Любовь - это бесценный дар. Это единственная вещь, которую мы можем подарить и все же она у нас остается.
чудесная история от Тани Таня_Кряжевских
читать дальшеИскусство должно потрясать, иначе это не искусство. То, что делал он, было чудовищным. Ужасающим, отталкивающим.
Я следил за ним всю выставку. Такие ходят за компанию с девушками-эстетками. Отпускают едкие, язвительные, полные пошлости и безвкусия комментарии.
- Какая прекрасная урна.
- Это третий глаз. Символизм.
-Правда? Я бы не хотел, чтобы кто-нибудь смотрел через этот глаз на моё будущее.
Такие видят в Венере голую бабу, в Давиде - только вялый, неэрегированный член, в Джоконде - полноватую, неженственную матрону. Кожаные штаны, чёрная футболка с кулаком и выпрямленным средним пальцем во всю грудь, тяжёлые ботинки, браслеты, деревянные бусы, медные кулоны, серебро цепей. Фак ю.
И всё равно следил за ним.
- Вам нравится?
Передо мной пять железных штырей, опутанных металлической проволокой и торчащие из них спицы. Что мне должно было нравиться? Современное искусство не в упадке, с искусством всё в порядке. В том, что здесь наставлено, наверчено, накурочено, оно просто отсутствовало.
- Убожество какое-то.
- Это моё.
Я обернулся к нему быстрее, чем придумал оправдание. Чем придумал, зачем мне вообще нужно перед ним оправдываться.
Он не обиделся, он улыбался. Так, словно я предложил ему занимательное пари, спор.
Я написал честную рецензию о том, что в нашем времени, превратившим жизнь в информационное поле, слишком много возможностей у тех, кому не стоило бы давать ни единой. Он позвонил мне тем же вечером, как наш журнал вышел в тираж.
- Интересное мнение, - я слышал, как он чиркнул зажигалкой и выдохнул дым в трубку. - Но я всё же хотел бы получить одну незаслуженную возможность.
Я не знал, зачем согласился. Я презирал таких, как он. Самодовольных выскочек, бездарных пользователей, эпатирующих публику вызывающими инсталляциями.
То, что делал он, было чудовищным. Отвратительно-притягательным. Невозможной эклектикой, порождением кошмарного сна, наркотическим бредом, алкогольным угаром. Издёвкой над канонами и правилами.
То, что делал он, было прекрасным. Единственно правильным и страшным в своей прямоте. Жизнь и смерть, трусость и благородство, любовь и предательство. Обнажённые, живые, слишком открытые.
Мы не любим, когда нас тычут, как безмозглых котят, в свои недостатки. Он это делал. Мы не понимаем, зачем вскрывать гнойники с нашей мерзостью, он резал без анестезии.
Он швырялся в публику откровенной провокацией без смысла и техники и тут же подкладывал величайшие шедевры. Публика не понимала, публика обожала его, возносила, низвергала.
Я же его возненавидел.
Его мастерскую, пропахшую табаком, красками, растворителем, китайской едой на вынос, плавящимся металлом, аммиаком. С огромными окнами до потолка и крышей прямо под подоконником. Заставленную, заваленную кусками проволоки, железа, камнями, пенопластом, гипсом, глиной, горами рухляди. Вечно неприбранную, там начатые пачки сигарет валялись и пропадали где попало, а в углу желтел цыплячьим покрывалом прожженный матрас.
- Когда-нибудь ты и себя здесь потеряешь, - говорил я, осторожно перешагивая то ли кучу бараньих фекалий, то ли фигурный шоколад.
- Но ты же меня найдёшь, правда? - спрашивал он, прищуриваясь.
Мастерскую, в которой я ещё вижу нас. Его, лежащего на матрасе, в пятнах серебрянки на щеке, на руках. Меня, на его плече. Обнажённых, уставших, счастливых.
Я возненавидел его работы. Тысячи фотографий, наполненных ими. Сотни моих рецензий. Десятки журналов, газет, вестников, спецвыпусков, колонок на интернет-страницах. Презентации, интервью, мастер-классы. Выставки, галереи, уличные инсталляции - искусство в массы. Камерные показы и гротескные формы для рекламы. Он смеялся над ними, они им восхищались. Даже те, кто презирал, кто осуждал.
