Любовь - это бесценный дар. Это единственная вещь, которую мы можем подарить и все же она у нас остается.
а Надюша новую историю написала
читать дальшеЯ торопился домой, матеря пробки, пешеходов, светофоры, погоду — всё то, что мешало скорее добраться туда, где меня ждут с нетерпением и, конечно, волнуются. Вернее, волнуется и нервничает единственный человек, за которым я пойду на край света.
Сегодня у нас маленький юбилей — десять лет вместе. Именно в этот день мы наконец-то решили жить одной, пусть и неправильной для кого-то, семьёй. И, поверьте, это внушительный срок! Нам, двум самодостаточным мужикам, было очень тяжело подстраиваться друг под друга. Иногда дело доходило почти до драк, но вовремя срабатывали тормоза у одного из нас. Чаще всего у меня. Герман — художник, натура творческая и эмоциональная. Ему трудно держать себя в руках. А я со временем привык обходить острые углы, не лезть к нему, когда он в плохом настроении или работает.
Я помню нашу первую встречу. Уверен, что и Герман её не забыл. Нет, не было никаких «проскочивших искр» и любви с первого взгляда, а были взаимная неприязнь, брезгливость с моей стороны и холодное презрение с его стороны.
Моя давняя, ещё со школьных времён, подруга потащила меня на выставку молодых художников-маринистов. Я долго смеялся, но всё же согласился, хотя от искусства был так же далёк, как наш город от моря. Но именно это и подтолкнуло меня пойти с Алькой наслаждаться шедеврами молодых и подающих большие надежды — это не мои слова, так было написано в наших пригласительных! - дарований. Подруга всю дорогу щебетала о том, какие замечательные ребята эти художники и какие офигенные работы украшают стены нашего местного музея, на время превратившегося в картинную галерею. Я же только ухмылялся, правда, тайком: локти у Альки - так же, как и язык, - довольно острые.
В общем-то, я оказался прав. Ничего особо примечательного для меня на выставке не было, довольно милые картинки, которыми можно украсить квартиру какого-нибудь Ивана Ивановича Иванова, но не более.
Алька ахала и охала, останавливаясь чуть ли не перед каждой картиной, а я откровенно скучал и разглядывал публику. В основном народ был не моего круга общения, но несколько знакомых лиц в толпе мелькнуло. Я уже хотел намекнуть Альке, что неплохо бы было смочить горло чем-нибудь алкогольным, да и есть хотелось, когда мой взгляд выцепил в калейдоскопе отштукатуренных лиц одно, выглядевшее на этом празднике искусства инородным.
В самом конце зала, подпирая стену, стоял мужчина. Он настолько не вписывался в окружающее, что мне захотелось подойти к нему и потыкать пальцем — не показалось ли, не призрак ли он… Многодневная щетина придавала его лицу хмурый и в тоже время загадочный вид. Тёмные волосы слегка касались плеч. Когда он чуть наклонялся вниз, видимо, приветствуя знакомых, волосы падали ему на лицо, и он рукой откидывал их назад. Это движение словно гипнотизировало меня.
Я поедал его глазами. Даже не знаю, что на меня нашло — я никогда так явно ни на кого не пялился, а тут мой взгляд возвращался к этому типу снова и снова. Алька что-то рассказывала мне и тянула за руку туда, где стоял заинтересовавший меня объект. Кстати сказать, там было больше всего народа, и мне стало интересно, что же их так привлекло.
Взглянув на картину, возле которой толпилось наибольшее количество зрителей, я застыл.
Я не критик, и описать увиденное могу только двумя словами: «нравится» и «не нравится». Но для того, что я увидел, этого было недостаточно. Море — бесконечное и величественное, прорисованное так, что казалось, будто волны сейчас выплеснутся через раму и затопят всё вокруг. От увиденного я забыл, как дышать. Даже Алька стояла рядом со мной молча, сложив руки, словно в молитве.
- Этому место не здесь, - почему-то шепотом сказал я Альке.
- Да, - благоговейно выдохнула она. - Они живые, Артур, живые…
- Не знаешь, кто автор? - всё так же шёпотом поинтересовался я. Почему шёпотом? Может, надеялся услышать шум волн?
