Любовь - это бесценный дар. Это единственная вещь, которую мы можем подарить и все же она у нас остается.
читать дальшеПишет owls are not what they seem:
Трилогия в четырех частях, или Тексты, которые.
Много, много, много слов о том, что такое текст, зачем он, как он работает, почему он так работает, почему он работает у всех по-разному, и почемусрачи в оридж-треде никогда не прекратятся сука мать их за ногу одни тексты это воувоу, а другие ну э-э-э (спойлер: потому что). Читала, попискивая и оргазмируя головой. Лезьте, не топчитесь. 
Пишет ju1a:
читать дальшеКак-то последнее время мне часто попадаются замечания из серии «автор в этом тексте пишет не о персонажах, а о себе». И смущенные авторские «этот персонаж мне ближе всего, но я вовсе не хочу сказать, что это я, я сам по себе, а персонаж – сам по себе! Ни-ни, вы не подумайте!». И все такое вот прочее. И, кажется, количество этих замечаний достигло критического значения. И у меня бомбануло. Поэтому – простыня.
Зайду издалека.
Я люблю смотреть всякие лекции на ютубе. Дивная же штука, когда рука заняты, а голова свободна. Чистишь себе картошку- и слушаешь. Красота! С фильмом так не получается. Там надо за видеорядом следить, тут или сюжет – или пальцы, а я – унылый прагматик, мне пальцы всяко дороже.
Так вот. Люблю я видеолекции. И вынесло меня на… черт, забыла фамилию. Ладно, не важно. Не в фамилии дело. Мужик предпенсионного возраста, практикующий психотерапевт. Не психолог – да, для меня, не единожды сталкивающейся с этими душелюбами и людоведами мейд бай пединститут, это важный момент. Рассказывал психотерапевт всяко разно и интересно, и все было очень и очень любопытно. А потом началась очередная лекция – и я перестала чистить картошку. Или что я там делала? Короче, это вот самое я перестала и уставилась на экран.
Там психотерапевт рассказывал о том, как работают психологические тесты. Вот эти вот все «нарисуй домик» посади дерево роди сына «на что похоже пятно» и прочее в том же духе. А у меня такая особенность… Для меня практическое знание – единственно доступное. Теорию я не усваиваю. В теории я много чего знаю – но это так, рисунки на песке. А знание обретает плоть только тогда, когда было получено через практический опыт. Как бы это попроще-то… В общем, мне понятно, только когда на пальцах. А словами – непонятно.
И вот тут как раз на пальцах показывали, как работают тесты. Это было что-то вроде лекции для присутствующих в зале то ли студентов, то ли слушателей курсов. Безымянный мужик достал фигурку коня в пальто. Поставил ее на стол. И начал задавать студентам вопросы. А как вы думаете, этот конь молодой или старый? Веселый или грустный? А ему удобно в пальто? Зачем он его вообще надел? А где конь работает? Много всякого разного спрашивал. Даже я ответы придумывать начала. По моей версии конь был веселый, наглый а пальто одел, потому что в нем можно эффектно выебываться. Причем пальто было чужое.
В конце мужик спросил: «А что вы чувствуете по отношению к этому коню? Как вы к нему относитесь?». К этому моменту я со всей очевидность понимала, что конь – мудак, и очень мне не нравится.
- А теперь посмотрите на коня еще раз, - сказал мужик. – Вы что, долбанулись все? Какая грусть? Какое веселье? Что значит – пальто под мышками жмет?! Это просто кусок глины! Скульптор помял ее, придал определенную форму и сунул в печь. Все! У глины не может быть настроения и места работы. Вы же тут все – взрослые люди. Вы не можете этого не знать. Поэтому – внимание на экран! – все, что вы придумали о коне – это о вас. Потому что на самом деле коня нет. Есть глина. Глина – это такая штука, из которой делают кирпичи, тарелки и всякие другие штуки. Они мертвые. Неживые. В отличие от вас. Вашему мозгу неоткуда взять объективную информацию. Но он в этом не признается. Вы слышите вопрос – и мозг тут же генерирует на него ответ. Основываясь на собственном опыте, собственных эмоциях. Других-то нет. Вопрос не в том, на что похоже или не похоже пятно в тесте Роршаха. Вопрос в том, почему вы решили, что оно похоже именно на это. Какие процессы в вашем мозгу подтолкнули вас именно к такому решению из бесконечного множества возможных. Вот что на самом деле интересует психолога. И вот с чем он будет работать.
Опа, – сказала я. – Опа! Вон оно чо, Михалыч.
И вспомнила все, что я думала о коне. О том, почему он мудак. И таки да – это все предельно четко отражало мою позицию по определенному вопросу. Это не было описанием меня. Но это было предельно точное описание моего отношения к определенному типу людей и к определенной ситуации. И да, у меня в этом месте действительно ненормально бурная реакция. Триггер это для меня. Команда «Фас!» от мироздания.
А потом я стала думать дальше. Я все же не скульптор. Я… эээ… райтер. Писатель – мне как-то неловко, так что да – райтер. И вообще, словами интересуюсь.
Текст – это тот же поток сознания. Это чья-то фантазия, облеченная в слова и зафиксированная условным кодом на носителе. А поэтому любой текст – это автор. Всегда. Везде. Текст – это тот, кто его писал. И упрек «в этом тексте слишком много автора» - он… он странный. А что там еще может быть? Эй, чувак, у тебя в воде слишком много воды!
Вот есть человек. И он что-то думает. Думает долго и упорно, перебирает мысль в голове, как четки. Картинка, которую он видит – настолько ясная, что ее можно превратить в текст. И настолько важная, что ее нужно превратить в текст. И он пишет. Рассказ. Роман. Стихотворение.
Когда ты держишь в руке книгу – ты держишь кусочек чужого мозга. Ха-ха! Надеюсь, вы это визуализировали. Живите теперь с этой мыслью.
Не важно, Марти-Сью Конан там или высокодуховный до тошноты Мышкин. Потому что нет ни Конана, ни Мышкина. Есть Говард и есть Достоевский. Все. Больше ничего нет, и никогда не было. Вот именно в такой формулировке. Это не об авторе. Автор. Лично. Сам. Все персонажи, все события, все диалоги – это только он и никого, кроме него. И говорить о сублимации, о самопроекции в текстах как о недостатке глупо и бессмысленно. Это то же самое, что называть в числе недостатков воды «мокрая, сука». Иди, блядь, пожуй песка.