- Что они понимают? Для них существуют только секс, наркотики, насилие и деньги.
- Любовь.
- Любовь? - он выгибал бровь и кривил губы в усмешке. - Это сказка про всё сразу. Про улёт без наркотиков, про секс как супеклей, про оправданное насилие, необязательно физическое, но всегда связанное с ограничениями, и про богатство как неизменное приложение. Весь расклад. Это ты называешь любовью?
Нет не это. Я не мог объяснить, он не хотел слушать. Но он не был таким, я чувствовал. Тем, кто выворачивал себя наружу, снимал, сдирал кожу и отдавал на растерзание своё сердце. Берите, смотрите, щупайте, пока оно ещё бьётся. То, что он рассказывал своими полотнами, скульптурами, нагромождениями, не умел никто из звавшихся современными художниками.
Я не знал, как в нём это уживалось. Я устал. От его игр, от его провокаций. Он флиртовал на моих глазах с другими, дожидаясь, пока я вызверею, и едва не трахал меня при всех, называя своей единственной любовью. "Секс, деньги, насилие, помнишь?" - шептал он мне. А меня вело от него, как от наркотика.
Он уезжал, улетал, пропадал. Я сбивался с ног, обзванивая больницы и морги. Потом - аэропорты, вокзалы. Он был в Мехико, блуждая среди трущоб, в Джеффи-бей, купаясь в океане, в Токио, фотографируя небоскрёбы.
Он держал меня за руку, пока не закрылись двери операционной. Бледный, исхудавший за считанные дни.
- Эй, это у меня перитонит. Ешь.
- Не могу, - говорил он, пропитанный насквозь напряжением и тревогой. - И если ты, блядь, не выздоровеешь, клянусь, я...
- Подаришь мне свою футболку?
- Нет. Слеплю самое уродское, что я когда-либо делал, и назову в твою честь.
- Я настолько тебе неприятен? - я делал вид, что обиделся. Он наклонялся, прижимаясь прохладным лбом к моему, ещё горячему.
- Конечно, нет, глупый. Но так мне точно не дадут забыть о тебе.
Я возненавидел его губы, его руки, его пронзительный взгляд, резкий голос, его язвительность. Мы дрались так, как только убивают. Мы ругались так, как уходят навсегда. Мы рвали всё то нежное, тонкое, светлое, что было между нами так, словно завтра уже не наступит.
Мы трахались так, словно были единственными, кто выжил после потопа. Мы любили друг друга так, словно нас хотели разлучить навечно. Мы говорили друг другу то, что скрывали даже от себя.
Он словно всё время жил на спор. Я не смог.
Я сказал ему об этом на той самой крыше. За городом, за часто рассыпанными домами и зелёным куполом собора опускалось яркое летнее солнце. Я сидел на шифере, грохочущем на каждом шаге и упирался ногами в покосившееся ограждение у самого края.
- Я ухожу.
- Я понял. - Мы помолчали. - Значит, не будет больше рецензий? Они мне нравились. Особенно та, первая.
Я улыбнулся. Я так устал, что ничего не чувствовал.
- Не знаю. Если ты вдруг будешь выставляться в моей галерее...
Меня пригласили в тихий, маленький камерный зал. Экспозиции для узкого круга заинтересованных лиц. Химия, биология, физика - конгломерат наук, высокие технологии. Я не представлял, о чем буду писать, но всё оказалось не так уж и сложно: пресс-релизы не требовали знания свободных радикалов.
- Помнишь, ты обещал написать обо мне, если я вдруг сотворю что-то невъебенно научное? - я сонно тёр лицо, прижимая телефон к уху, не понимая, откуда он взялся спустя полтора года. Я узнал его сразу, стоило ему начать говорить. Без определителя номера, без приветствия, без перехода.
Что он здесь делал, в этом городе, который ему никогда не нравился? Зачем он звонил мне?
- А ты сотворил?
- Увидишь, - усмехнулся он и положил трубку.
Меня попросили забрать у него экспонаты. Иллюстрации к диссертации доктора по радиоактивным изотопам. Подумать только.
- Почему я?