Алька открыла брошюрку, которую нам вручили на входе и, найдя нужное, сообщила:
- Гэ Карташов.
- Как думаешь, он здесь? - Я стал оглядываться в поисках художника, но не находил. В очередной раз выцепив взглядом хмурого незнакомца, разозлился: как можно стоять с таким равнодушным видом и не обращать внимания на всю эту красоту? Да даже я успел оценить картины — художник был безусловно талантлив.
- Ты куда? - дёрнула меня за рукав Алька, когда я двинулся в сторону раздражавшего меня субъекта.
- Я сейчас! - кинул, не оборачиваясь.
- Послушайте, милейший, - начал я, добравшись до цели, - если вам так неинтересно, зачем подпирать стены? Или боитесь, что без вас они рухнут?
Мою речь встретили вскинутой бровью и кривой ухмылкой. Такое отношение разозлило меня ещё больше, и я решил отстаивать честь неизвестного мне художника до конца.
- Сходите прогуляйтесь, возможно найдёте что-то, более достойное вашего внимания, раз эти картины вам не по вкусу!
Ответа я не ожидал, и был очень удивлён, когда незнакомец, окинув меня презрительным взглядом, сказал:
- Вообще-то, это мои работы.
- Да ладно?! - Сказать, что я был удивлён — значит, ничего не сказать. Я же видел до этого других участников выставки: все не старше двадцати пяти, в строгих костюмах, при галстуках. А этот стоит передо мной в свитере с высоким воротом, джинсах и кроссовках, и молодым его можно назвать с очень большой натяжкой — лет тридцать, если не больше. Я бы даже поставил на то, что мы ровесники.
- Что вас удивляет? - Меня от звука его голоса — глубокого, хрипловатого, - пробрала дрожь. Словно холодом потянуло со всех сторон.
- Не похожи вы на молодого художника, - выпалил я.
- И много вы их повидали на своём веку, молодых? - И опять эта чёртова бровь!
- Не верю! - не сдавался я.
- Предлагаете доказать?
- Да!
Кто дёргал меня в тот момент за язык, не знаю, но я не устану благодарить его до конца моих дней…
Естественно, я даже не собирался отказываться от приглашения этого заносчивого засранца посетить его студию, и уже через пару дней ехал туда, полный решимости разоблачить самозванца на месте.
Признаться, прибыв на место, я был удивлён с самого первого шага. Вместо ожидаемого мной просторного светлого помещения, я попал в обыкновенную двухкомнатную квартирку на окраине. Одна из комнат явно была обиталищем Германа: старая, допотопная мебель, книги и журналы навалены в каждом свободном углу, а поверх них — одежда. В этом помещении, к моему облегчению, не задержались — моя любовь к порядку не выдержала бы здесь и пары минут.
Хозяин, не задерживаясь и не размениваясь на оправдания, провёл меня в другую комнату, которая и оказалась рабочей. От нарисованной в мыслях студии здесь присутствовали лишь мольберт и краски, всё остальное привело меня в ступор. Упомянутый мольберт стоял у окна, весь подоконник был занят банками и тюбиками с красками, кисточками, старой ветошью. У стен расставлены обтянутые холстом рамы. В комнате стоял довольно резкий, хотя и не сказать что противный, запах. Мне, по крайней мере, он понравился.
Герман молча указал мне на стоявший в углу старый табурет и вернулся к прерванному моим появлением занятию. Как я понял, что прерванному? Ну не ходит же он по дому в измазанной краской одежде просто потому, что ему так нравится! Правда, примерно через час я уже очень сильно начал сомневаться в сделанных мной ранее выводах…
Герман работал, не замечая ничего вокруг. Казалось, он забыл и о моём присутствии, и о времени, и о том, что неплохо бы было, как радушному хозяину, предложить гостю хотя бы воды… Я сказал «радушному»? Забудьте! Забудьте это слово по отношению к Герману! Это теперь я знаю, что он не терпит в своём пространстве никого — почти никого, - а тогда я наивно полагал, что правила гостеприимства написаны для всех.
