишком резко отталкивает его, переворачивает на спину и устраивается между ног. Да, вот так будет правильно. Никаких церемоний. Дима ничего не успевает сказать или сделать, когда Илья накрывает ртом. Он знает, что делать. И теперь реагирует сам: на движение, стон, взгляд. Димка боится вцепиться в волосы. От этого почему-то досадно и хорошо одновременно.
– Иль...я-я-я...
Это сносит крышу. Илья даже глухо рычит перед тем, как устроиться на его бёдрах. Тянется за смазкой, но Димка перехватывает руку, тянет на себя, целует пальцы. Илья удивлён. Наверное, впервые удивлён по-настоящему. Ему, привыкшему к жёсткому напору, к чёткой коленно-локтевой, к сильным пальцам, тянущим волосы назад, к зубам, намертво впивающимся в шею, это кажется чем-то нереальным. Такая неторопливость, нежность... Когда они дорвались с Игорем друг до друга, то рычали и катались, как дикие звери, ставя метки везде, где могли.
Илья тряхнул головой. Какой, к чёрту, сейчас Игорь? Он наклонятся, убирая руку от Димкиного лица, и целует. Внезапно для себя медленно, ласково.
А потом сам же себя и подготоваливает. Ёрзает на Димке, крепко держит запястье его руки, лежащей на своём бедре, и видит, наконец-то, видит в Димкином взгляде то голодное и жаждущее, которое не даст больше терпеть. Илья улыбается, приподнимаясь, направляет Димку, опускается. Наблюдает, как он закусывает губу, как чуть прогибается. Чувствует, как короткие ногти царапают бедро.
Ему хочется сделать приятно.
Хочется, чтобы ЕМУ было хорошо.
Илья приноравливается, ищет удобный им обоим темп, двигается, ловит его пальцы своими, и смотрит, пропадает в тёмном, затягивающем Димкином взгляде.
А потом практически ничего не помнит.
Помнит, что Димка опрокинул на спину. Помнит, что царапал гладкую спину, что пытался притиснуть к себе ближе, что накрывал его руку своей на члене. И что вскрикнул, чувствуя горячие поцелуи на шее. И глухой Димкин рык... И короткие поцелуи, и ласковый шёпот... Хотелось так и остаться.
– Да вы просто как парочка влюблённых педиков.
Резкая, со смешком фраза на секунду вырывает из непонятного забытья.
Олег. Твою мать, как можно было забыть?!
Илья хочет огрызнуться, но ему откровенно лень. Он даже придумать ничего не может в полудрёме. Но улавливает хлёсткие, жёсткие интонации Димки и улыбается.
Его защитили. Оградили.
Илья утыкается носом в его плечо.
«На хуй. Я обо всём подумаю завтра»
И окончательно засыпает.
еще!) Саше

Listen or download Bluesolar The Island Awaits You for free on Pleer

В детстве я ненавидел соседскую девочку. Она не была страшная или вредная... Ну, не особенно. Но я её просто не воспринимал. И вот каждую весну она собирала охапки одуванчиков, преграждала путь со звонким «Лёшка, стой!» и выдувала эти одуванчики на меня. Её я ненавидел, а одуванчики любил. Когда они мягко и невесомо скользили по лицу. Я обожал это ощущение. Для этого я ждал весну. Чтобы эта девочка опять преградила путь с охапкой одуванчиков.
Потом они съехали, и я даже скучал. По одуванчикам. Я смотрел на них и вспоминал это фантастическое ощущение лёгкости и нежности. Я думал, больше никогда не смогу ощутить чего-то подобного.
Когда впервые Тошкины пальцы коснулись моего лица, я вспомнил. То самое, трепетное, ласковое, нежное. Как пух одуванчиков. И его поцелуи. Едва уловимое скольжение губ по скулам, лбу... Я таял.
Я и сейчас каждый раз таю от его прикосновений...

Лёша выгнулся, цепляясь за сильные плечи. Бегущая строка в голове вырисовывала новый текст. Он ловил какие-то фразы и тут же забывал. Одно фантастическое ощущение сменялось лругим. Антон двигался плавно, неторопливо... Пытался неторопливо. Но каждый раз срывался. Лёшка улыбался, убирая мокрую прядь с его лба и двигался навстречу. Всегда хотелось двигаться навстречу. Хотелось дать понять, что только к нему, к Антону.
– Всегда-а-а...ах, – тихим выдохом заканчивает мысленную фразу и крепче сжимает ногами поясницу.
– Лёша...
– Потом.
Лёшка не хочет ничего слушать. Чувствовать. Только чувствовать.
И даже потом, получая лёгкие, те самые невесомые поцелуи, он ничего не говорит, подставляет лицо и шею, чтобы внось и вновь насладиться лаской и нежностью. Он не хочет произносить никаких слов, потому что эта нежность – в сто раз достовернее и громче любых фраз, даже самых важных. Он это точно знает.
Засыпая, видит огромное поле одуванчиков, разлетающихся от свежего порыва ветра, окутывающих теплом. И знает, что Антон его обнимает.


 oldmonkey готово!исполнение на картинку

-Заучка!
Гришка заполз в кровать и целомудренно прикрыл поблескивавший капельками торс мятой простынкой.
Простынка за сегодня перевидала всякого – секс-марафон по случаю возвращения Гришки с трехнедельных сборов длился до утра, а на завтра у Стаса был намечен экзамен по современной зарубежной литературе, который на халяву проскочить еще никому не удавалось. Он только потерся носом о плечо любовника и опять уткнулся в страницу.
- Отдай! – Гриша потянул книгу за обложку, за что получил пинок в голень и злобное шипение.
- Ну, Стась, я соскучился, а ты опять улез в свои дебри по плечи и не обращаешь на меня внимания.
- Слышишь, пан спортсмен, мне пятьдесят страниц осталось – дай дочитать.
- Ну, Стасенька…
- Получишь сейчас!
- Напугал, книжный червь, что ты мне сделаешь – дыру в мозгу прогрызешь?
- Краснов, у тебя мания величия! Откуда в тебе мозг?
- Иди ты! У меня недавно сотряс был – рентген показал, что мозг на месте.
- Ага, размером в орех.
- Кокосовый.
Стас не выдержал и фыркнул. Повернулся и с удовольствием оглядел все, что ему было предложено в безраздельное пользование. Посмотреть было на что – Гришка защищал честь университета в спортивной борьбе, занимался легкой атлетикой, конкретнее – бегал на длинные дистанции. И на тех дистанциях он себе такую выносливость заработал – не вышепчешь. Причем, в прямом смысле – обычно после нескольких раундов у Стася кончался голос, он только тихонько посвистывал, как ежик с дырочкой в правом боку.
Гришка протянул руку и начал шершавыми пальцами обводить Стасу брови, нос, скулы, спустился к подбородку, потом подвинулся поближе:
- А ты по мне скучал, умник?
Стась понял, что пятьдесят страниц так и останутся недостижимым пределом подготовки, и уронил книгу на пол.
Гришка, довольно осклабившись, затащил его на себя, разложил и начал наглаживать. Стаська млел, вжимаясь в высушенное нагрузками сильное, загорелое тело:
- Так что, скучал?
- Хочешь, чтобы я сказал это вслух?
- Хочу.
Руки переместились на задницу, сжали, легко провели кончиками пальцев, снова сжали.
- Дааа.
- Что «да», мой хороший?
- С тобой все «да», паразит двужильный.
- Вот только не надо, - заржал Гришка, - ты на мне совсем недавно бодренько так скакал.
- Ага, зато теперь встать не могу!
- И не надо вставать, - прошептал в губы Гришка, подмяв Стаса под себя, - мы и лежа справимся.
Снова оказавшись на гребне медленно растущей волны удовольствия, вдыхая резкий соленый запах, растворяясь в Гришкиных движениях, Стась, роняя стоны, изредка выныривал, чтобы сделать глоток воздуха и снова уходил вглубь, где было невозможно принадлежать себе – только делить стихию на двоих, вцепившись друг в друга до судорог, до отметин на коже, до остановки сердца, чтобы потом медленно дрейфовать в ласковой истоме, завязавшись в узел, который нет сил разорвать.
- Стасенька…
Стас только муркнул, опуская отяжелевшую голову на теплое плечо, и моментально вырубился.
Забытая на полу «Сто лет одиночества», шуршала страницами на сквозняке и уже не ждала русоголового парня, чтобы рассказать, что «город будет сметен с лица земли ураганом и стерт из памяти людей в то самое мгновение, когда Аурелиано Бабилонья кончит расшифровывать пергаменты, и что все в них записанное никогда и ни за что больше не повторится, ибо тем родам человеческим, которые обречены на сто лет одиночества, не суждено появиться на земле дважды».