- Он просил именно тебя, - Герберт, директор галереи, протёр очки и надел их обратно. Складка на лбу не разглаживалась даже во сне, я помнил это. - И сказал, - Герберт достал бумажку, исписанную мелкими полупечатными буквами: - что если ты откажешься, он поймёт. Зато я ничего не понимаю. Это пароль? В общем, если откажешься, попроси кого-нибудь из парней. Там, кажется, грузовик нужен.
Герберт был прекрасным ученым и совершенно слепым собеседником.
Я отказался. За экспонатами поехали грузчики.
Я блуждал по улицам. Витрины вокруг подмигивали мне рождественскими огнями и обещали скидки. Я не мог разделить их радость. Кожу жгло его присутствием в одном городе со мной. У меня появился иммунитет к его играм, но вирус навсегда остался в моей крови. Я безнадёжно скучал.
В переулке по тому адресу, что он оставил, зияла распахнутая дверь подъезда и по ступенькам крыльца ловко сновали наши грузчики, перетаскивая коробки. Я поёжился - зима в этом году пришла неожиданно ранняя, снежная.
Меня тянуло магнитом. Всё, что было спрятано, убрано, упаковано, ожило, пролезло, требовало выхода. Было так странно знать, что он где-то рядом.
Резко закаркала ворона, я обернулся и замер. Мимо, в нескольких шагах, шёл он. Наглухо закрывшись в неизменную чёрную куртку, в кожаных штанах, тяжёлых ботинках.
Сердце заныло. Если я его не окликну, он пройдёт мимо. Больше не потревожит меня, он обещал. Я спокойно вернусь в свой чистый, пустой дом. Разогрею ужин, посмотрю новости, лягу спать пораньше. В выходные, может быть, схожу в клуб. Или на вечеринку. Или на лекцию профессора из Франции.
И буду жить дальше.
Без него.
...
- Привет.
Код для Обзоров
читать дальшеИскусство должно потрясать, иначе это не искусство. То, что делал он, было чудовищным. Ужасающим, отталкивающим.
Я следил за ним всю выставку. Такие ходят за компанию с девушками-эстетками. Отпускают едкие, язвительные, полные пошлости и безвкусия комментарии.
- Какая прекрасная урна.
- Это третий глаз. Символизм.
-Правда? Я бы не хотел, чтобы кто-нибудь смотрел через этот глаз на моё будущее.
Такие видят в Венере голую бабу, в Давиде - только вялый, неэрегированный член, в Джоконде - полноватую, неженственную матрону. Кожаные штаны, чёрная футболка с кулаком и выпрямленным средним пальцем во всю грудь, тяжёлые ботинки, браслеты, деревянные бусы, медные кулоны, серебро цепей. Фак ю.
И всё равно следил за ним.
- Вам нравится?
Передо мной пять железных штырей, опутанных металлической проволокой и торчащие из них спицы. Что мне должно было нравиться? Современное искусство не в упадке, с искусством всё в порядке. В том, что здесь наставлено, наверчено, накурочено, оно просто отсутствовало.
- Убожество какое-то.
- Это моё.
Я обернулся к нему быстрее, чем придумал оправдание. Чем придумал, зачем мне вообще нужно перед ним оправдываться.
Он не обиделся, он улыбался. Так, словно я предложил ему занимательное пари, спор.
Я написал честную рецензию о том, что в нашем времени, превратившим жизнь в информационное поле, слишком много возможностей у тех, кому не стоило бы давать ни единой. Он позвонил мне тем же вечером, как наш журнал вышел в тираж.
- Интересное мнение, - я слышал, как он чиркнул зажигалкой и выдохнул дым в трубку. - Но я всё же хотел бы получить одну незаслуженную возможность.
Я не знал, зачем согласился. Я презирал таких, как он. Самодовольных выскочек, бездарных пользователей, эпатирующих публику вызывающими инсталляциями.
То, что делал он, было чудовищным. Отвратительно-притягательным. Невозможной эклектикой, порождением кошмарного сна, наркотическим бредом, алкогольным угаром. Издёвкой над канонами и правилами.
То, что делал он, было прекрасным. Единственно правильным и страшным в своей прямоте. Жизнь и смерть, трусость и благородство, любовь и предательство. Обнажённые, живые, слишком открытые.
Мы не любим, когда нас тычут, как безмозглых котят, в свои недостатки. Он это делал. Мы не понимаем, зачем вскрывать гнойники с нашей мерзостью, он резал без анестезии.