Более того. Мы можем говорить только о сублимации и самопроекции. В принципе. Если уж мы хотим об этом говорить. Потому что любой текст – это тень автора на стене. Даже если там заяц или волк – это все равно автор. Единственный актер, двигающий всех кукол в спектакле. Мы можем обсудить, почему именно Машеньке хочется писать порево про геев, Васеньке – фантастику с жукоглазыми монстрами, а Александру Апполинариевичу – порево про жукоглазых монстров о судьбах России. Что, кстати, одно и то же. Мы можем говорить о том, что фантазии Машеньки и Васеньки просты, как пять копеек, а Александра Апполинариевича – омерзительны высокоинтеллектуальны. Или Сашок просто выебывается? А может, правда думает о судьбах? Нет, все же выебывается… Эй, Саш, ответь на один вопрос… Но мы не можем утверждать, что тексты Машеньки и Васеньки – воплощение их больных фантазий, а у Апполинарыча ничего подобного нет. Ага, щаз. Там все то же самое. Тот же автор, просто скрутивший другой, более сложный кукиш для нашего театра теней. По факту Сашок тоже может создавать свой улучшенный образ. Человека, думающего о судьбах России.
Текст – это максимальное обнажение. Всегда. Хоть о судьбах, хоть о монстрах. Тебя не то что в тело – тебя в мозги напрямую пустили. В подсознание. И да, тут та же беда. Тело может быть дряблым и не вызывать желания. А кто-то, наоборот, любит пухленьких. *мечтательно вздохнула* И с мозгами то же самое. Но в любом случае мы маемо тэ, що маемо. Автор – это всегда автор. Хоть умный, хоть глупый. Можно удивиться, с чего это автор решил показать тебе именно это, когда лучше было бы вон то. Так же, как можно удивиться, чего это толстая тетка розовые лосины натянула. Но требовать, чтобы автор исчез из текста… Утверждать, что текст отделим от автора… Ага. А тетка отделима от своей обширной задницы, затянутой в розовый стретч. Ну да.
Так что вот оно, откровение – автора. Этот хороший парень, главный герой, которого все любят – это я. Да-да, я! И вон тот мудак, мучающий котиков, которого вы ненавидите – тоже я. И старая алкашка на пятой старнице. И гений на шестой. Это все – я, только я! Никого тут больше нет!
И, кстати, тот хороший парень, которого вы видите, когда читаете – это вы. И мудак с котятами – тоже вы. И алкашка, и гений. Как только вы начали читать – все эти ребята стали вами. Вот так-то.
Но это уже тема нашей следующей беседы. Вы слушали радио «Кэп Очевидность»! До следующей встречи в эфире!
читать дальшеВы все еще слушаете радио «Кэп Очевидность»! Не переключайтесь, у нас в эфире увлекательнейшая передача «Каким местом читает читатель» - продолжение вчерашней темы «Что, блядь, пишет автор?!» из цикла «Вы там все ебанулись, что ли?»
В общем, раз уж я обещалась – то теперь еще и о читателях. С личными примерами, куда ж без них.
Есть у меня грех. Я люблю Маринину. Вот да. Неинтеллектуальную, не блещущую стилем, не… разновсякую Маринину. Но обычно я «Каменской» пробавлялась. Потому что мне нравится Каменская. Даже больше, чем Маринина. А есть ли разница? См. пост об авторах и самопроекциях хе-хе И тут мне попала в руки книга «Оборванные нити». О патологоанатоме. А я, так уж получилось, с патологоанатомом/судмедэкспертом выросла. Все мое детство я слушала о вскрытиях, смертях, эксгумациях и прочих радостях жизни. Точнее, смерти. Слушала с огромным интересом, ничего не боялась, искренне такие увлекательные повествования любила и с азартом расспрашивала о деталях. А тут, понимаете, книга о патологоанатоме. Ну и конечно же я! Разве я могла не?!
Целых два тома я была счастлива, как мышь в сыре. Серьезно. Удивительное было чувство. Розовая, нежная, трепетная ностальгия. Вскрытия! Анализы! Гистология! Заключения! О волшебный свет золотого детства! Как же мне было грустно дочитывать книгу. Как будто ты зимой у камина грелся – а его раз, и выключили.
В комментариях под книгой некоторые читатели признавались, что не смогли дочитать – блевали.
И я, кстати, не уверена, какая реакция для Марининой была бы более странной – чьи-то ныряния в унитаз или мое умиленное сюсюканье. Точнее, уверена. Приз был бы мой.
После этого небольшого лирического отступления, задающего тон и демонстрирующего на практике мою пизданутость особенности читательского восприятия и его принципиальное отличие от авторского посыла, вернемся непосредственно к предмету обсуждения.
Я в комментах говорила, и тут повторюсь. С моей точки зрения, профессиональное изучение литературы в определенном смысле охота за снарком. Причем не просто снарком, а снарком воображаемым.
Текст – это код. Вот договорились люди, что этот значок – звук А, этот – звук И. Разработали кодировку. И авторы, пользуясь ею, получили возможность свою фантазию консервировать. Увы, сильно при этом сжимая байты и терабайты. Результат – полупрозрачный изобретатель. Поясню на примере. "Вася сидел в кабинете и торопливо черкал что-то на заметках книги." В тексте – одно предложение. Что было в голове автора? Был Вася. Весь. Целиком. Одетый, с какой-то конкретной рожей, с жестами, мимикой. Был кабинет. Стены, обои, полки, глобус у стены. Был стол. Старый, темного дерева, под одну ножку подсунута бумажка, чтобы не шатался. Столешница побелела от царапин. Даже книга была. И полуденный свет в окне. И дерево за окном. То есть было кино внутри головы. Которое в таком вот изложении нахрен читателю не нужно. И все это ужимается до одной фразы. Читатель ее читает – и декодирует. Разворачивает в обратном порядке! Стол светлый, на сплошных ножках, из ламинированного пластика, кабинет пустой и чистый, окна вообще нет. Я уже молчу о том, как изменился Вася за лето. С одной стороны, ничего не изменилось. С другой – изменилось все.
И это было просто одно, очень простое предложение. А когда этих предложений много? Когда в них описываются не стол и кабинет, а мышление, чувства? Представили степень расхождения? Просто вообразите. Каждый человек имеет свой собственный опыт. И использует его. Когда-то давно я смотрела фильм о спецэффектах. И там рассказывали о фантастических животных. И сказали, что никто не в состоянии придумать по-настоящему фантастическое животное. В принципе. Любая попытка будет сводиться к комбинации уже известных объектов, просто в максимально необычной комбинации. Жуки, осьминоги, каракатицы, растения, грибы, да что угодно. Но только уже существующее. Его можно приукрасить, изменить, исказить. А новое придумать – фигушки. Потому что человеческий мозг мылит только известными ему категориями. Он не может вообразить то, чего никогда не видел. Максимум, на что он способен – подогнать под описание уже виденные объекты. Для примера даже не нужно пределы планеты покидать. Просто вспомните, как рисовали средневековые живописцы африканских животных. По описаниям же! Этот гиппопотам, похожий на вислозадую, страдающую плоскостопием лошадь, до сих пор стоит у меня перед глазами. И дело не в том, что художник не мог бы нарисовать что-то более близкое к теме. Мог бы. С лошадьми и зайцами он справлялся. Дело в том, что художник не видел гиппопотама. Он видел лошадь. И корову. И знал, что эта хрень в Африке – вот почти то же самое, только ноги – во! башка – во! жопа – во! Так и рисовал.