 Motik71 та-дааам))) это ,наверное,называется ПВП ?)) это,наверное,нельзя было никому показывать)) и фразу :"Моть,ты больше не пиши!" ,можно смело произнести,не обижусь))) но мы же смелыя))) поэтому вот )у всех было изумительно красиво,но скромно) у меня совсем некрасиво,зато и совсем НЕ скромно))
за музыку моя любовь  oldmonkey ) может не такой накал ,как у меня,но мимо такого названия я не могла пройти )

Listen or download Hoverphonic Mad About U for free on Pleer
Сегодня ты меня удивил. Честно, я не понял, что случилось за те пять минут, пока меня не было в кабинете, но когда я вернулся, тебя будто переключили в другой режим. Стоило мне переступить порог, как ты схватил меня и впечатал спиной в дверь, закрывая её.

"Хочу тебя выебать на столе" ¬– почти рычишь мне в рот, впиваясь голодным поцелуем. Целуешь жёстко, сильно – так, как мне нравится. Я завожусь мгновенно, член встает на раз, отвечаю тебе сразу с таким же напором.
Вжимаемся друг в друга так, что нет места даже волосу между телами. Чувствую твой стояк и начинаю тереться о него своим. Чистая животная страсть, легкий запах пота и возбужденного мужского тела. Тела, которое можно и хочется сжимать до хруста костей. Останутся синяки? Их всё равно никто кроме меня не увидит. К херам аккуратность и нежность. Секс как борьба, только проигравших в этой борьбе нет.
Хорошо, что в кабинете мало мебели, снесли бы на хер всё на своем пути. В голове одна мысль – ХОЧУ, хочу так, что яйца ломит! Каким-то непостижимым образом добираемся до стола, срывая друг с друга пиджаки и галстуки. Ты сметаешь одной рукой бумаги и офисные мелочи со стола на пол. Похуй, потом соберем. От желания трясёт обоих. Уже не целуешь, рычишь, кусаешь. Шею, ключицы, всё, до чего можешь дотянуться. Метишь – моё! Расстегивать пуговицы на рубашке нет сил, просто выдираешь её из брюк. Рывок, и ремень летит в сторону, еще секунда – срываешь брюки вместе с боксерами. И, наконец, берешь мой член в руку. Сжимаешь сразу крепко и сильно, давая понять, что церемоний не будет.
Ты укладываешь меня спиной на стол. Не выпуская член из руки, глядя прямо в глаза, расстёгиваешь и приспускаешь брюки, освобождая себя, опускаешься на колени между моими ногами, раздвигая их еще шире. Продолжая дрочить мне, вылизываешь мои яйца и анус. Лижешь мокро, пошло, громко.
"Блядь, что же ты творишь со мной! Какой же ты, сука, сладкий, – приподнимаешься и протягиваешь мне пальцы. – Оближи", – произносишь хрипло.
Всасываю твои пальцы, обильно смачивая их слюной. Слышу, как втягиваешь воздух сквозь зубы. Вынув их из моего рта, вставляешь сразу два в вылизанную дырку. От наслаждения хочется выть. Насаживаюсь сам, ну же, еще, сильнее, глубже, давай... От моего вида тебе окончательно срывает тормоза. Закидываешь мои ноги себе на плечи. Натягиваешь меня на себя одним сильным движением до упора. Сразу берешь бешеный темп, окончательно потеряв над собой контроль. Блядь, как же охуительно! Чистый, ни с чем не сравнимый кайф. Меня выгибает почти на лопатки. Подмахиваю тебе и понимаю, что если ты не сбавишь темп, мне даже дрочить не придется.
Ты трахаешь меня так, будто это наш последний раз. Впиваешься пальцами в мои бёдра, запрокидываешь голову и кончаешь. Долго, мощно. Тело бьёт крупная дрожь. Закусываешь губу, сдерживая крик. Нельзя, чтобы услышали.
Через секунду догоняю тебя. Оргазм как маленькая смерть. Давно я так сильно не кончал. Накрыло волной. Цунами, блядь.
Падаешь на меня без сил. Приходим в себя медленно, тела заливает истома. Сейчас не нужны слова. Мы понимаем друг друга и без них. Просто пару минут обнявшись.

Спустя какое-то время, отдышавшись и приведя в порядок одежду, я всё же не выдержал и спросил: "И что это было? – Тебя слишком долго не было, я соскучился", – взяв мое лицо в руки и прижавшись лбом к моему лбу, улыбнулся ты...