Поняв, что даже если я сейчас встану на голову и начну кукарекать, внимания мне не уделят, завозился. Просто молча сидеть и наблюдать за процессом творчества оказалось делом скучным, и я, тихонько поднявшись, отправился на кухню в надежде найти что-нибудь, чем можно наполнить желудок. Заодно решил проявить великодушие и позаботиться о художнике: что-то подсказывало мне, что сам он о себе вспоминает в последнюю очередь.
Надежды мои не оправдались, на кухне из съедобного были только вода из крана да несколько кусочков засохшего хлеба. Хотя нет, на плите стояла кастрюля с какой-то серой субстанцией, при ближайшем рассмотрении оказавшейся подозрительно похожей на овсянку, а в столе я откопал несколько пакетиков чёрного чая. Повздыхав, отправился обратно, решив не рисковать своим здоровьем.
Моё отсутствие, так же, как и присутствие до этого, замечено не было. Герман всё так и колдовал над невидимым мне рисунком, то отходя от холста и рассматривая его с расстояния пары шагов, то подходил и склонялся, чуть ли не утыкаясь носом.
Я не заметил, как задремал, проснулся от того, что меня отнюдь не нежно трясли за плечо.
- Поспать мог бы и дома, - буркнул Герман. - Ты же пришёл за доказательствами, а сам продрых!
- Я не дрых! - возмутился я наглым обвинениям в свой адрес. В конце концов, попробовал бы он сам просидеть почти без движения несколько часов!
- Что, теперь потребуешь новых доказательств? - ехидно поинтересовался художник.
Я потряс головой, одновременно прогоняя сон и отказываясь от продолжения этого эксперимента.
- Очень кушать хочется, - жалобно заявил я, глядя на Германа щенячьим взглядом. Чувствовал себя при этом мерзопакостно: человек тут творил прекрасное, а я о низменном — брюхо набить.
- Кашу будешь? - Я вспомнил серое нечто на кухне и замотал головой.
- А давай я тебя приглашу в ресторан? Всё-таки был неправ, - предложил я, кивнув на мольберт.
Герман скривился, как будто я подсунул ему лимон, но от приглашения не отказался — голод не тётка, а овсянку он, видимо, тоже не особо жаловал.
От похода в ресторан пришлось отказаться — нас бы туда просто-напросто не впустили. Герман опять натянул тот самый свитер, в котором я видел его на выставке, джинсы и гриндерсы — согласитесь, не совсем подобающий вид для светских мероприятий. Зато в маленьком уютном кафе, в которое он меня привёл, мы смотрелись вполне органично: и я в своём костюме, и он в этом невероятном для меня наряде.
К концу этого необычного дня я понял, что ищу повод, чтобы продлить наше общение. Собственно, нашёл его сам Герман.
- А картину-то ты так и не посмотрел! - ухмыльнулся он, когда мы прощались. - Вернёмся?
- Поздно уже, - изобразил я вежливость. - Давай в другой раз?
- Как знаешь, - улыбнулся Герман. - Будет время — заходи.
Надо ли говорить, что следующий мой визит не заставил себя долго ждать? Выдержав для приличия три дня, я заявился к нему для просмотра картины с полными пакетами продуктов и бутылкой Hennessy в руках (в одном из пакетов была на всякий случай припрятана ещё одна). Не могу сказать, на каком бокале мы обнаружили взаимную симпатию, но ночевать я остался у Германа, а не очень просторный старый диванчик только поспособствовал нашему стремительному сближению в самом интимном плане. Правда, картину я так и не увидел, зато звёзды в глазах вполне компенсировали этот недочёт. К слову сказать, я не видел её до сих пор…
- У меня для тебя сюрприз! - произнесенное одновременно, звучит совершенно по-разному. Моё — радостно и предвкушающе, Германа — серьёзно и немного пугающе.
Мы вообще разные. Как инь и янь, как чёрное и белое, как небо и земля. Но существовать по отдельности мы уже не умеем.