И вот оно везде так. От чужого, который то ли рептилия, то ли жук, и до Соляриса, который вообще амеба. Или много амеб. Короче, кисель.
Человек творит только в пределах своих знаний и представлений. Читатель дешифрует послание только в пределах своих знаний и представлений. Чуваки, которые писали Сагу о Зигфриде, слышали об Атилле. И о его вроде как убийстве слышали. Но это были средневековые чуваки со средневековой реальностью в голове. И все, что они смогли вообразить – это король Атцель, латы, вассалы, сюзерены и турниры. То есть, типичная средневековая Германия. Чуваки, которые писали Сагу о Вельсунгах, жили в Исландии. Они слышали об Атилле… Поэтому в саге есть Атли, есть конунги и есть типичный для того времени примат рода перед брачными узами, являющийся стержнем развязки. База – одна. Эти люди слышали по факту один и тот же сюжет. Пересказы – сильно разные. Потому что пересказывали разные люди, и пересказывали так, как поняли, как представили. Изменилось все – от реалий до мотивов.
Если перестать умничать и перейти к более близким и менее выебистым примерам, это будет где-то так. Автор пишет о Васе, который кормилец и опора, и жена у него в белом переднике пироги печет. Читатель № 1 видит охуенного Васю, потому что вырос в счастливой гармоничной патриархальной семье. Читатель № 2 тоже вырос в патриархальной семье, но неблагополучной. Он видит мудака Васю, потому что тот подавляет жену. Читатель № 3 вырос со слабовольной, бесхребетной матерью при сильном отце. Он представляет васину жену-дуру, и жалеет бедного Васю. Ну и так далее.
Вася – один и тот же. Жена – одна и та же. Текст – один и тот же. Картинки в голове – принципиально разные. И складываются эти картинки из жизненного опыта, знаний, фантазии читателей. Он выхватывает из текста определенное количество маркеров, позволяющих визуализировать происходящее – и делает это уже собственными усилиями, автор никак не в состоянии контролировать этот процесс.
В 19 веке история Карениной была историей падшей женщины. В 20 – историей влюбленной женщины. В 21 – историей феминистки. По-моему, это история ТП со всеми вытекающими. Роман остался прежним. Изменились читатели.
Черный квадрат – это, мать его, черный квадрат. Что в нем можно увидеть? Нууу… черный квадрат! хе-хе Ночь над Днепром. Космос. Окно в темную комнату. Условность любого искусства, которое есть всего лишь процесс, протекающий в мозгу зрителя, а автор лишь инициатор этого процесса. Наше светлое будущее. Траур по жертвам братоубийственной войны. Да что угодно можно увидеть. Зависит от того, кто смотрит. Чем он умнее, чем лучше у него фантазия, чем шире эрудиция – тем более глубокий смысл приобретет черный квадрат. Кусок холста, замазанного черной краской. Все остальное, все смыслы, все толкования – в голове.
Дальше – больше.
Есть культурные различия. Вот когда скандинавский роман – холодный и медленный, это оно. Когда японцы странные и отстраненные – это оно. Потому что другая культура. Когда Толстой и Достоевский скучные – это тоже оно. Потому что язык 19 века не равен языку 20, все, поезд ушел. Когда японцы, посмотрев впервые «Ромео и Джульетту», брезгливо поморщились, поразившись, как два сопляка могут так не уважать себя, родителей и свой род – это тоже оно. Ну в самом деле, блядство же какое-то! Нет бы в сени цветущей сакуры на рассвете самоубиться каждый у себя дома, написав перед этим грустные и возвышенный стихи. Когда индейцы спрашивают, почему белые так ненавидят Иисуса, что таскают с собой символ его смерти, а раз так ненавидят, то почему молятся – и это оно. Когда Юля читает, как Рама посылает Ситу немножко погореть, просто чтобы проверить, а не приходило ли ей в голову чего эдакого, и думает ЕБАНЫЙВРОТ, МИЛЛИАРД ПИЗДАНУТЫХ ИНДУСОВ!!!! – это тоже оно!
А теперь, знатоки, внимание на экран! Так о чем «Ромео и Джульетта»? О любви или о слабоволии и пренебрежении долгом? Скандинавы отмороженные – или обстоятельные и объективные? Толстой писал суперпопулярный боевичок о шлюшке, историю сводной женщины или унылую морализаторскую хуйню? Индусы… не, индусы по-любому пизданутые. Нафиг. И их, кстати, уже намного больше миллиарда! И у них есть спички! Остановите планету, я сойду!
Где истина? То, что вложил автор? То, что видит читатель? Все? Ничего?
И автор, и читатель творят текст в равной мере. То, что написал автор, не равно тому, что прочел читатель. Более того. Это могут быть в принципе взаимоисключающие вещи при достаточных культурных и ментальных различиях.
А завтра я расскажу, что я думаю о том, что такое хороший текст, что такое плохой текст и кто решает, хорошие они или плохие.
Пишет ju1a:
читать дальшеА теперь – следующая часть марлезонского балета. Третья и завершающая. Ибо уплясалась я до полного нестояния.
В свете всего изложенного - как нам оценивать текст? Который сам по себе как бы и не существет? Потому что у нас есть авторская фантазия, запечатленная на бумаге. Но в том виде, в котором ее создал автор, только автор ее и видит. У нас есть миллион декодировок, каждая – разная. И? И?! «Мадам Бовари» - классика. «Мадам Бовари» - скандальный порнушно-чернушный роман, за который на Флобера в суд подавал (вот и со Шнуром все судятся…). «Мадам Бовари» - бестселлер, который французы расхватывали как пирожки. Ну и «Мадам Бовари» - адова скука. Так которая из них – настоящая? Есть ли вообще настоящая? Или все настоящие?
Где та линейка, которой можно измерить несуществующий объект? Ведь по сути оценивается каждый раз не произведение, а представление читателя о произведении. Для дурака и Гегель – заумный придурок. Для умного и «Курочка Ряба» - космогонический миф.
Вот, допустим, Пупкин написал роман о золотых скифах. При этом Пупкин роман тиснул в печать, чтобы кредит по машине погасить, и считает книженцию проходнячком. Он уже лет 10 пишет другой роман, гениальный – о платиновых сарматах. Критик Иванов сказал, что роман – щедевр, потому что он, Иванов, при просто прозрел в своей слепоте и открылось ему знание дивное. Критик Петров сказал, то роман – мерзость. Потому что он, Петров, читал и с трудом сдерживал рвотные позывы, его от такого блевать тянет. Слесарь Сидоров пожал плечами и накатил сто грамм. Но роман все же прочел, потому что деньги плочены, а просто так на унитазе сидеть скучно.