 Laarme охх!!)исполнение по картинке

Влажным языком по загривку к линии роста волос, цепляя тонкие невесомые волоски. Прикусить. Облизать бледно-розовый след, неспешно наливающийся грозным алым. Тонкая пленка испарины - безумно вкусная, солоноватая. Вжаться пахом в откляченный зад, притереться. Дрожание напряженных мышц. Протестом? Ожиданием?
Хочу…
- Ну? - Леха нетерпеливо дергает взмокшим затылком, напоминая породистого жеребца. - Ты заснул что ли, Макс?!
- А?..
Он рывком оборачивается. По лицу скользит тень раздражения.
- Кисть подай, говорю! Ща всё отвалится, сам ляпать будешь!
Лёха поводит плечами, разминая затекшие в неудобной позе мышцы, выхватывает из моих рук кисточку, что-то подмазывает, подклеивает у плинтуса. Самый неудобный кусок для оклейки - под окном. По неудобности с ним могут поспорить разве что кривые углы, но три из четырех мы уже благополучно осилили.
Ремонт в разгар лета - это ад. Вы слышали?..
Задумчиво слежу за капелькой пота - с кончиков встрепанных Лехиных волос, по голой Лехиной спине - она впитывается, исчезает за поясом стареньких шорт.
Мой личный ад - ремонт на пару с Лёхой.
- Ты какой-то отмороженный сегодня, - ворчит тот, извиваясь и старательно приглаживая непокорную обоину.
Ещё бы. Три дня столь тесного и непрерывного контакта неумолимо рвут самоконтроль на мелкие кусочки, это вам не потрепаться часик вечерком после работы, пока Катюха с Алёнкой на скорую руку сооружают что-то на кухне. Три дня это... почти невыносимо.
Спалюсь же.
Лёха лягает меня загорелой коленкой, и порнографический проектор у меня в мозгу услужливо подкидывает свежие кадры. Вот Лёха до дрожи упирается коленями в забрызганный водоэмульсионкой пол. Лёха трется, подмахивает быстрым голодным толчкам. Лёха стонет...
Как он стонет!
- Клей кончается. Последняя пачка осталась, - Лёха сокрушенно теребит опустевшее ведерко, встаёт, со стоном потягивается, распрямляется, разминает поясницу.
С Лёхиного вокала собственно всё и началось. Это ж невозможно, когда такое и прямо за стенкой! С выдоха, тихим постаныванием и выводит руладой по кругу, громче и громче до надсадной хрипоты. Совершенно же невозможно! Мужики так не трахаются - факт. Хотя Катюха вовсе не выглядит такой уж разочарованной собственным мужем. Да и моя Алёнка вполне мной довольна, всё что-то шепчутся с сеструхой, ржут и подъёбывают нас с Лёхой синхронистами. Ещё бы не синхронизироваться, с такими-то голосовыми упражнениями…
Давно пора съехать в отдельную квартиру, но я вместо этого с готовностью берусь за совместный ремонт и целенаправленно дохожу до ручки.
Саморазрушение – мой конёк. Медаль мне.
- Макс, не спим! – перед лицом быстро мелькает ладонь, Лёха скалится, подколол, да. – Один угол остался и всё – аллес! Свобода-а-а… Девчонки завтра вернутся и обалдеют! – хватает последнюю пачку, вскрывает с тихим хрустом. – Воды принеси.
Принесу конечно. Я бы и подольше там задержался, если бы не был так уверен, что этот живчик весь изноется под дверью.
Лёха движется быстро, словно танцует, верткий, ни минуты на месте, фоном басят Раммы, а он бодро размешивает белесое месиво клея, нервно подёргивая локтем в такт. Лёхе в кайф даже такая банальность как ремонт. Вечный позитив на ножках, гибкий загорелый на фоне стены он выглядит по трафаретному ярким. Лёху хочется прижать к серой, зачищенной до идеальной гладкости штукатурке. Крепко, стальным захватом сцепить запястья, чтоб не вырвался. Хочется поймать растерянный выдох с губ, вдавить, впитать всего целиком каждым кусочком кожи. Хочется отодрать прямо тут, у стенки, до беспамятства, до жалобной поволоки в глазах, и пусть кричит и хнычет так как умеет только он. Это же Лёха – волшебное соло. Лёху… просто хочется.
Лёха в коленно-локтевой старательно мажет бумагу клеем…
Нет, надо было все-таки задержаться в ванной.
- Лёх… я это… мне бы в сортир… - нервно тру лицо ладонью.
- Ну, Ма-а-акс… - обиженно вскинувшись, нудит он. – Высохнет же всё! Сейчас поклеим и сбегаешь, ну? – и не дождавшись ответа, махом взлетает на табурет. – Давай, я сверху, а ты снизу, окей? Держи…
Тоже неплохо, хотя мне больше по душе обратная позиция.
Держу. И даже почти аккуратно разглаживаю мелкую рябь складок, а Лёхин пах маячит прямо у меня под носом.
Нет, это все-таки издевательство.
Прикрываю глаза и стараюсь дышать тихо и ровно. Вот так – в такт мерным движениям ладонью по стене.
- Блин, ну рано же, что ты делаешь, а?! – вопит Лёха, спрыгивает, с влажным треском отлипает наклеенный кусок. – Вали наверх, жопорук! Главное держи ровно, а я тут сам справлюсь.
- Жара, пиздец, - неумело оправдываюсь я и послушно вскарабкиваюсь на табурет. Лишь бы не пялиться на этот подтянутый живот с тонкой курчавой блядской дорожкой. На краешек резинки трусов, провокационно выглядывающий из-за пояса шорт.
Но так еще хуже. Накрывает одним лишь осознанием, что Лёха сейчас там, так близко, что я буквально чувствую его дыхание на собственном стояке даже сквозь плотную ткань. Это Лёха может позволить себе щеголять полураздетым, а мне нельзя. Тонкими шортами не скроешь весомые улики моего стойкого возбуждения, такое под силу лишь мешковатым штанам и не менее мешковатым футболкам. А Лёха возится там внизу, крутится, задевает бедро и все меньше хочется изворачиваться под странным углом, пряча пах от случайных прикосновений. Хочется потянуться, потереться, толкнуться и сказать что-нибудь вполне недвусмысленное. А Лёха бы удивленно взглянул и кивнул. И взялся бы за пояс штанов и потянул вниз. И взял бы…
Меня приводит в чувство не звук рвущейся бумаги, а оглушительный Лёхин вопль:
- Ты чё творишь?!!
И я тут же отшатываюсь, в полной уверенности, что в процессе забытья уже начал неспешно насиловать призывно приоткрытый Лёхин рот. Грохот табурета проходит лишь по краешку сознания, в отличие от слепящей боли в затылке, встретившегося с полом. И я падаю-падаю-падаю куда-то еще глубже, и там – глубоко, в глухой темноте кто-то гладит мое лицо, трет уши, шею, жестко хватает за плечи, трясет, разбивая тишину умоляющим бормотанием, целует.
Целует Лёха. Крепко, в засос, целует и гладит по щекам.
Я вытаращился на него как на пришествие Будды, а он вытаращился в ответ. Испуганно хлопнул ресницами и отшатнулся, машинально облизывая губы.
- Лёх?.. – бормочу вопросительно, видно не хило я так башкой приложился вот и мерещится всякое.
А он отполз как-то по-крабьи и походу линять собрался. Ну на четвереньках далеко не уползешь, попытку побега я пресек молниеносно, прижал, придавил со всей дури к полу, протестующе захрустел рваный кусок бумаги.
- Ты чё? Лёх… Чё ты?.. – растерянно шепчу в краснеющее ухо.
Лёха дышит тяжело и даже не дергается. Молчит. Может я понял не так что-то или почудилось в бессознанке? Это же Лёха, он не может… Напряженный такой, распластанный, вот тут – подо мной фактически. Вздыхает.
Отпустить бы надо наверное, что я?
Машинально оглаживаю ладонью – грудь, живот, бедро – такое доступное сейчас тело. Я не думал даже ничего такого, просто не удержался и так давно представлял все красочно, что оно уже совсем знакомым стало. А Лёха вытянулся настолько податливо, что крышу снесло махом, и я провел рукой еще раз, уже увереннее, с нажимом по голой коже.
- Бля-а-а-а… - глухо простонал Лёха, и я погиб.
Я отымел бы его сейчас даже если бы он был против, но Лёха не против. Совсем не против, достаточно ухватить его член, сминая в горсти тонкую ткань шорт, чтобы удостовериться насколько он готов. Настолько, что нетерпеливо толкается в ладонь, а меня трясет мелкой недоверчивой дрожью, даже сейчас недоверчивой, ровно до тех пор, пока он не тянет нетерпеливо с себя шорты, шепча умоляюще:
- Сними это, сними… Макс.
Податливый, мягкий и, в тоже время, резкий, голодный он неровными рывками дергается навстречу, а я двигаю ладонью вдоль ствола, согласно ускоряя темп, и на самого себя мне как-то похрен. Мне достаточно. Сейчас достаточно. Прижиматься вплотную, дышать во взмокший затылок, чувствовать Лёхины пальцы, вцепившиеся в бедро, слышать. Слышать надсадные Лёхины стоны по ускоренной спирали, выше и выше, в такт нарастающему ритму резких жадных фрикций.
Достаточно слышать, чтобы кончить следом на оборвавшейся высокой хриплой ноте.
- Охренеть… - сорванным голосом шепчет Лёха.
- Угу… - не могу не согласиться.
Зажмурившись, тяжело дышу в Лёхин загривок, лениво гуляет ладонь по мокрому от пота телу, и испачканные штаны это последнее что меня сейчас волнует. Лёха тут. И где-то рядом громко бухает Лёхино сердце.
- Круто… - протяжно выдыхает он. – Гораздо круче, чем я себе представлял.
- А ты представлял? – растерянно интересуюсь я.
- Ещё бы! Хочешь, покажу - что? – хищно мурлычет Лёха, а рука по-хозяйски хватает меня за ягодицу.
Хочу.

 treffdame готово!!!

Listen or download Unheilig Ein Guter Weg for free on Pleer

на картинку

Первое, что Эйб увидел, проснувшись ранним утром - ранним для субботы, разумеется – Лесли, уткнувшийся в книжку.
Он близоруко щурился, тянул тяжёлую книгу в твёрдой обложке ближе к лицу, осторожно ёрзал, стараясь не разбудить Эйба, и всё никак не мог найти положение, в котором удобно читать.
И ничего вокруг не замечал, конечно же.

Эйб добрую сотню раз предлагал купить этому библиофилу электронную книгу - ну ведь удобнее же, правда? И шрифт можно сделать крупнее, и валяться с ней удобнее, она ведь не весит ничего почти.
И уж сколько любимых книг туда можно запихать – задолбаешься читать.
Но нет же – Лес упёрся рогами. Библиофилом он оказался самым что ни на есть истинным – только бумага, только хардкор, детка.

- Ощущение книги теряется, - упорно твердил он. – Когда страницы не перелистываешь – это уже не то.
- Может, и смысл книги теряется? – коварно спросил Эйб, не теряя надежды.
- Не теряется, но воспринимаешь всё равно по-другому, - отрезал упрямец, и вопрос был решён.
Их тесная квартирка в Куинсе с тех пор постоянно делалась ещё теснее, пополняясь очередной порцией любовно покупаемого Лесли бумажного чтива.

Эйб ещё немного полюбовался Лесли, пользуясь тем, что тот не заметил его пробуждения.
В целях конспирации глаза при этом открывать не стоило – из-за этого свет утреннего солнца, бьющий через окно напротив, путалась в слегка приподнятых ресницах и переливался бриллиантовыми сполохами, расцвечивая собой и бледные после долгой зимы плечи Леса, тронутые россыпью первых весенних веснушек.

Лесли… персональный ирландский волкодав Эйба. Поджарый, энергичный и суровый.
Миниатюрный, правда…

Двадцатишестилетний Лесли О’Риордан мог запросто похвастаться рельефной мускулатурой, поистине атлетическим сложением и великолепными, практически идеальными пропорциями… и всё это было компактно упаковано в пять футов десять дюймов роста.
Лес комплексовал по этому поводу безбожно. Особенно на фоне не менее атлетичного Эйба, который к тому же уверенно и далеко прыгнул за шестифутовую отметку ещё в старшей школе.