- Сначала ты! - Герман всё так же серьёзен, но я вижу, что в глазах вспыхнул почти детский интерес — да, я мастер сюрпризов!
- Вот! - вручаю ему туристические буклеты.
- Норвегия? - Герман смотрит на меня неверяще. - И мы поедем вместе? - Киваю.
- Бог свидетель, чего мне стоило выбить отпуск к твоему дню рождения, - гордо заявляю, ловя взглядом улыбку на любимом лице.
- Он не мог не помочь ангелу, - смеётся Герман и, взяв меня за руку, тянет в свою студию.
Да, теперь у него настоящая студия, и главное — для меня там поставлен удобный диванчик, чтобы я всегда мог любоваться процессом и, как говорит Герман, вдохновлять. Нет, я так и не стал ближе к искусству, но всё, что выходит из-под руки одного конкретного художника, для меня гениально, даже если это цветные мазки на моём собственном теле.
Герман заставляет меня отвернуться и вешает что-то на стену за моей спиной. Я поворачиваюсь и смех застревает в горле.
- Это она, та самая? - прокашлявшись, спрашиваю у него. Он кивает и отходит, а я вижу внизу надпись «Моему ангелу».
- Я не знал, что подарить тебе, - словно оправдывается Герман, - и решил, что она подойдёт больше всего. В конце концов, благодаря ей мы вместе, - заканчивает он совсем тихо.
Ком в горле мешает говорить. Да и нужны ли слова?
- Почему «Ангелу»? - всё-таки спрашиваю, обводя пальцем парящего над волнами буревестника.
- Потому что мой ангел именно такой, - пожимает плечами Герман.
И я наконец-то вновь могу улыбнуться, сморгнуть набежавшие слёзы — неожиданная сентиментальность пугает — и обнять своего творца. Он никогда не признавался мне в любви, но поверьте — только любящее сердце может увидеть во мне ангела...
Код для Обзоров
читать дальшеЯ торопился домой, матеря пробки, пешеходов, светофоры, погоду — всё то, что мешало скорее добраться туда, где меня ждут с нетерпением и, конечно, волнуются. Вернее, волнуется и нервничает единственный человек, за которым я пойду на край света.
Сегодня у нас маленький юбилей — десять лет вместе. Именно в этот день мы наконец-то решили жить одной, пусть и неправильной для кого-то, семьёй. И, поверьте, это внушительный срок! Нам, двум самодостаточным мужикам, было очень тяжело подстраиваться друг под друга. Иногда дело доходило почти до драк, но вовремя срабатывали тормоза у одного из нас. Чаще всего у меня. Герман — художник, натура творческая и эмоциональная. Ему трудно держать себя в руках. А я со временем привык обходить острые углы, не лезть к нему, когда он в плохом настроении или работает.
Я помню нашу первую встречу. Уверен, что и Герман её не забыл. Нет, не было никаких «проскочивших искр» и любви с первого взгляда, а были взаимная неприязнь, брезгливость с моей стороны и холодное презрение с его стороны.
Моя давняя, ещё со школьных времён, подруга потащила меня на выставку молодых художников-маринистов. Я долго смеялся, но всё же согласился, хотя от искусства был так же далёк, как наш город от моря. Но именно это и подтолкнуло меня пойти с Алькой наслаждаться шедеврами молодых и подающих большие надежды — это не мои слова, так было написано в наших пригласительных! - дарований. Подруга всю дорогу щебетала о том, какие замечательные ребята эти художники и какие офигенные работы украшают стены нашего местного музея, на время превратившегося в картинную галерею. Я же только ухмылялся, правда, тайком: локти у Альки - так же, как и язык, - довольно острые.
В общем-то, я оказался прав. Ничего особо примечательного для меня на выставке не было, довольно милые картинки, которыми можно украсить квартиру какого-нибудь Ивана Ивановича Иванова, но не более.
Алька ахала и охала, останавливаясь чуть ли не перед каждой картиной, а я откровенно скучал и разглядывал публику. В основном народ был не моего круга общения, но несколько знакомых лиц в толпе мелькнуло. Я уже хотел намекнуть Альке, что неплохо бы было смочить горло чем-нибудь алкогольным, да и есть хотелось, когда мой взгляд выцепил в калейдоскопе отштукатуренных лиц одно, выглядевшее на этом празднике искусства инородным.