Ну пиздец же ваще.
Как жить-то?
А знаете, что самое забавное. Маркер – Сидоров. Точнее – Сидоровы. Оценить, чего и сколько заложена в авторских фантазиях, невозможно. Это знает один человек. Автор. И ему, по понятным причинам, веры нет. А вот посчитать по головам тех, кому книга понравилась, очень даже можно. И при этом не имеет по факту особого значения, что там говорили критики. Ну вот Мольера, скажем, ругали. И где те критики? Кто-нибудь о них помнит? Кого-то волнует их ценное и безусловно важное мнение?
Успех определяет мнение не критиков, но публики. То есть банальное интересно/не интересно. Упс. Классическая литература – тоже популярная литература, то есть интересная, но уже на протяжении длительного промежутка времени. Второе упс. Вот всем хорош «Улисс». Особенно когда не спится. Но… но если ты не «профессиональный читатель» и не человек, увлеченный литературой, и не любитель повыебываться, то какова вероятность, что «Улисс» тебе будет реально искренне интересен? И ведь что самое забавное, Гомер тоже формой похвастаться не может особо. Вернее, может – но так же, как и Джойс. Будем честными. Это ж читать невозможно! От одного перечня кораблей глаз дергается. То, что древнему греку шло на ура, современного читателя не просто в сон – в летаргию вгоняет. Но если сократить знаменатель. Если убрать эту вот неудобоваримую форму, что у нас останется? Представим себе пускай не фильм – все же это другой жанр, это нечестно, но хотя бы литературный пересказ. В случае с Улиссом на выходе у нас величина, стремящаяся к нулю. Малоинтересная история малоинтересного чувака. А вот пересказ Гомера… будут, ой, будут читатели ногти грызть: откосит Одиссей от призыва или не откосит, вернет Менелай бабу или не вернет, бессмертный Ахилл или как всегда – наебали? А на убийстве Патрокла и всплакнут особо чувствительные.
Форма – дело хорошее. И очень важное. Но форма без содержания интересна только профессионалам. Ну вот так же, как необычная короба может быть интересна только тому, кто эти самые коробки коллекционирует. А всем остальным ее распаковать хочется и внутрь заглянуть. Все эти вот навороты, все эти «ах, так раньше никто не писал» и «ах, какая тонкая аллюзия на скандальное интервью Иванова-Коньякова в Крыжополе в августе прошлого года» - они нафиг не нужны никому, кроме отдельного, весьма узкого кружка ценителей. Потому что кто и как писал, через сто лет будет интересно только литературоведам, да и то не всем. А постмодернистские аллюзии на чего-то там утратят актуальность так быстро, что моргнуть не успеете. А вот Гекубу… Гекубу и сейчас жалко. И потом жалко будет. Гекуба утратит актуальность только тогда, когда человечество начнет размножаться почкованием, а жить – в коммунах.
Форма – эта такая сугубо функциональная штука, как оболочка на таблетках. Ее задача – помочь донести до читателя содержание, это усилок, сводящий к минимуму искажения при трансляции фантазий.
Потому что текст работает комплексно. Внутри головы читатель со-переживает реальность персонажей. Проживает ее, погружается в нее. В идеале когда герои мокнут под дожем в лесу, читатель должен испытать неодолимую потребность накатить 100 грамм для сугреву заварить горяченького чайку. Читателю может быть в этой вселенной и некомфортно, это дело десятое. Но он очень хочет досмотреть кино.
То есть что мы имеем на выходе в чистом остатке? Интересно то, что интересно запаковано и применимо после распаковывания. Интересна гармоничная для сегодняшнего вот этого вот конкретного читателя форма, наполненная важным для него, для этого вот конкретного читателя, содержанием.
Читателю хочется испытать любовных страстей, слез и мелодрамы? Значит, для него какая-нибудь «В плену роковой страсти» - хорошая книга. А критик пусть идет… «Уллиса» читать. Читателю хочется почувствовать себя крутым, сильным и неотразимым? Добро пожаловать в «Ронан Кровавый и сорок блондинок Ллура». Кто там недоволен? Ну и сам дурак. Не будет у него сорок блондинок, будет только бюст Чайковского на пианино. Читателю хочется размять мозги, культурно и духовно подрасти? И тот дохреллион вариантов! Аж глаза разбегаются! Кто сказал «Улисс»?!
Чем больше людей, который хотят в этот мир – тем лучше книга. Для них. Для этих людей. Это плохо? А почему? Почему оказаться в мире, в котором тебе хорошо – плохо? Потому что критик будет грозить пальчиком?
Средневековый… ну, не читатель все же, а слушатель хотел благородства, справедливости, мудрых правителей, кровищи ведрами и немного сантиментов. Пошлятины хотел, одним словом. И вот вам «Робин Гуд», вот вам Артуриана, вот вам «Беовульф». Вроде уже под тысячу лет никто не жалуется.
Шекспир писал кровавые боевички с бердовыми многоходовыми интригами. И вполне себе зарабатывал на этом. Ага. Денюжку зашибал. Пошло и незамысловато. Принцы, короли, заговоры, горы трупов и страдающие девицы толпами. Какая утопиться не успеет, ту повесят или зарежут. Ну и секс с негром. Это тоже важно. Да чувак практически же Тарантино был – для своего-то времени!
Так что нам имеют по этому поводу сказать критики? Вот прямо насчет дешевых авторских ходов, заигрывания с читателем и примитивного сюжета? Ах этот примитивный герой с мечом наперевес, на которого вешаются все бабы… Фу как пошло! Ах, сублимация! Ой, меня тошнит! А? Ланселот? Тристан? Не, ну это же о другооооом.
И вот самое забавное, тут мне очень хочется согласиться. Да, о другом. Да, Ланселот – опиздинительно крутой мужик. Да, он врагов валит с энтузиазмом канадского лесоруба, разгулявшегося в рязанском ельничке. Да, на него бабы вешаются пачками, они заползают к нему в шатер украдкой, сексуально домогаются, а если не получится домогнуться – то помирают с горя. Да, он – тот самый чувак, который трахает королеву. То есть вот если по фактам, объективно – это один в один герой сублимационного подросткового фентези. Но при этом – нет. Он другой.
Почему?
А я так чувствую!
Вот он, тот самый Великий и Ужасный фактор, на котором строится любая и каждая оценка текста, всегда и везде. Чувствую я так! Очучаю! Вот как оргазм. Они или есть – или его нет. Не имеет значения, насколько техничен партнер, читал ли он Камасутру и практиковал ли тантрический секс. Ты либо кончил – либо нет. И хоть порвись, хоть диплом об окончании Курсов сексуального просвещения на лоб приклей – нихрена не поможет.