- Что читаешь? – Эйб всё-таки устал притворяться и решил «проснуться».
- Да… такое… - Лес неопределённо дёрнул подбородком, быстро повернулся и губами мазнул вскользь по губам Эйба. – Доброе утро. Встаём?
- Валяемся ещй, - Эйб лениво потянулся, мимоходом скользнул ладонью по бедру Лесли.
Тот повёл плечом, словно стряхивая что-то невидимое.
На молчаливом языке серьёзного, немногословного Леса это означало: «не мешай, читаю».
Эйб всё же не удержался от любопытства и заглянул на раскрытую страницу книги.

...На этот раз никто не засмеялся, ибо в голосе Волан-де-Морта звучали безошибочно узнаваемые гнев и презрение. Чарити Бербидж в третий раз повернулась лицом к Снеггу. Из глаз её струились, стекая на волосы, слёзы. Снегг безразлично смотрел на её лицо, снова отвернувшееся от него.
— Авада Кедавра!
Полыхнул зелёный свет, осветив каждый угол гостиной…

У Эйба так и вертелось на языке: что, в детстве сказок не начитался?
Но язык он благоразумно прикусил, потому что точно знал – не начитался.

Лес – хотя сам он предпочитал, чтобы его звали «Рио», только никто почему-то не звал – был поздним, долгожданным ребёнком четы ирландских иммигрантов с Канал-стрит. В неполные одиннадцать он остался сиротой, после того, как жизни его родителей оборвала автокатастрофа на магистрали I-95.
В Ирландии остались какие-то не самые близкие родственники, но взять на себя заботу об осиротевшем пацане они явно не рвались. Да и сообщил ли им кто-то – тоже ещё вопрос.
Как бы там ни было, Лесли попал в систему, и она больше не выпустила его из цепких лап вплоть до самого совершеннолетия.

Молчаливый, замкнутый – впрочем, может, он стал таким уже позже, после всего этого? – и характер у него был неуживчивый, тяжёлый, поэтому популярностью среди бесчисленных, сменяющих друг друга чередой приёмных семей он не пользовался и в итоге большую часть времени провёл в интернате для сирот штата Нью-Йорк.
К счастью, он оказался достаточно умён и расчётлив, чтобы выбить себе стипендию в Массачусетском технологическом институте, который благополучно окончил к двадцати трём, и тогда уже, обременённый степенью магистра технических наук, вернулся в родной Нью-Йорк.
Он работал разработчиком программного обеспечения в нью-йоркском отделении Oracle – престижная, прекрасно оплачиваемая должность – и мечтал совершить кругосветное путешествие.
В компании с ним, с Эйбом…

У Эйба всё было проще. Сын успешного белого адвоката и чернокожей красавицы – в прошлом довольно известной джазовой певицы из Нового Орлеана; он никогда и ни в чём не знал нужды.
Закрытый частный пансион с высочайшим качеством обучения и прекрасной «школой жизни»? Что может быть проще…
О, Эйб хлебнул жизни через край с самого детства.
Непросто носить несмываемое клеймо «нигга» в этом оплоте демократических свобод – школе Leman Manhattan.
Особенно если ты полукровка – тогда ты недостаточно чёрен для чёрных и недостаточно бел для белых. Особенно, если у тебя мать – «какая-то чёрная певичка». И никакой маститый отец тут не спасёт.

Лига Плюща? Пожалуйста, сколько угодно. Отцу достаточно было пальцами щёлкнуть. Что он и сделал.
Какой у Эйба был выбор? Да никакого.
По счастью, у него хватило ума не бунтовать против семейных «ценностей», и в результате, блестяще закончив Йельский университет, к двадцати семи годам он при отцовской поддержке оказался младшим партнёром в юридической фирме «Stanton & Associates» и в перспективе – старшим партнёром.
Если старший Стэнтон соизволит всё-таки отойти от дел.
И если простит младшему его «диковинный выверт».

Именно так Адам Стэнтон поименовал сексуальную ориентацию собственного сына, после чего свёл общение с ним к необходимому деловому минимуму.
Вот так вот – сухо, по-деловому, без ненужных скандалов и разбирательств.
Эйбрахам Стэнтон иногда жалел, что вовсе без скандалов – так хоть можно было бы надеяться, что отцу не всё равно. Что сын-гей для него – не просто незначительное пятно на безупречной внешне репутации, которое, впрочем, всегда можно ловко прикрыть, замаскировать, чтобы не особенно бросалось в глаза.
С матерью, впрочем, было ещё хуже – она сына жалела…

Эйб искоса украдкой посматривал на Лесли и всё никак не мог понять, отчего же каждый раз так подпрыгивает и заполошно сбивается сердце при одном лишь взгляде на него.
Вроде ведь и нет в нём ничего особенного. Такой… обычный. Неприметный. Некрасивый даже – если рассматривать черты лица по отдельности.
Глаза блекло-голубые, с почти невидной аквамариновой искрой в глубине. Обычные такие ресницы – русые, чуть темнее волос, выцветшие на кончиках, отчего кажутся даже короче. Нос, заметно свёрнутый влево, сломан ещё в подростковом возрасте.
Эйб не спрашивал никогда, как это произошло, а Лес не рвался рассказывать.
Едва заметный шрам, блеклый и явно старый, на груди справа, прямо над соском.
И об этом Эйб тоже не знал ничего…

Полтора года назад они познакомились в баре. Простой бар, без всяких говорящих приставок. Эйб любил такие, чтобы не было особых претензий – было бы пиво приличным.
Точнее, не они познакомились, а Эйб познакомился с Лесли.
Уже теперь, вспоминая, Эйб мог бы сказать, что с первой секунды, как увидел, поволокло к нему, как марионетку на верёвочке, и Эйб, собравшись с духом, понёс что-то о бейсболе – какой, мол, неудачный новый питчер в «Янкиз» в этом сезоне и ещё какую-то ерунду.
И изо всех сил старался при этом не выглядеть так, как будто он Лесли клеит, и клеил при этом так отчаянно, будто эпоксидной смолой мазал и боялся, что не хватит.
А Лесли отвечал редко, малословно, коротко и весомо, но неизменно точно и остро – будто выстреливал по мишени и не промахивался.

Они пили пиво, потом виски, и всё никак не пьянели – как Эйбу тогда казалось, хотя потом он вспоминал, что и лыка не вязал. Впрочем, не столько от виски, сколько от текучего мягкого голоса Лесли – «Рио, зови меня Рио – меня так все зовут» - и от его еле слышного ирландского гулко-шипящего выговора, которого он отчего-то отчаянно стеснялся, всё пытался от него избавиться, но так и не избавился всё равно…

И потом они оказались у Эйба в квартире, разбили какую-то керамическую чушь в прихожей. Целовались там же, в коридоре, там же и раздевались…
А потом Лесли совершенно неожиданно просто взял и отдался Эйбу – так естественно и просто, так доверчиво, откровенно и открыто, словно тысячи раз до этого отдавался именно ему.
И Эйба размазало тонким слоем и разнесло по молекулам, и он ничерта не соображал, ни о чём не думал, и просто брал то, что ему так опрометчиво предложили, раз за разом – «Лесли, детка… я хочу ещё, ещё…» - и всё никак не мог остановиться.

А потом, на следующее утро – то была суббота и, к счастью, можно было проспать похмелье до обеда, что они радостно и сделали – за поздним завтраком Эйб задал сакраментальный идиотский вопрос:
- Мы ведь увидимся ещё? – хотя ещё полчаса назад раздумывал, как бы половчее избавиться от затянувшейся компании.
Лесли обстоятельно подумал – минут десять, не меньше, Эйб успел за это время прикончить две порции кофе, а кофе дома он потреблял исключительно большими кружками – и потом в своей убийственной манере заявил:
- Я не ожидал, что мне понравится, но понравилось. Так что, да – мы ещё увидимся.

На этом моменте Эйб ловко дёрнул рукой, и любимая кружка сверзилась со стола, залив всё вокруг кофе и засыпав керамическими осколками.
- В смысле – не ожидал. Ты что… ты раньше не… ты...
- Да, да! - раздражённо оборвал его Лес. – Ты у меня первый. И что?