В самом конце зала, подпирая стену, стоял мужчина. Он настолько не вписывался в окружающее, что мне захотелось подойти к нему и потыкать пальцем — не показалось ли, не призрак ли он… Многодневная щетина придавала его лицу хмурый и в тоже время загадочный вид. Тёмные волосы слегка касались плеч. Когда он чуть наклонялся вниз, видимо, приветствуя знакомых, волосы падали ему на лицо, и он рукой откидывал их назад. Это движение словно гипнотизировало меня.
Я поедал его глазами. Даже не знаю, что на меня нашло — я никогда так явно ни на кого не пялился, а тут мой взгляд возвращался к этому типу снова и снова. Алька что-то рассказывала мне и тянула за руку туда, где стоял заинтересовавший меня объект. Кстати сказать, там было больше всего народа, и мне стало интересно, что же их так привлекло.
Взглянув на картину, возле которой толпилось наибольшее количество зрителей, я застыл.
Я не критик, и описать увиденное могу только двумя словами: «нравится» и «не нравится». Но для того, что я увидел, этого было недостаточно. Море — бесконечное и величественное, прорисованное так, что казалось, будто волны сейчас выплеснутся через раму и затопят всё вокруг. От увиденного я забыл, как дышать. Даже Алька стояла рядом со мной молча, сложив руки, словно в молитве.
- Этому место не здесь, - почему-то шепотом сказал я Альке.
- Да, - благоговейно выдохнула она. - Они живые, Артур, живые…
- Не знаешь, кто автор? - всё так же шёпотом поинтересовался я. Почему шёпотом? Может, надеялся услышать шум волн?
Алька открыла брошюрку, которую нам вручили на входе и, найдя нужное, сообщила:
- Гэ Карташов.
- Как думаешь, он здесь? - Я стал оглядываться в поисках художника, но не находил. В очередной раз выцепив взглядом хмурого незнакомца, разозлился: как можно стоять с таким равнодушным видом и не обращать внимания на всю эту красоту? Да даже я успел оценить картины — художник был безусловно талантлив.
- Ты куда? - дёрнула меня за рукав Алька, когда я двинулся в сторону раздражавшего меня субъекта.
- Я сейчас! - кинул, не оборачиваясь.
- Послушайте, милейший, - начал я, добравшись до цели, - если вам так неинтересно, зачем подпирать стены? Или боитесь, что без вас они рухнут?
Мою речь встретили вскинутой бровью и кривой ухмылкой. Такое отношение разозлило меня ещё больше, и я решил отстаивать честь неизвестного мне художника до конца.
- Сходите прогуляйтесь, возможно найдёте что-то, более достойное вашего внимания, раз эти картины вам не по вкусу!
Ответа я не ожидал, и был очень удивлён, когда незнакомец, окинув меня презрительным взглядом, сказал:
- Вообще-то, это мои работы.
- Да ладно?! - Сказать, что я был удивлён — значит, ничего не сказать. Я же видел до этого других участников выставки: все не старше двадцати пяти, в строгих костюмах, при галстуках. А этот стоит передо мной в свитере с высоким воротом, джинсах и кроссовках, и молодым его можно назвать с очень большой натяжкой — лет тридцать, если не больше. Я бы даже поставил на то, что мы ровесники.
- Что вас удивляет? - Меня от звука его голоса — глубокого, хрипловатого, - пробрала дрожь. Словно холодом потянуло со всех сторон.
- Не похожи вы на молодого художника, - выпалил я.
- И много вы их повидали на своём веку, молодых? - И опять эта чёртова бровь!
- Не верю! - не сдавался я.
- Предлагаете доказать?
- Да!
Кто дёргал меня в тот момент за язык, не знаю, но я не устану благодарить его до конца моих дней…
Естественно, я даже не собирался отказываться от приглашения этого заносчивого засранца посетить его студию, и уже через пару дней ехал туда, полный решимости разоблачить самозванца на месте.