С книгами – то же самое.
Хорошая книга – интеллектуальный, мать его, оргазм. Тебе не просто важны факты, там изложенные. Тебя не просто восхищает стиль автора. Тебе хорошо у автора внутри головы. По размеру. Не жмет, не натирает, тепло, ухо и лампово. Ты хочешь там остаться жить. Получить прописку, выбросить старый паспорт и поселиться в голевое у чудесного автора навечно, питаясь его фантазией, как… эээ… как… как колибри – нектаром! Вот! А ассоциации из области паразитарной инвазии мы тактично опустим. Мы сейчас о высоком. Не надо нам тут.
Почему так происходит? А хрен его знает. Потому что автор и читатель каким-то волшебным образом совпадают. Точнее, автор-то, может, и другое писал, и даже совсем наоборот… Но кого это волнует? Читатель увидел, почувствовал, расшифровал вот так – и это была любовь! Данный конкретный читатель, взаимодействуя с данным конкретным текстом, получил кусочек счастья. И ответ на вопрос «А с хрена ли?» лежит точно не области литературоведения. Точнее, немного и в его, но совсем немного. Человеку текст важен, близок, понятен, приятен. Все перечисленное - это психические реакции.
Оценить качество текста нельзя. Можно оценить реакцию на текст. И эта оценка невозможна без органичного соединения психологии, культурологи и лишь частично, лишь малой долей филологии и иже с нею.
Отличный, кстати, в этом плане пример - кинковые тексты. Кинк – это тот камертон, который вызывает немедленный отзвук у «коллег по цеху». При этом закрывают глаза даже на очевидные огрехи стиля и логики. То есть их как бы и видят. Но как бы и похуй. А всем остальным читателям тоже похуй. Но уже на текст.
Индивидуальная, сугубо индивидуальная реакция. Текст не просто хороший или плохой. Он хороший или плохой – для кого-то. Это не сферической конь в вакууме. Юноша отреагирует так, зрелый мужчина - эдак. Женщина так, мужчина – иначе. Нубиец – так, араб – эдак. И каким тут боком знатоки литературы? И каким тут боком критики? Кому нафиг нужно знать, какие чувства испытал при прочтении книги зрелый состоятельный англосакс, живущий в Глазго, гетеросексуальный, холостой, работник солидного литературного журнала? Как это повлияет на восприятие текста китайским рабочим прядильной фабрики, женатым, трое детей? Работницей саратовского офиса, гомосексуальной, зарплата – 13 тыр и ипотека, есть любимая морская свинка? Почему мнение вышеупомянутого англосакса считается значимым, а мнения остальных – как бы не совсем? И почему ему за это самое мнение платят деньги?! А мне – нет, а я тоже хочу!
Это так же бессмысленно, как если бы на признание Васи о том, что он любит Машу, появлялся Хью Хеффнер и говорил, что сиськи у Маши на 7 из 10, жопа – 5 из десяти, да и техникой глубокого минета Маша владеет слабо, он, Хеффнер, и получше видал. А мне плевать, мне очень хочется! – пел в свое время по этому поводу.
Иногда мне кажется, что мир ебанулся. А иногда я понимаю – мне не кажется.
Получается, что объективно хороший текст – этот тот, который положительно оценило большинство читателей. Любит наш народ всякое говно. Ага. Для этих людей, здесь и сейчас текст – хороший. Как бы и у кого бы от этого ни пригорало снизу. Популярность – сфера интересов статистики, а не филологии. Произведений существовало и существует неограниченное количество. Авторы – они ж как тараканы, их дустом не перетравишь. Так было, так есть и так будет. Но одни произведения рождаются и умирают, гаснут во тьме, забытые и никому не нужные. А другие – становятся бестселлерами. Одни бестселлеры и не вспомнят через год после выпуска – а другие живут столетиями и даже тысячелетиями. И живут они потому, что «попали в резонанс» большому числу людей. И надолго. А не потому, что их господин Иванов или мистер Джонсон, маститые критики, сильно хвалили.
Ну затасканный же до дыр пример - «Шерлок Холмс». Сам Дойль его хуйней проходной считал и очень печалился, что читают это, а не то, чем бедняга Дойль всерьез гордился, во что душу вкладывал. И критики «Холмса» презирали. И профессионалы его разнесли в пух и прах, размазав гениальность и методы Холмса по стеночке. И что? Да ничего. Всем НАС-РАТЬ. Читатели, безликие, неинтеллектуальные читатели Холмса обожали. И покупали. И требовали продолжения. Почему? Потому что гладиолус! И вот эта однодневка, этот порицаемый выкидыш писательского мастерства знаком каждому, кто хоть раз в кино был. Он цитируем, он чуть ли не архетип. Он читаем – даже спустя сто лет. Его любят – даже спустя сто лет. Дешевый, глупый, непрофессиональный, презираемый серьезными авторами детектив!
А кто знает, что хвалили критики в 1900-х годах? Что они называли важной, значимой, настоящей литературой? Вот вам вся профессиональная объективная оценка текста в действии. Со всеми ее титаническими возможностями. Занимающими место где-то между возможностями регионального метеоцентра и возможностями профессиональной гадалки на картах Таро.
Фиг же этот резонанс, этот отзвук предскажешь.
Узнать, что книга интересна современникам, легко. Достаточно посмотреть на продажи. Большинством голосов она признана хорошей. А потом начинается игра на выбывание. Сначала книга интересна современникам. Потом – детям современников. Потом – их внукам. Ну а там – как повезет. Некоторым авторам удается создать код, который даже при расшифровке через дохреллион лет дает отличный результат. Доплывает Одиссей до Итаки или его Циклоп сожрет? Нарожает Дездемона мужу своему придурочному мавру симпатичных мулатиков или Яго, сука, все перегадит?
Есть сочувствие. Есть узнавание. Несмотря на разницу в речи, в культуре, в мышлении – есть. Торкнуло. Проскочила искра.
Вот вам и все качество текста. Глубина смыслов и богатство аллюзий – туда же. Был бы текст - а аллюзии и глубину спецы найдут. У них, знаете ли, большой опыт. Свинья так трюфели не ищет, как ценители - глубокий смысл.
Литературоведение – это фигня. Оно работает с результатом. Оно получает текст, уже маркированный достаточным количеством читателей как годный. А потом развинчивает его на составляющие, пытаясь понять – а почему годный? В итоге сотни слов сказаны о технике, конструкции сюжета, темпе, линейности и прочих гитиках. А ответа на вопрос, почему это вот все годно, так и нет. А танцевать-то надо от читателей. Их развинчивать, исследуя параметры отработки резонанса. Их изучать. Вот тогда, глядишь, что и получится. На самом деле, было бы очень интересно исследовать именно этот вот аспект. Резонанс. Торканье. Механизм возникновения реакции. Что видят читатели уж больше ста лет в Холмсе, но не видят ни в Пуаро, ни в забытом уже Пинкертоне? Что и как обрабатывает мозг, ставя на тексте штемпель «годно» и «негодно» и отправляя по соответствующим адресам. Основа-то понятна, в общем. Но детали, детали… Вместе с сокрытым в них дьяволом.