И Эйб за малым не поправил ему нос правым хуком, потому что нельзя же о таком молчать вчера и вот так запросто сказать сегодня…


Название: Hard Cover - переводится как "твердая обложка". Но еще как "надежное прикрытие" или "жесткая оболочка". Ну, как-то так, в общем ))

Но это всё давно, это в прошлом. А восемь месяцев назад они вдвоём отправились сдавать анализы и, получив на руки листы с отрицательными результатами, торжественно ими обменялись, и Лес, конечно, не удержался и брякнул:
- Так вот вы какие, венчальные кольца нового века.
И тогда Эйб, ни одной лишней секунды не раздумывая, предложил:
- Переезжай ко мне? - Лесли жил тогда в съёмной квартире в Чайнатауне – говорил, ему нравится там. Говорил, там никому нет до тебя дела, хоть ты сто раз торчишь среди азиатов, как бельмо на глазу со своей ирландской мордой.

И Эйб то ли боялся, то ли надеялся, что он откажется. Но Лес всё же согласился, хоть и не сразу, хоть и снова в своей непередаваемой манере – просто перевёз вещи через несколько дней после этого разговора, спросив с порога:
- Так ты не передумал еще насчёт переезда?
Эйб, конечно, не передумал, а просто помог перетаскать вещи из машины и вручил второй комплект ключей.
И теперь, по прошествии почти года, не сожалел об этом ни капли.

Лесли был странным…
Молчаливый, никогда не знаешь точно, о чём он думает. О себе он говорил мало, хотя скрытным его не назвать – на вопросы он отвечал всегда, не отнекивался. Впрочем, Эйб старался не спрашивать лишнего – Лес умудрялся отвечать так коротко и обтекаемо, что не оставалось никаких сомнений в том, что всё это ему радости не добавляет.

Эйбу отчаянно хотелось защитить его от всего. Укрыть собой и заставить забыть обо всём, что бы там с ним раньше ни случалось.
И вместе с тем Лесли был неизменно таким спокойным, тихим и невозмутимым - точноы скала, и хотелось то ли прижаться к нему, чтобы под его защитой переждать непогоду, то ли долбить киркой до седьмого пота, чтобы вытащить на поверхность все сокровища, скрытые в этой твёрдой породе.
И ещё – Эйб так и не знал, что он такое для Лесли... об этом Лес тоже никогда не говорил.

Вот и теперь: «Доброе утро. Встаём?» - и это всё. Больше ни слова. И снова спокоен, и ничто его не трогает.
Эйб почти злился. Ну, совсем чуть-чуть.
И книжка эта…

- Лес…
- М?
- Иди ближе, а?

И руки уже ныряют под одеяло, ощупывают, оглаживают, тянут к себе беспрекословно и нагло.
И кожа у Лесли на бёдрах тонкая, нежная и гладкая, и это же просто невозможно спокойно пережить. И если ещё тронуть ладонью внутреннюю сторону бедра, где обжигающе горячо сейчас от тесного трения кожи о кожу, можно просто с ума сойти.
Ну, Эйб и сходит.

- Эйб, я же… я не готовился. В душе даже не был.
- А плевать! - беззаботно заявляет Эйб. – Это же ты… - и ныряет с головой под одеяло, и всё-таки прикусывает это гладкое бедро. И там на бедре, близко к ягодице – ямка между крепкими мышцами, и на самом её дне плещется крохотное родимое пятно цвета молочного шоколада. Эйб сейчас трогает его кончиком языка и готов поклясться – на вкус оно тоже сладкое...
- Эйб… - несётся откуда-то сверху. – Не надо, ну... подожди хотя бы...

Эйб откидывает одеяло, которое ему страшно мешает – под ним вскипеть можно, а он и без того кипит и через край перекипает.
- Лесли, - тянет он бархатно. – Я осторожно... неглубоко. Ты просто лежи...

Он вслепую, не оборачиваясь, шарит по кровати у себя за спиной – где-то здесь должен был бы валяться флакончик со смазкой, Эйб помнит. Но его, конечно же, нет.

«Чёртова хрень!» - ругается Эйб про себя и быстро облизывает пальцы.

Лесли внутри такой горячий… и кончик указательного пальца Эйба, раздвинув крошечные складки тугих мышц, словно попадает под кипяток, а Лес привычно сжимается – он всегда так делает, хотя и знает, что не надо. И Эйб привычно звонко шлёпает его по бедру, чтобы расслабился.
И продолжает – выглаживает осторожно подушечкой пальца, с каждым разом чуть глубже, но всё-таки не слишком глубоко – он же обещал…
Там, внутри, становится всё теснее, и Лесли дышит глубоко и прерывисто, а Эйб отчаянно кусает губы и давит ему свободной рукой на плоский живот, потому что бёдра так и норовят взлететь навстречу его руке, а наблюдать это спокойно совершенно невозможно, и даже глаза закрыть - не поможет ничуть.
Эйб тянется, лижет и прикусывает тонкую кожу в паховой складке, и Лесли с шумом втягивает воздух и замирает окончательно, точно боится даже вздохнуть. И от этого у Эйба рушатся последние бастионы – ещё вернее и быстрее, чем если бы даже Лес подмахивал и стонал.
И долбаная смазка куда-то запропастилась...

И Эйб почти перепрыгивает к Лесли между ног, резко, рывком разводит ему бёдра, подныривает ладонями под ягодицы, приподнимает вверх. Склоняется, вылизывает сначала широкими мазками, и только потом острым кончиком языка вкручивается внутрь.
Лес охает, дёргается, вцепляется сильными пальцами в предплечья Эйба.
- Давай… - бормочет невнятно.
- Ты не хотел ведь? – выдыхает Эйб.
- Хочу… давай… если неглубоко.
- Смазку не могу найти… слышишь?

Лесли шепчет что-то совсем уж нераспознаваемое. То ли «плевать», то ли «поплевать».
Смысл разный, результат – один.

Вот же мерзавец, думает Эйб и смеётся про себя.
Мерзавец, да. Любимый мерзавец...

Эйб сплёвывает на ладонь, размазывает слюну по головке – всё равно больше не понадобится. Неглубоко… ох, твою мать, неглубоко…
Задачи же ты ставишь, Лесли…

Вворачивается с трудом в горячее, влажное, тугое. Стискивает пальцы на бёдрах, и бешеный жаркий пульс чуть-чуть отвлекает от этого безумия, не даёт рвануться вперёд на всю глубину.

И Эйб думает, что вот ну ни за что не кончит так – издевательство же, каждую секунду себя контролировать, какое там удовольствие, так, не пойми что...
И кончает через пару минут, не успев толком погоревать обо всех своих неудобствах.

- Ну ты и… вот чёрт… - со смешком говорит Лесли, который только-только начал входить во вкус.
- Молчи, - буркает Эйб, но улыбается и пытается отдышаться поскорее.
Потому что Лесли ждёт…

И Эйб склоняется снова, обхватывает губами твёрдую, горячую плоть, терпкую и почему-то сладковатую одновременно – он всегда в такие моменты вспоминает о карамельных леденцах, отчего-то Лесли всегда для него сладкий, словно молочная карамель.
И он щекочет эту плоть языком, скользит по ней губами и в глубине души боится, что сделай он хоть одно лишнее, неосторожное движение – и всё исчезнет, растает. Точно та самая карамель, которая растворяется на языке, наполняя рот сладостью.
Во рту потом солоно, но это уже всё равно, потому что Лесли выдыхает:
- Люб… лю…
Почти неслышно, почти одним воздухом. Но Эйб, конечно, слышит.

* * *

- У меня синяк будет, - констатирует Лес, потирая левое бедро.
- Это я, что ли? – виновато беспокоится Эйб. Приглядывается – кровоподтёк заметный, налитый лиловым, но мелкий, почти точка – для пальцев маловат.
- Да нет… - хмыкает Лесли. – Книжка. Уголок.
Несколько секунд он молчит, а потом со вздохом продолжает мысль:
- Пожалуй, и правда, лучше электронную…