Признаться, прибыв на место, я был удивлён с самого первого шага. Вместо ожидаемого мной просторного светлого помещения, я попал в обыкновенную двухкомнатную квартирку на окраине. Одна из комнат явно была обиталищем Германа: старая, допотопная мебель, книги и журналы навалены в каждом свободном углу, а поверх них — одежда. В этом помещении, к моему облегчению, не задержались — моя любовь к порядку не выдержала бы здесь и пары минут.
Хозяин, не задерживаясь и не размениваясь на оправдания, провёл меня в другую комнату, которая и оказалась рабочей. От нарисованной в мыслях студии здесь присутствовали лишь мольберт и краски, всё остальное привело меня в ступор. Упомянутый мольберт стоял у окна, весь подоконник был занят банками и тюбиками с красками, кисточками, старой ветошью. У стен расставлены обтянутые холстом рамы. В комнате стоял довольно резкий, хотя и не сказать что противный, запах. Мне, по крайней мере, он понравился.
Герман молча указал мне на стоявший в углу старый табурет и вернулся к прерванному моим появлением занятию. Как я понял, что прерванному? Ну не ходит же он по дому в измазанной краской одежде просто потому, что ему так нравится! Правда, примерно через час я уже очень сильно начал сомневаться в сделанных мной ранее выводах…
Герман работал, не замечая ничего вокруг. Казалось, он забыл и о моём присутствии, и о времени, и о том, что неплохо бы было, как радушному хозяину, предложить гостю хотя бы воды… Я сказал «радушному»? Забудьте! Забудьте это слово по отношению к Герману! Это теперь я знаю, что он не терпит в своём пространстве никого — почти никого, - а тогда я наивно полагал, что правила гостеприимства написаны для всех.
Поняв, что даже если я сейчас встану на голову и начну кукарекать, внимания мне не уделят, завозился. Просто молча сидеть и наблюдать за процессом творчества оказалось делом скучным, и я, тихонько поднявшись, отправился на кухню в надежде найти что-нибудь, чем можно наполнить желудок. Заодно решил проявить великодушие и позаботиться о художнике: что-то подсказывало мне, что сам он о себе вспоминает в последнюю очередь.
Надежды мои не оправдались, на кухне из съедобного были только вода из крана да несколько кусочков засохшего хлеба. Хотя нет, на плите стояла кастрюля с какой-то серой субстанцией, при ближайшем рассмотрении оказавшейся подозрительно похожей на овсянку, а в столе я откопал несколько пакетиков чёрного чая. Повздыхав, отправился обратно, решив не рисковать своим здоровьем.
Моё отсутствие, так же, как и присутствие до этого, замечено не было. Герман всё так и колдовал над невидимым мне рисунком, то отходя от холста и рассматривая его с расстояния пары шагов, то подходил и склонялся, чуть ли не утыкаясь носом.
Я не заметил, как задремал, проснулся от того, что меня отнюдь не нежно трясли за плечо.
- Поспать мог бы и дома, - буркнул Герман. - Ты же пришёл за доказательствами, а сам продрых!
- Я не дрых! - возмутился я наглым обвинениям в свой адрес. В конце концов, попробовал бы он сам просидеть почти без движения несколько часов!
- Что, теперь потребуешь новых доказательств? - ехидно поинтересовался художник.
Я потряс головой, одновременно прогоняя сон и отказываясь от продолжения этого эксперимента.
- Очень кушать хочется, - жалобно заявил я, глядя на Германа щенячьим взглядом. Чувствовал себя при этом мерзопакостно: человек тут творил прекрасное, а я о низменном — брюхо набить.
- Кашу будешь? - Я вспомнил серое нечто на кухне и замотал головой.
- А давай я тебя приглашу в ресторан? Всё-таки был неправ, - предложил я, кивнув на мольберт.
Герман скривился, как будто я подсунул ему лимон, но от приглашения не отказался — голод не тётка, а овсянку он, видимо, тоже не особо жаловал.