Он швырялся в публику откровенной провокацией без смысла и техники и тут же подкладывал величайшие шедевры. Публика не понимала, публика обожала его, возносила, низвергала.
Я же его возненавидел.
Его мастерскую, пропахшую табаком, красками, растворителем, китайской едой на вынос, плавящимся металлом, аммиаком. С огромными окнами до потолка и крышей прямо под подоконником. Заставленную, заваленную кусками проволоки, железа, камнями, пенопластом, гипсом, глиной, горами рухляди. Вечно неприбранную, там начатые пачки сигарет валялись и пропадали где попало, а в углу желтел цыплячьим покрывалом прожженный матрас.
- Когда-нибудь ты и себя здесь потеряешь, - говорил я, осторожно перешагивая то ли кучу бараньих фекалий, то ли фигурный шоколад.
- Но ты же меня найдёшь, правда? - спрашивал он, прищуриваясь.
Мастерскую, в которой я ещё вижу нас. Его, лежащего на матрасе, в пятнах серебрянки на щеке, на руках. Меня, на его плече. Обнажённых, уставших, счастливых.
Я возненавидел его работы. Тысячи фотографий, наполненных ими. Сотни моих рецензий. Десятки журналов, газет, вестников, спецвыпусков, колонок на интернет-страницах. Презентации, интервью, мастер-классы. Выставки, галереи, уличные инсталляции - искусство в массы. Камерные показы и гротескные формы для рекламы. Он смеялся над ними, они им восхищались. Даже те, кто презирал, кто осуждал.
- Что они понимают? Для них существуют только секс, наркотики, насилие и деньги.
- Любовь.
- Любовь? - он выгибал бровь и кривил губы в усмешке. - Это сказка про всё сразу. Про улёт без наркотиков, про секс как супеклей, про оправданное насилие, необязательно физическое, но всегда связанное с ограничениями, и про богатство как неизменное приложение. Весь расклад. Это ты называешь любовью?
Нет не это. Я не мог объяснить, он не хотел слушать. Но он не был таким, я чувствовал. Тем, кто выворачивал себя наружу, снимал, сдирал кожу и отдавал на растерзание своё сердце. Берите, смотрите, щупайте, пока оно ещё бьётся. То, что он рассказывал своими полотнами, скульптурами, нагромождениями, не умел никто из звавшихся современными художниками.
Я не знал, как в нём это уживалось. Я устал. От его игр, от его провокаций. Он флиртовал на моих глазах с другими, дожидаясь, пока я вызверею, и едва не трахал меня при всех, называя своей единственной любовью. "Секс, деньги, насилие, помнишь?" - шептал он мне. А меня вело от него, как от наркотика.
Он уезжал, улетал, пропадал. Я сбивался с ног, обзванивая больницы и морги. Потом - аэропорты, вокзалы. Он был в Мехико, блуждая среди трущоб, в Джеффи-бей, купаясь в океане, в Токио, фотографируя небоскрёбы.
Он держал меня за руку, пока не закрылись двери операционной. Бледный, исхудавший за считанные дни.
- Эй, это у меня перитонит. Ешь.
- Не могу, - говорил он, пропитанный насквозь напряжением и тревогой. - И если ты, блядь, не выздоровеешь, клянусь, я...
- Подаришь мне свою футболку?
- Нет. Слеплю самое уродское, что я когда-либо делал, и назову в твою честь.
- Я настолько тебе неприятен? - я делал вид, что обиделся. Он наклонялся, прижимаясь прохладным лбом к моему, ещё горячему.
- Конечно, нет, глупый. Но так мне точно не дадут забыть о тебе.
Я возненавидел его губы, его руки, его пронзительный взгляд, резкий голос, его язвительность. Мы дрались так, как только убивают. Мы ругались так, как уходят навсегда. Мы рвали всё то нежное, тонкое, светлое, что было между нами так, словно завтра уже не наступит.
Мы трахались так, словно были единственными, кто выжил после потопа. Мы любили друг друга так, словно нас хотели разлучить навечно. Мы говорили друг другу то, что скрывали даже от себя.
Он словно всё время жил на спор. Я не смог.