 good-bye-america готово!! исполнение на фразу "и кто тут такой смелый"
Где-то, когда-то… в одном из не самых приличных баров Галактики QX-045G болельщики «Синих пульсаров» отмечали победу своей команды.
– Не, ну ты видел?! Им же эта сука весь второй тайм подсуживал!
Собеседник согласно кивал пятьюдесятью фасеточными глазами, расположенными на тонких стебельках, – мол, видел, конечно. И судья – сука, особенно если учесть, что он из собакоголовых.
– А наши хуяк! И гооол! – продолжал наматывать очевидное человек, подогретый алкоголем до нестабильного уровня перехода от любви к агрессии.
– Гооол! – подхватили экспрессивное выражение всеобщей радости остальные. Вернее, те из них, кто мог производить колебания воздуха, именуемые речью, в силу физиологии или степени недоупитости.
В общем-то, этой теплой компании уже не до чего стороннего дела не было, поэтому даже странно, что нового посетителя заметили практически сразу. То ли дверной портал замерцал как-то особенно многозначительно, то ли бармен – двухметровый ящер с залихватской улыбкой тройного ряда белоснежных зубов – подозрительно напрягся.
В дверях стояло яйцо. Размером примерно в рост человека – обычного человека, земного. Сверкающее перламутром даже в тусклом освещении бара. Верхняя часть, там, где у прямоходящих гуманоидов обычно росли головы, была словно припорошена темной пылью. Но причиной напряга был не столько внешний вид случайного гостя – на его «груди» наглым образом примостилась черно-красная розетка с логотипом сегодняшних противников «Пульсаров».
В напряженной до звона тишине обвалом раздалось:
– И хто это тут такой смелый?
Кто-то подергал посмевшего задать вопрос человека (противника суки-судьи) за подол обтрепанного френча.
– Это же церрианианец!..
– И что? Какое право этот це... ци… в общем, не имеет он права нас провоци… це… блядь, напрягать!
Яйцо, которое церрианианец, заинтересованно колыхнулось в сторону говорящих, немного изменив форму. По задымленному залу глухо разнеслось:
– Я не собирался никого провоцировать. Я признаю справедливость сегодняшней победы вашей команды.
Публика в едином порыве облегченно выдохнула.
И только человеку явно хотелось оставить за собой последнее слово:
– Тогда иди к нам, выпьем!
Далее празднование покатилось без особых происшествий. Церрианианец после пары пробирок чего-то пенящегося оказался вполне приятным «парнем» и разрешил звать себя просто Це. Человек, назвавшийся Китом, объяснял внимательному слушателю разницу в стратегии нападения при пространственной игре и тактикой защиты при плоской, но многоэтапной. Потом они выпили еще. И еще немного. И конечно же, наступил момент, когда просто необходимо было выпить на брудершафт.
– Смотри. Ты берешь свой стакан вот так.
Це послушно вытянул часть тела из себя, смоделировав нечто похожее на конечность, только с завитушкой на конце.
– Мы вот так перекрещиваем руки.
Кит почти впечатался в Це, который оказался наощупь теплым и упругим.
– Пьем.
Они выпили.
– И целуемся.
Кит ткнулся губами куда-то в область «головы».
– Киит, – у Це получалось почему-то так, с удлиненной «ии», – почему надо целоваться?
– Это значит, что я тебя люблю.
Последнее усилие, предпринятое для объяснения человеческих обычаев, оказалось критическим – Кит притулился к боку Це, который немедленно выгнулся, слегка обволакивая засыпающего человека.

Тело летело. Не так, как в невесомости – казалось, что под кожей не кровь, а легчайшие пузырьки, рвущиеся наружу. Теплый ветерок обвевал Кита. Или это прикосновения? Наверное, все же второе. В какой-то момент они сконцентрировались на губах, и Кит оказался вовлеченным в неторопливый сложный поцелуй. Потом прикосновения начали спускаться вниз, перемежаясь с легкими засосами, как будто маленькие вакуумные вихри рисовали неведомый узор. Прикосновения все усиливались, сейчас было похоже, что тело разминают уверенные горячие пальцы. Плечи, грудь, пресс… Низ живота. И снова поцелуи. По внутренней стороне бедер до колена и обратно. По коже уже пробегали огненные маячки, мужское естество откровенно заявляло о желании, а неведомый партнер из сна не торопился. Он (почему-то Кит был уверен, что это он, не она) вернулся к губам, взъерошил волосы, мучительно медленно разгладил брови. Замкнул линию по скулам, соскам, пупку. Кит не пытался требовать, только дышал в такт этим движениям, срывая ритм вдохов и выдохов. Наконец член сжали спиралевидным усилием, одновременно приподнимая ноги и массируя ягодицы. Деликатно нажали на анус и, чередуя деликатное втягивание розетки нежной кожи с постепенным проникновением, добрались до нутра, до потайной точки. Дальше Кит мог только поддаваться, подаваться в эту всеобъемлющую силу и мягкость, стонать и невнятно шептать «ддда, еще». Пузырьки вскипели и схлынули потоком. Тело мягко огладили, успокаивая, и напоследок прикоснулись к губам последним благословением.

Странно, но пробуждение для Кита не было ожидаемо мучительным. После вчерашних злоупотреблений похмелье казалось неотвратимым, но голова не болела и желудок был на месте. Кит некоторое время созерцал знакомо-незнакомый потолок малого межпланетного катера. Знакомый потому что сам был пилотом такого же катера, а незнакомый потому что, судя по чистоте и отсутствию дыр во внутренней обшивке, это был не его катер. После столь сложного логического заключения назрел естественный вопрос.
– Где я?
– У меня.
То, что Кит принял за матрас и одеяло, пошевелилось и самортизировало резко севшего человека.
Вчерашнюю пьянку Кит до какого-то момента помнил вполне отчетливо, поэтому опознал постельные принадлежности, они же хозяин, правильно.
– Це? Это я вырубился вчера так, что домой не дошел?
– Ты уснул, и я принес тебя к себе.
Была какая-то располагающая привлекательность в глуховатом малоэмоциональном голосе Це. Спокойствие, основательность… Но сначала насущное.
– У тебя санкамера рабочая? Можно мне?..
– Я сейчас ее подключу.
Кит воспользовался любезностью хозяина и даже закинул одежду в ионный клинер. Освежившись, вышел в рубку.
– Я хоть не буянил ночью?
– Ты спал.
– Извини, что так получилось. Я нечасто так отрываюсь, а тут застрял на ремонте в доках…
Це уже привычно промолчал, активируя кухонный блок. Кстати, выглядел он сегодня не яйцом, а такой… человекоподобной колонной с округлыми выступами.
За кружкой кофеини Кит продолжил вежливые гостевые разговоры:
– Уютно у тебя. Много летаешь? Разовые фрахты или чартер?
– Долговременный почтовый контракт.
– Это хорошо, у меня такой был, да закончился. Сейчас вольной птицей по объявлениям.
Опустевшая кружка означала, что гостю пора и честь знать, хотя уходить не хотелось – уютно здесь и тепло. На пороге трапа Кит обернулся:
– Ну, спасибо тебе за приют-за ласку. Пересечемся еще, надеюсь.
– Надеюсь.
Кит почти бежал в сторону космопорта, а в голове неясными напоминаниями билось «…за ласку, за ласку…». Как пузырьки, улетающие в небо.

АПД!!! веселиться и ликует весь народ) праздник продолжается) замечательный  Не Сергей написал ПВП по картинке