От похода в ресторан пришлось отказаться — нас бы туда просто-напросто не впустили. Герман опять натянул тот самый свитер, в котором я видел его на выставке, джинсы и гриндерсы — согласитесь, не совсем подобающий вид для светских мероприятий. Зато в маленьком уютном кафе, в которое он меня привёл, мы смотрелись вполне органично: и я в своём костюме, и он в этом невероятном для меня наряде.
К концу этого необычного дня я понял, что ищу повод, чтобы продлить наше общение. Собственно, нашёл его сам Герман.
- А картину-то ты так и не посмотрел! - ухмыльнулся он, когда мы прощались. - Вернёмся?
- Поздно уже, - изобразил я вежливость. - Давай в другой раз?
- Как знаешь, - улыбнулся Герман. - Будет время — заходи.
Надо ли говорить, что следующий мой визит не заставил себя долго ждать? Выдержав для приличия три дня, я заявился к нему для просмотра картины с полными пакетами продуктов и бутылкой Hennessy в руках (в одном из пакетов была на всякий случай припрятана ещё одна). Не могу сказать, на каком бокале мы обнаружили взаимную симпатию, но ночевать я остался у Германа, а не очень просторный старый диванчик только поспособствовал нашему стремительному сближению в самом интимном плане. Правда, картину я так и не увидел, зато звёзды в глазах вполне компенсировали этот недочёт. К слову сказать, я не видел её до сих пор…
- У меня для тебя сюрприз! - произнесенное одновременно, звучит совершенно по-разному. Моё — радостно и предвкушающе, Германа — серьёзно и немного пугающе.
Мы вообще разные. Как инь и янь, как чёрное и белое, как небо и земля. Но существовать по отдельности мы уже не умеем.
- Сначала ты! - Герман всё так же серьёзен, но я вижу, что в глазах вспыхнул почти детский интерес — да, я мастер сюрпризов!
- Вот! - вручаю ему туристические буклеты.
- Норвегия? - Герман смотрит на меня неверяще. - И мы поедем вместе? - Киваю.
- Бог свидетель, чего мне стоило выбить отпуск к твоему дню рождения, - гордо заявляю, ловя взглядом улыбку на любимом лице.
- Он не мог не помочь ангелу, - смеётся Герман и, взяв меня за руку, тянет в свою студию.
Да, теперь у него настоящая студия, и главное — для меня там поставлен удобный диванчик, чтобы я всегда мог любоваться процессом и, как говорит Герман, вдохновлять. Нет, я так и не стал ближе к искусству, но всё, что выходит из-под руки одного конкретного художника, для меня гениально, даже если это цветные мазки на моём собственном теле.
Герман заставляет меня отвернуться и вешает что-то на стену за моей спиной. Я поворачиваюсь и смех застревает в горле.
- Это она, та самая? - прокашлявшись, спрашиваю у него. Он кивает и отходит, а я вижу внизу надпись «Моему ангелу».
- Я не знал, что подарить тебе, - словно оправдывается Герман, - и решил, что она подойдёт больше всего. В конце концов, благодаря ей мы вместе, - заканчивает он совсем тихо.
Ком в горле мешает говорить. Да и нужны ли слова?
- Почему «Ангелу»? - всё-таки спрашиваю, обводя пальцем парящего над волнами буревестника.
- Потому что мой ангел именно такой, - пожимает плечами Герман.
И я наконец-то вновь могу улыбнуться, сморгнуть набежавшие слёзы — неожиданная сентиментальность пугает — и обнять своего творца. Он никогда не признавался мне в любви, но поверьте — только любящее сердце может увидеть во мне ангела...
Код для Обзоров
@темы: История к истории
-
-
06.09.2016 в 11:40Какая светлая история! И уж спустя десять лет пора им и говорить друг другу приятные вещи словами. Хотя дело такое, важнее же, как человек поступает, правда?
читать дальше
-
-
06.09.2016 в 11:41-
-
06.09.2016 в 19:34Мооть, ещё раз за картину))
-
-
06.09.2016 в 19:47-
-
06.09.2016 в 20:13-
-
12.09.2016 в 21:40Motik71, и картинка прелесть!