Пишет ju1a:
Завершающая часть трилогии. Четвертая. Логичность и последовательность, чуваки, логичность и последовательность!
Я, в общем, сказала все, что хотела, в предыдущих трех. А потом поняла, что один момент все же остался за кадром. Почему текст не нравится? И почему в нем так отчетливо виден автор, в отличие от хорошего, в котором он не виден? Рас-рас
Начну издалека. Сильно издалека. Есть такая распространенная логическая ошибка. Как называется правильно, я не знаю, я встречала термин «ошибка выжившего». Наверняка есть что-то умное на латыни. Всегда есть что-то умное на латыни, эту латынь хоть дустом посыпай, все равно вылезет.
Для тех, кто об этом чуде не слыхал, объясню на примере, для наглядности. Скажем, мы знаем, что дельфины спасают тонущих, толкая их к берегу. Откуда? А от тонущих, которых толкали к берегу. Потому как тонущие, которых толкали ОТ берега, никому ничего не рассказывают. Они скромные, молчаливые и плохо пахнут. Вот еще пример. Во время Второй мировой конструкторы самолетов очень хотели усовершенствовать конструкцию самолетов. Что естественным образом вытекает из названия их профессии. хе-хе А точнее, они хотели усилить защиту. Поэтому они регулярно осматривали вернувшиеся из боевых вылетов машины и отмечали, где больше дыр, чтобы поставить в эти места броню. Ну они же поражаются чаше всего, правильно? Статистика! Тщательно продуманный план порушил зануда-математик. Он уточнил, что дело обстоит ровно наоборот. Если в самолете есть дырки, но он вернулся из вылета, то это малозначащие дырки. Второстепенные. Плюнуть и забить. А вот те места, где нет ни одной дыры, усиливать нужно обязательно. Потому что после того, как туда попадали, самолет уже никуда не летел. Он падал.
То есть имеет место во-первых, нерепрезентативная выборка, во-вторых, неверное толкование результатов этой самой выборки, начисто игнорирующее факт ее нерепрезентативности. Мы знаем, сколько акул кусает людей. Но мы НЕ знаем, сколько акул проплывает мимо. Соотношение людоедов к нелюдоедам может быть и 1/2, и 1/10, и /1/100000. Как-то так.
А теперь к текстам. Текст, который не нравится – ну, он обратный тому, что нравится. Логично же. В тексте, который нравится, находиться приятно. Причем дело не только в увлекательных событиях. Это комплексный эффект, роляют и речь, и мировоззрение, и да, события. Текст, который нравится – это текст, тождественный мышлению читателя тем или иным образом. Он ощущается естественным и органичным, в нем хорошо и приятно находиться, как в домашних тапочках. Если чтение – это путешествие в голову автора, то хороший текст – путешествие в голову, в которой хочется остаться на ПМЖ, получить гражданство и купить квартиру в центре лобной доли мозга. Текст, который не нравится – наоборот, текст чуждый. Царапающий. Раздражающий. Это не тапочки, это туфли, которые жмут и трут. Это визит в голову, находиться в которой так же приятно, как в вытрезвителе Урюпинска утром 1 января. То есть лучше там не находиться. Чтение – способ увидеть мир глазами автора, стать автором на какое-то время. И читателю либо нравится это, либо нет. Скажем, читаешь ты Брэдбери. И мир вокруг внезапно сияющий и радостный, светлый и теплый, и сладко пахнет одуванчиками. Читаешь ты Довлатова. И мир полон странных, но милых людей, и все вокруг забавно и необременительно, и нет ничего плохого, есть только грустное и философское. Читаешь ты Башлачева… И ебена мать. Как у вас открывается окно на кухне? А Кафку лучше вообще не читайте.
Считать, что автор виден только в плохих текстах, а в хороших не виден – так же ошибочно, как полагать, что самое уязвимое место самолета – крылья, потому что в них часто попадают. Читатель рассматривает не все тексты, а только отдельный их сегмент, находит обобщающий фактор и радостно восклицает «О, а вот и причина!». А нихуяшечки. Это не причина. Это следствие. Автор виден потому, что визит в его фантазии вызывает дискомфорт. Продолжу аналогию с туфлями и тапочками. Если в туфлях шов трет, а в тапочках нет, это не означает, что тапочки бесшовные. Это означает, что швы в тапочках не трут, всего лишь. И то лишь данному конкретному человеку, поэтому для него они и незаметны. А другому запросто могут и натирать. Ну вот попадут на любимый мозоль – и все, и пиздец котенку. Сразу швы станут очевидны и вопиющи, приобретут решающее и категорическое значение. Кто ж так шьет, мудилы?! Кто ж так пишет?!
Если книга нравится, личность автора воспринимается практически как собственная. Поэтому она и не видна. Это хорошо подобранные очки, это туфли по ноге, это комната, в которой жил 10 лет и находишь вещи вслепую, в полной темноте, просто потому, что комната уже давно часть тебя.
Если книга не нравится, она ощущается чуждой. И личность автора ощущается такой же. Она мешает и раздражает, об нее бьешься, как о мебель в чужом доме, когда впотьмах в сортир бредешь. Ой, бля! Чужие убеждения. Чтоб им. Сука! Принципы! Какого хуя?! Уй-еее… Блядское мироощущение, какой еблан положил тут мироощущение?! Да чтоб вам всем! Понаписали!
В книге, которая не зашла, виден автор, и он бесит. В ней видны все недостатки, а достоинства все равно не вызывают симпатии. В книге, которая зашла, автора вроде бы и нет. Потому что автор – это как бы ты. Ей простишь любые косяки, а достоинствам рад, как ребенок – трезвому Деду Морозу. Это… это как любовь! Она или есть – или ее нет. Если любишь, что бы там из себя этот самый объект любви не представлял, он все равно охуенен. Если не любишь, то как бы хорош человек ни был… ты его не любишь, и хоть тресни. Ну вот, скажем, мой начальник любил заниматься спортом. Всегда был в форме. Подтянутый такой, широкоплечий. И что я думала, когда видела его? Ах, как наш ИванИваныч чудесно выглядит? Ах, наш ИванИваныч такой энергичный и бодрый? Ага, щас. Я думала: у, сука! У приличных людей в твоем возрасте по два инфаркта, а ты конь конем, етить тебя налево.
Вот и у пчелок с бабочками то же самое..
Трилогия в четырех частях, или Тексты, которые.