Listen or download Звуки природы Шум океана for free on Pleer

Мир наполнен шуршащими, шипящими, шероховатыми звуками. Волны океана на гладких боках тяжёлых камней. Обречённых своей неподвижностью на эту навязчивую ласку. Шершавые запахи. Ветер, копошащийся в сухих зарослях. Ничего живого. Никого лишнего. Крупный песок под голыми мокрыми ступнями. Меня несёт к тебе. Шаг за шагом. Ветром и шорохами. Не свернуть. Не изменить маршрут.
Обнажённый. Ты лежишь на песке, запрокинув голову. Так неподвижно, будто солнце вплавило тебя в этот выжженный до белизны пляж. Обесцветило твои волосы и ресницы до светлой дымки выцветшего дня. Затемнило тело до сероватой бронзы, словно покрытой изысканной матовой патиной, но сверкающей отшлифованными изгибами. Мной отшлифованными. Песок льнёт к твоим бедрам. Пытается удержаться. Соскальзывает с неслышным, но почти ощутимым шуршанием.
Я подхожу со спины, близко, и ты смотришь. Щуришься. Солнце сверкает мелкими искристыми бликами в глубине узкой щели век. Ни тени эмоций на поблескивающем вуалью бриллиантовых капель лице. Просто ждёшь. Волны заглушают звук твоего дыхания, и я наклоняюсь, чтобы его услышать.
Ш-ш-ш-шурх. Ш-ш-ш-шурх. Накатывает на берег пенистая вода.
Ещё ближе. Твоё лицо на линии прикосновения. Ты приоткрываешь губы. Но молчишь. Только дыхание слышно всё отчётливее.
Снимаю отпечаток твоих запахов. От лба к подбородку. Целую блестящую кожу. Скользкую. Вяжущую своей терпкой пряной шершавостью.
Ш-ш-ш-шурх.
Растапливает солнцем. Спекает мысли в желтовато-белый ком света. Ворочается внутри тень. Бугрится остро пахнущим желанием. Поднимается неспешной ленивой волной.
Ш-ш-ш-шурх. Ш-ш-ш-шурх. Ш-ш-ш-шурх.
Вдыхаю тебя. Шумно вписывая в шероховатые звуки поток горячего воздуха. Вдох. От шеи до живота. Одним плавным изгибом. Выдох. Медленно. От живота к источнику самого сильного влекущего запаха.
Ш-ш-ш-шурх.
Песок на бёдрах пахнет пропыленным днём. Океаном. Бескрайней раскалённой до белизны пустотой. Приглушёнными выцветшими красками. Ты пахнешь солнцем. Концентратом собственной уникальности. Жаром. Сухой текучей жаждой.
Ш-ш-ш-шурх. Ш-ш-ш-шурх.
Провожу языком по влажной пыльной складке у самого паха. Без волос она кажется обострённо голой. Непристойно открытой. Припорашивает ноздри резким ароматом. Теперь совсем близким. Сейчас таким ярким, что кажется почти незнакомым. Ты выдыхаешь в меня. Жаркий воздух облепляет.
Ш-ш-ш-ш-шурх.
- Да.
Короткий блик на коже. Согласие. Пена волн. Медлительный перекат мышц. Шуршит песок. Ленивые ласки. Губами. Щекой. Волосами. По нагретой коже. Не отрывая рук от горячей простыни пляжа.
Ш-ш-ш-шурх.
Я втягиваю твой член в рот. Одновременно ты ловишь губами мой. Выдох. Сжимаю пальцы. Сквозь них сочится плоть жаркого дня. Проскребает мелкие трещины в ленивом равновесии. Ласкаю добычу во рту языком. Едва осознавая самого себя. В солнечном огне играют пятна. Ты в моей тени. Сводишь с ума. Ведёшь за собой.
Ш-ш-ш-шурх. Ш-ш-ш-шурх.
Жажда ускоряет плавное движение до резких мазков.
Ш-ш-ш-ш-шурх.
Режет твоим запахом раздутые ноздри.
Ш-шурх. Ш-ш-ш-ш-шурх. Ш-ш-ш-шурх.
Привкус смазки на корне языка. Руки подрагивают. Впиваются в песок. Рядом с твоими.
Ш-ш-ш-шурх.
Стон, приглушённый ветром. Сухой треск зарослей.
Ш-ш-шурх. Ш-ш-ш-ш-ш-шурх.
Движение в ритме прибоя. Клокочущий рык на вершине головки. Влажная тугая пропасть.
Ш-ш-шурх.
Пряная солоноватая волна в глотке. Острый напиток.
Ш-ш-ш-шурх.
Взрыв цветных пятен.
Ш-ш-ш-шурх.
Тягучее густое марево выворачивает наизнанку. Вытягивает суть. Швыряет раскалённым песком в сознание. Подхватывает. Бережно опускает на волны.
Тишина.
Твои пальцы играют на моём запястье благодарную мелодию.
Звенит застывший воздух в накатившей мягкой пустоте.
Первым возвращается ветер. За ним приходит вода. Вонзается в веки солнце.
- М-м-м...
Твой голос хриплым аккордом.
- Вообще-то я просил воды. Но так тоже неплохо.
Влажная усмешка с перламутровой белесой каплей на подбородке. Теперь уже такой искренней живой краской губ режет изнывающую негу. Яркий алый росчерк на холсте выцветшего дня.
Ш-ш-ш-шурх. Ш-ш-ш-шурх. Ш-ш-ш-шурх.

запись создана: 05.05.2014 в 03:18

@темы: порно моб

Comments

[Motik71]

oldmonkey, )))))) порно моб у нас или что?)))

[oldmonkey]

Motik71, ага, это мы тут как институтки стесняемся))

[Motik71]

oldmonkey, может еще одна попытка?))

[oldmonkey]

Motik71, встречный вопрос - а чего тебе хочется, товарищ Муз?

[urfinj]

oldmonkey, вот честно мне от Тебя хочется только одного, но сильно, узнать как там вторая попытка Мотьки прошла)

[oldmonkey]

urfinj, ВЫ, дорогой мой, провокатор!))))

[Motik71]

urfinj, еще раз))) мне иногда даже говорить не надо)
oldmonkey, я ЗА! ))

[oldmonkey]

господа, имейте совесть, ка я Мотьку трахать буду?))) он же почти уже родной))) что х... в живого человека тыкать?))))))

[smokie_eyes]

Motik71, ну ты даёшь! Я даже покраснела
Ты, давай, не кокетничай, пиши ещё, всё круто
oldmonkey, присоединяюсь к просьбам трудящихся))

[urfinj]

oldmonkey, я по-читатель)

[Motik71]

oldmonkey, вот тебе раз)) уверена,что он не будет против))

[urfinj]

oldmonkey, не сразу) сначала полюбить, растянуть,только потом тыкать)

[Motik71]

smokie_eyes, я буду стараться))

[A.Raff]

Отличная идея))) я присоединюсь, но *смеюсь* Илан, прости только, ладною, - не сейчас, немного попозже... Спасибо большое за приглашение. Забрала в цитатник, чтоб прочитать на днях, какие вкусности есть тут)
Всем творческих успехов)

[Motik71]

A.Raff, я надеялась !))) будем ждать,Ань !))

[MARCH999]

Motik71 я в ауте и под эту музыку .... бля... фото мне фото... хочу продолжения, нет требую продолжения!!! он же еще раз может соскучиться ведь правда может? ну плиз!!! Иланочка пиши обязательно! Ты ж меня таааак удовлетворила.... ох

[A.Raff]

Motik71, Спасибо, Илан)))

[Motik71]

MARCH999, спасибо,дорогая)) соскучился обязательно))) фото есть в той куче,только стол там не офисный,к сожалению) я не обещаю,но подумаю )

[MARCH999]

Motik71, а давай еще где они в ванной *очень очень просящие глазки сделала*

[oldmonkey]

oldmonkeyjam.diary.ru/p197331272.htm

Мотькин первый раз, господа провокаторы! И это - мне большую плюшку)))) С орехами и корицей))))))

[Motik71]

MARCH999, оххх)) ладно,постараюсь ночью))

[Motik71]

oldmonkey, уже видела))) бегу читааааааааааааать

[MARCH999]

oldmonkey, я тоже бегу и ох будет плюшка еще какая))))

[Kallis_Mar]

Motik71, н-у-т-ы-д-а-е-ш-ь...аааааххх хозяйка да ты просто кудесница,, вот это я понимаю, соскучился!!!!

[Clarence Le Grand]

Motik71, присоединяюсь к Маше) оооотлииично!

[Motik71]

Kallis_Mar, )))))))))) как-то так,да))) поржали там небось ))))
Clarence Le Grand, у тебя будет отличней!)

[Clarence Le Grand]

Motik71, где? Не-не, я все)) ждем остальных)

[Motik71]

Clarence Le Grand, вредный,сил нет никаких))

[Clarence Le Grand]

Motik71, да ни разу)) ты ж знаешь

[Laarme]

Motik71, с почином тебя! Горячоооооо....
Я тут тоже кусочек порно приволокла) Не вычитано пока естественно)