Я сказал ему об этом на той самой крыше. За городом, за часто рассыпанными домами и зелёным куполом собора опускалось яркое летнее солнце. Я сидел на шифере, грохочущем на каждом шаге и упирался ногами в покосившееся ограждение у самого края.
- Я ухожу.
- Я понял. - Мы помолчали. - Значит, не будет больше рецензий? Они мне нравились. Особенно та, первая.
Я улыбнулся. Я так устал, что ничего не чувствовал.
- Не знаю. Если ты вдруг будешь выставляться в моей галерее...
Меня пригласили в тихий, маленький камерный зал. Экспозиции для узкого круга заинтересованных лиц. Химия, биология, физика - конгломерат наук, высокие технологии. Я не представлял, о чем буду писать, но всё оказалось не так уж и сложно: пресс-релизы не требовали знания свободных радикалов.
- Помнишь, ты обещал написать обо мне, если я вдруг сотворю что-то невъебенно научное? - я сонно тёр лицо, прижимая телефон к уху, не понимая, откуда он взялся спустя полтора года. Я узнал его сразу, стоило ему начать говорить. Без определителя номера, без приветствия, без перехода.
Что он здесь делал, в этом городе, который ему никогда не нравился? Зачем он звонил мне?
- А ты сотворил?
- Увидишь, - усмехнулся он и положил трубку.
Меня попросили забрать у него экспонаты. Иллюстрации к диссертации доктора по радиоактивным изотопам. Подумать только.
- Почему я?
- Он просил именно тебя, - Герберт, директор галереи, протёр очки и надел их обратно. Складка на лбу не разглаживалась даже во сне, я помнил это. - И сказал, - Герберт достал бумажку, исписанную мелкими полупечатными буквами: - что если ты откажешься, он поймёт. Зато я ничего не понимаю. Это пароль? В общем, если откажешься, попроси кого-нибудь из парней. Там, кажется, грузовик нужен.
Герберт был прекрасным ученым и совершенно слепым собеседником.
Я отказался. За экспонатами поехали грузчики.
Я блуждал по улицам. Витрины вокруг подмигивали мне рождественскими огнями и обещали скидки. Я не мог разделить их радость. Кожу жгло его присутствием в одном городе со мной. У меня появился иммунитет к его играм, но вирус навсегда остался в моей крови. Я безнадёжно скучал.
В переулке по тому адресу, что он оставил, зияла распахнутая дверь подъезда и по ступенькам крыльца ловко сновали наши грузчики, перетаскивая коробки. Я поёжился - зима в этом году пришла неожиданно ранняя, снежная.
Меня тянуло магнитом. Всё, что было спрятано, убрано, упаковано, ожило, пролезло, требовало выхода. Было так странно знать, что он где-то рядом.
Резко закаркала ворона, я обернулся и замер. Мимо, в нескольких шагах, шёл он. Наглухо закрывшись в неизменную чёрную куртку, в кожаных штанах, тяжёлых ботинках.
Сердце заныло. Если я его не окликну, он пройдёт мимо. Больше не потревожит меня, он обещал. Я спокойно вернусь в свой чистый, пустой дом. Разогрею ужин, посмотрю новости, лягу спать пораньше. В выходные, может быть, схожу в клуб. Или на вечеринку. Или на лекцию профессора из Франции.
И буду жить дальше.
Без него.
...
- Привет.
Код для Обзоров
@темы: История к истории
-
-
12.12.2016 в 03:12Хлестко вышло.
Спасибо и за коллаж и за историю
-
-
12.12.2016 в 05:38-
-
12.12.2016 в 06:50-
-
12.12.2016 в 10:02Ah-Anastasia, ты права, главное, чтобы двоих это устраивало. Уже устаканилось - полтора года были нужной паузой. Теперь всё будет тише. Не как штиль, конечно, но не заваливать девятибальным штормом )) Пасиб!
Nadhart, и тебе спасибо, Надюш!
-
-
12.12.2016 в 10:03-
-
12.12.2016 в 15:57-
-
12.12.2016 в 16:38-
-
12.12.2016 в 20:35Motik71, радость, и опять повторюсь замечательная картина, роскошно-эмоциональный кадр)))
-
-
12.12.2016 в 20:38-
-
12.12.2016 в 21:23-
-
13.12.2016 в 00:31