Много, много, много слов о том, что такое текст, зачем он, как он работает, почему он так работает, почему он работает у всех по-разному, и почему
Пишет ju1a:
читать дальшеКак-то последнее время мне часто попадаются замечания из серии «автор в этом тексте пишет не о персонажах, а о себе». И смущенные авторские «этот персонаж мне ближе всего, но я вовсе не хочу сказать, что это я, я сам по себе, а персонаж – сам по себе! Ни-ни, вы не подумайте!». И все такое вот прочее. И, кажется, количество этих замечаний достигло критического значения. И у меня бомбануло. Поэтому – простыня.
Зайду издалека.
Я люблю смотреть всякие лекции на ютубе. Дивная же штука, когда рука заняты, а голова свободна. Чистишь себе картошку- и слушаешь. Красота! С фильмом так не получается. Там надо за видеорядом следить, тут или сюжет – или пальцы, а я – унылый прагматик, мне пальцы всяко дороже.
Так вот. Люблю я видеолекции. И вынесло меня на… черт, забыла фамилию. Ладно, не важно. Не в фамилии дело. Мужик предпенсионного возраста, практикующий психотерапевт. Не психолог – да, для меня, не единожды сталкивающейся с этими душелюбами и людоведами мейд бай пединститут, это важный момент. Рассказывал психотерапевт всяко разно и интересно, и все было очень и очень любопытно. А потом началась очередная лекция – и я перестала чистить картошку. Или что я там делала? Короче, это вот самое я перестала и уставилась на экран.
Там психотерапевт рассказывал о том, как работают психологические тесты. Вот эти вот все «нарисуй домик» посади дерево роди сына «на что похоже пятно» и прочее в том же духе. А у меня такая особенность… Для меня практическое знание – единственно доступное. Теорию я не усваиваю. В теории я много чего знаю – но это так, рисунки на песке. А знание обретает плоть только тогда, когда было получено через практический опыт. Как бы это попроще-то… В общем, мне понятно, только когда на пальцах. А словами – непонятно.
И вот тут как раз на пальцах показывали, как работают тесты. Это было что-то вроде лекции для присутствующих в зале то ли студентов, то ли слушателей курсов. Безымянный мужик достал фигурку коня в пальто. Поставил ее на стол. И начал задавать студентам вопросы. А как вы думаете, этот конь молодой или старый? Веселый или грустный? А ему удобно в пальто? Зачем он его вообще надел? А где конь работает? Много всякого разного спрашивал. Даже я ответы придумывать начала. По моей версии конь был веселый, наглый а пальто одел, потому что в нем можно эффектно выебываться. Причем пальто было чужое.
В конце мужик спросил: «А что вы чувствуете по отношению к этому коню? Как вы к нему относитесь?». К этому моменту я со всей очевидность понимала, что конь – мудак, и очень мне не нравится.
- А теперь посмотрите на коня еще раз, - сказал мужик. – Вы что, долбанулись все? Какая грусть? Какое веселье? Что значит – пальто под мышками жмет?! Это просто кусок глины! Скульптор помял ее, придал определенную форму и сунул в печь. Все! У глины не может быть настроения и места работы. Вы же тут все – взрослые люди. Вы не можете этого не знать. Поэтому – внимание на экран! – все, что вы придумали о коне – это о вас. Потому что на самом деле коня нет. Есть глина. Глина – это такая штука, из которой делают кирпичи, тарелки и всякие другие штуки. Они мертвые. Неживые. В отличие от вас. Вашему мозгу неоткуда взять объективную информацию. Но он в этом не признается. Вы слышите вопрос – и мозг тут же генерирует на него ответ. Основываясь на собственном опыте, собственных эмоциях. Других-то нет. Вопрос не в том, на что похоже или не похоже пятно в тесте Роршаха. Вопрос в том, почему вы решили, что оно похоже именно на это. Какие процессы в вашем мозгу подтолкнули вас именно к такому решению из бесконечного множества возможных. Вот что на самом деле интересует психолога. И вот с чем он будет работать.
Опа, – сказала я. – Опа! Вон оно чо, Михалыч.
И вспомнила все, что я думала о коне. О том, почему он мудак. И таки да – это все предельно четко отражало мою позицию по определенному вопросу. Это не было описанием меня. Но это было предельно точное описание моего отношения к определенному типу людей и к определенной ситуации. И да, у меня в этом месте действительно ненормально бурная реакция. Триггер это для меня. Команда «Фас!» от мироздания.
А потом я стала думать дальше. Я все же не скульптор. Я… эээ… райтер. Писатель – мне как-то неловко, так что да – райтер. И вообще, словами интересуюсь.
Текст – это тот же поток сознания. Это чья-то фантазия, облеченная в слова и зафиксированная условным кодом на носителе. А поэтому любой текст – это автор. Всегда. Везде. Текст – это тот, кто его писал. И упрек «в этом тексте слишком много автора» - он… он странный. А что там еще может быть? Эй, чувак, у тебя в воде слишком много воды!
Вот есть человек. И он что-то думает. Думает долго и упорно, перебирает мысль в голове, как четки. Картинка, которую он видит – настолько ясная, что ее можно превратить в текст. И настолько важная, что ее нужно превратить в текст. И он пишет. Рассказ. Роман. Стихотворение.
Когда ты держишь в руке книгу – ты держишь кусочек чужого мозга. Ха-ха! Надеюсь, вы это визуализировали. Живите теперь с этой мыслью.
Не важно, Марти-Сью Конан там или высокодуховный до тошноты Мышкин. Потому что нет ни Конана, ни Мышкина. Есть Говард и есть Достоевский. Все. Больше ничего нет, и никогда не было. Вот именно в такой формулировке. Это не об авторе. Автор. Лично. Сам. Все персонажи, все события, все диалоги – это только он и никого, кроме него. И говорить о сублимации, о самопроекции в текстах как о недостатке глупо и бессмысленно. Это то же самое, что называть в числе недостатков воды «мокрая, сука». Иди, блядь, пожуй песка.
Более того. Мы можем говорить только о сублимации и самопроекции. В принципе. Если уж мы хотим об этом говорить. Потому что любой текст – это тень автора на стене. Даже если там заяц или волк – это все равно автор. Единственный актер, двигающий всех кукол в спектакле. Мы можем обсудить, почему именно Машеньке хочется писать порево про геев, Васеньке – фантастику с жукоглазыми монстрами, а Александру Апполинариевичу – порево про жукоглазых монстров о судьбах России. Что, кстати, одно и то же. Мы можем говорить о том, что фантазии Машеньки и Васеньки просты, как пять копеек, а Александра Апполинариевича – омерзительны высокоинтеллектуальны. Или Сашок просто выебывается? А может, правда думает о судьбах? Нет, все же выебывается… Эй, Саш, ответь на один вопрос… Но мы не можем утверждать, что тексты Машеньки и Васеньки – воплощение их больных фантазий, а у Апполинарыча ничего подобного нет. Ага, щаз. Там все то же самое. Тот же автор, просто скрутивший другой, более сложный кукиш для нашего театра теней. По факту Сашок тоже может создавать свой улучшенный образ. Человека, думающего о судьбах России.