Ну не умею я коротко

Влажным языком по загривку к линии роста волос, цепляя тонкие невесомые волоски. Прикусить. Облизать бледно-розовый след, неспешно наливающийся грозным алым. Тонкая пленка испарины - безумно вкусная, солоноватая. Вжаться пахом в откляченный зад, притереться. Дрожание напряженных мышц. Протестом? Ожиданием?
Хочу…
- Ну? - Леха нетерпеливо дергает взмокшим затылком, напоминая породистого жеребца. - Ты заснул что ли, Макс?!
- А?..
Он рывком оборачивается. По лицу скользит тень раздражения.
- Кисть подай, говорю! Ща всё отвалится, сам ляпать будешь!
Лёха поводит плечами, разминая затекшие в неудобной позе мышцы, выхватывает из моих рук кисточку, что-то подмазывает, подклеивает у плинтуса. Самый неудобный кусок для оклейки - под окном. По неудобности с ним могут поспорить разве что кривые углы, но три из четырех мы уже благополучно осилили.
Ремонт в разгар лета - это ад. Вы слышали?..
Задумчиво слежу за капелькой пота - с кончиков встрепанных Лехиных волос, по голой Лехиной спине - она впитывается, исчезает за поясом стареньких шорт.
Мой личный ад - ремонт на пару с Лёхой.
- Ты какой-то отмороженный сегодня, - ворчит тот, извиваясь и старательно приглаживая непокорную обоину.
Ещё бы. Три дня столь тесного и непрерывного контакта неумолимо рвут самоконтроль на мелкие кусочки, это вам не потрепаться часик вечерком после работы, пока Катюха с Алёнкой на скорую руку сооружают что-то на кухне. Три дня это... почти невыносимо.
Спалюсь же.
Лёха лягает меня загорелой коленкой, и порнографический проектор у меня в мозгу услужливо подкидывает свежие кадры. Вот Лёха до дрожи упирается коленями в забрызганный водоэмульсионкой пол. Лёха трется, подмахивает быстрым голодным толчкам. Лёха стонет...
Как он стонет!
- Клей кончается. Последняя пачка осталась, - Лёха сокрушенно теребит опустевшее ведерко, встаёт, со стоном потягивается, распрямляется, разминает поясницу.
С Лёхиного вокала собственно всё и началось. Это ж невозможно, когда такое и прямо за стенкой! С выдоха, тихим постаныванием и выводит руладой по кругу, громче и громче до надсадной хрипоты. Совершенно же невозможно! Мужики так не трахаются - факт. Хотя Катюха вовсе не выглядит такой уж разочарованной собственным мужем. Да и моя Алёнка вполне мной довольна, всё что-то шепчутся с сеструхой, ржут и подъёбывают нас с Лёхой синхронистами. Ещё бы не синхронизироваться, с такими-то голосовыми упражнениями…
Давно пора съехать в отдельную квартиру, но я вместо этого с готовностью берусь за совместный ремонт и целенаправленно дохожу до ручки.
Саморазрушение – мой конёк. Медаль мне.
- Макс, не спим! – перед лицом быстро мелькает ладонь, Лёха скалится, подколол, да. – Один угол остался и всё – аллес! Свобода-а-а… Девчонки завтра вернутся и обалдеют! – хватает последнюю пачку, вскрывает с тихим хрустом. – Воды принеси.
Принесу конечно. Я бы и подольше там задержался, если бы не был так уверен, что этот живчик весь изноется под дверью.
Лёха движется быстро, словно танцует, верткий, ни минуты на месте, фоном басят Раммы, а он бодро размешивает белесое месиво клея, нервно подёргивая локтем в такт. Лёхе в кайф даже такая банальность как ремонт. Вечный позитив на ножках, гибкий загорелый на фоне стены он выглядит по трафаретному ярким. Лёху хочется прижать к серой, зачищенной до идеальной гладкости штукатурке. Крепко, стальным захватом сцепить запястья, чтоб не вырвался. Хочется поймать растерянный выдох с губ, вдавить, впитать всего целиком каждым кусочком кожи. Хочется отодрать прямо тут, у стенки, до беспамятства, до жалобной поволоки в глазах, и пусть кричит и хнычет так как умеет только он. Это же Лёха – волшебное соло. Лёху… просто хочется.
Лёха в коленно-локтевой старательно мажет бумагу клеем…
Нет, надо было все-таки задержаться в ванной.
- Лёх… я это… мне бы в сортир… - нервно тру лицо ладонью.
- Ну, Ма-а-акс… - обиженно вскинувшись, нудит он. – Высохнет же всё! Сейчас поклеим и сбегаешь, ну? – и не дождавшись ответа, махом взлетает на табурет. – Давай, я сверху, а ты снизу, окей? Держи…
Тоже неплохо, хотя мне больше по душе обратная позиция.
Держу. И даже почти аккуратно разглаживаю мелкую рябь складок, а Лёхин пах маячит прямо у меня под носом.
Нет, это все-таки издевательство.
Прикрываю глаза и стараюсь дышать тихо и ровно. Вот так – в такт мерным движениям ладонью по стене.
- Блин, ну рано же, что ты делаешь, а?! – вопит Лёха, спрыгивает, с влажным треском отлипает наклеенный кусок. – Вали наверх, жопорук! Главное держи ровно, а я тут сам справлюсь.
- Жара, пиздец, - неумело оправдываюсь я и послушно вскарабкиваюсь на табурет. Лишь бы не пялиться на этот подтянутый живот с тонкой курчавой блядской дорожкой. На краешек резинки трусов, провокационно выглядывающий из-за пояса шорт.
Но так еще хуже. Накрывает одним лишь осознанием, что Лёха сейчас там, так близко, что я буквально чувствую его дыхание на собственном стояке даже сквозь плотную ткань. Это Лёха может позволить себе щеголять полураздетым, а мне нельзя. Тонкими шортами не скроешь весомые улики моего стойкого возбуждения, такое под силу лишь мешковатым штанам и не менее мешковатым футболкам. А Лёха возится там внизу, крутится, задевает бедро и все меньше хочется изворачиваться под странным углом, пряча пах от случайных прикосновений. Хочется потянуться, потереться, толкнуться и сказать что-нибудь вполне недвусмысленное. А Лёха бы удивленно взглянул и кивнул. И взялся бы за пояс штанов и потянул вниз. И взял бы…
Меня приводит в чувство не звук рвущейся бумаги, а оглушительный Лёхин вопль:
- Ты чё творишь?!!
И я тут же отшатываюсь, в полной уверенности, что в процессе забытья уже начал неспешно насиловать призывно приоткрытый Лёхин рот. Грохот табурета проходит лишь по краешку сознания, в отличие от слепящей боли в затылке, встретившегося с полом. И я падаю-падаю-падаю куда-то еще глубже, и там – глубоко, в глухой темноте кто-то гладит мое лицо, трет уши, шею, жестко хватает за плечи, трясет, разбивая тишину умоляющим бормотанием, целует.
Целует Лёха. Крепко, в засос, целует и гладит по щекам.
Я вытаращился на него как на пришествие Будды, а он вытаращился в ответ. Испуганно хлопнул ресницами и отшатнулся, машинально облизывая губы.
- Лёх?.. – бормочу вопросительно, видно не хило я так башкой приложился вот и мерещится всякое.
А он отполз как-то по-крабьи и походу линять собрался. Ну на четвереньках далеко не уползешь, попытку побега я пресек молниеносно, прижал, придавил со всей дури к полу, протестующе захрустел рваный кусок бумаги.
- Ты чё? Лёх… Чё ты?.. – растерянно шепчу в краснеющее ухо.
Лёха дышит тяжело и даже не дергается. Молчит. Может я понял не так что-то или почудилось в бессознанке? Это же Лёха, он не может… Напряженный такой, распластанный, вот тут – подо мной фактически. Вздыхает.
Отпустить бы надо наверное, что я?
Машинально оглаживаю ладонью – грудь, живот, бедро – такое доступное сейчас тело. Я не думал даже ничего такого, просто не удержался и так давно представлял все красочно, что оно уже совсем знакомым стало. А Лёха вытянулся настолько податливо, что крышу снесло махом, и я провел рукой еще раз, уже увереннее, с нажимом по голой коже.
- Бля-а-а-а… - глухо простонал Лёха, и я погиб.
Я отымел бы его сейчас даже если бы он был против, но Лёха не против. Совсем не против, достаточно ухватить его член, сминая в горсти тонкую ткань шорт, чтобы удостовериться насколько он готов. Настолько, что нетерпеливо толкается в ладонь, а меня трясет мелкой недоверчивой дрожью, даже сейчас недоверчивой, ровно до тех пор, пока он не тянет нетерпеливо с себя шорты, шепча умоляюще:
- Сними это, сними… Макс.
Податливый, мягкий и, в тоже время, резкий, голодный он неровными рывками дергается навстречу, а я двигаю ладонью вдоль ствола, согласно ускоряя темп, и на самого себя мне как-то похрен. Мне достаточно. Сейчас достаточно. Прижиматься вплотную, дышать во взмокший затылок, чувствовать Лёхины пальцы, вцепившиеся в бедро, слышать. Слышать надсадные Лёхины стоны по ускоренной спирали, выше и выше, в такт нарастающему ритму резких жадных фрикций.
Достаточно слышать, чтобы кончить следом на оборвавшейся высокой хриплой ноте.
- Охренеть… - сорванным голосом шепчет Лёха.
- Угу… - не могу не согласиться.
Зажмурившись, тяжело дышу в Лёхин загривок, лениво гуляет ладонь по мокрому от пота телу, и испачканные штаны это последнее что меня сейчас волнует. Лёха тут. И где-то рядом громко бухает Лёхино сердце.
- Круто… - протяжно выдыхает он. – Гораздо круче, чем я себе представлял.
- А ты представлял? – растерянно интересуюсь я.
- Ещё бы! Хочешь, покажу - что? – хищно мурлычет Лёха, а рука по-хозяйски хватает меня за ягодицу.
Хочу.