Текст – это максимальное обнажение. Всегда. Хоть о судьбах, хоть о монстрах. Тебя не то что в тело – тебя в мозги напрямую пустили. В подсознание. И да, тут та же беда. Тело может быть дряблым и не вызывать желания. А кто-то, наоборот, любит пухленьких. *мечтательно вздохнула* И с мозгами то же самое. Но в любом случае мы маемо тэ, що маемо. Автор – это всегда автор. Хоть умный, хоть глупый. Можно удивиться, с чего это автор решил показать тебе именно это, когда лучше было бы вон то. Так же, как можно удивиться, чего это толстая тетка розовые лосины натянула. Но требовать, чтобы автор исчез из текста… Утверждать, что текст отделим от автора… Ага. А тетка отделима от своей обширной задницы, затянутой в розовый стретч. Ну да.
Так что вот оно, откровение – автора. Этот хороший парень, главный герой, которого все любят – это я. Да-да, я! И вон тот мудак, мучающий котиков, которого вы ненавидите – тоже я. И старая алкашка на пятой старнице. И гений на шестой. Это все – я, только я! Никого тут больше нет!
И, кстати, тот хороший парень, которого вы видите, когда читаете – это вы. И мудак с котятами – тоже вы. И алкашка, и гений. Как только вы начали читать – все эти ребята стали вами. Вот так-то.
Но это уже тема нашей следующей беседы. Вы слушали радио «Кэп Очевидность»! До следующей встречи в эфире!
читать дальшеВы все еще слушаете радио «Кэп Очевидность»! Не переключайтесь, у нас в эфире увлекательнейшая передача «Каким местом читает читатель» - продолжение вчерашней темы «Что, блядь, пишет автор?!» из цикла «Вы там все ебанулись, что ли?»
В общем, раз уж я обещалась – то теперь еще и о читателях. С личными примерами, куда ж без них.
Есть у меня грех. Я люблю Маринину. Вот да. Неинтеллектуальную, не блещущую стилем, не… разновсякую Маринину. Но обычно я «Каменской» пробавлялась. Потому что мне нравится Каменская. Даже больше, чем Маринина. А есть ли разница? См. пост об авторах и самопроекциях хе-хе И тут мне попала в руки книга «Оборванные нити». О патологоанатоме. А я, так уж получилось, с патологоанатомом/судмедэкспертом выросла. Все мое детство я слушала о вскрытиях, смертях, эксгумациях и прочих радостях жизни. Точнее, смерти. Слушала с огромным интересом, ничего не боялась, искренне такие увлекательные повествования любила и с азартом расспрашивала о деталях. А тут, понимаете, книга о патологоанатоме. Ну и конечно же я! Разве я могла не?!
Целых два тома я была счастлива, как мышь в сыре. Серьезно. Удивительное было чувство. Розовая, нежная, трепетная ностальгия. Вскрытия! Анализы! Гистология! Заключения! О волшебный свет золотого детства! Как же мне было грустно дочитывать книгу. Как будто ты зимой у камина грелся – а его раз, и выключили.
В комментариях под книгой некоторые читатели признавались, что не смогли дочитать – блевали.
И я, кстати, не уверена, какая реакция для Марининой была бы более странной – чьи-то ныряния в унитаз или мое умиленное сюсюканье. Точнее, уверена. Приз был бы мой.
После этого небольшого лирического отступления, задающего тон и демонстрирующего на практике мою пизданутость особенности читательского восприятия и его принципиальное отличие от авторского посыла, вернемся непосредственно к предмету обсуждения.
Я в комментах говорила, и тут повторюсь. С моей точки зрения, профессиональное изучение литературы в определенном смысле охота за снарком. Причем не просто снарком, а снарком воображаемым.
Текст – это код. Вот договорились люди, что этот значок – звук А, этот – звук И. Разработали кодировку. И авторы, пользуясь ею, получили возможность свою фантазию консервировать. Увы, сильно при этом сжимая байты и терабайты. Результат – полупрозрачный изобретатель. Поясню на примере. "Вася сидел в кабинете и торопливо черкал что-то на заметках книги." В тексте – одно предложение. Что было в голове автора? Был Вася. Весь. Целиком. Одетый, с какой-то конкретной рожей, с жестами, мимикой. Был кабинет. Стены, обои, полки, глобус у стены. Был стол. Старый, темного дерева, под одну ножку подсунута бумажка, чтобы не шатался. Столешница побелела от царапин. Даже книга была. И полуденный свет в окне. И дерево за окном. То есть было кино внутри головы. Которое в таком вот изложении нахрен читателю не нужно. И все это ужимается до одной фразы. Читатель ее читает – и декодирует. Разворачивает в обратном порядке! Стол светлый, на сплошных ножках, из ламинированного пластика, кабинет пустой и чистый, окна вообще нет. Я уже молчу о том, как изменился Вася за лето. С одной стороны, ничего не изменилось. С другой – изменилось все.
И это было просто одно, очень простое предложение. А когда этих предложений много? Когда в них описываются не стол и кабинет, а мышление, чувства? Представили степень расхождения? Просто вообразите. Каждый человек имеет свой собственный опыт. И использует его. Когда-то давно я смотрела фильм о спецэффектах. И там рассказывали о фантастических животных. И сказали, что никто не в состоянии придумать по-настоящему фантастическое животное. В принципе. Любая попытка будет сводиться к комбинации уже известных объектов, просто в максимально необычной комбинации. Жуки, осьминоги, каракатицы, растения, грибы, да что угодно. Но только уже существующее. Его можно приукрасить, изменить, исказить. А новое придумать – фигушки. Потому что человеческий мозг мылит только известными ему категориями. Он не может вообразить то, чего никогда не видел. Максимум, на что он способен – подогнать под описание уже виденные объекты. Для примера даже не нужно пределы планеты покидать. Просто вспомните, как рисовали средневековые живописцы африканских животных. По описаниям же! Этот гиппопотам, похожий на вислозадую, страдающую плоскостопием лошадь, до сих пор стоит у меня перед глазами. И дело не в том, что художник не мог бы нарисовать что-то более близкое к теме. Мог бы. С лошадьми и зайцами он справлялся. Дело в том, что художник не видел гиппопотама. Он видел лошадь. И корову. И знал, что эта хрень в Африке – вот почти то же самое, только ноги – во! башка – во! жопа – во! Так и рисовал.
И вот оно везде так. От чужого, который то ли рептилия, то ли жук, и до Соляриса, который вообще амеба. Или много амеб. Короче, кисель.
Человек творит только в пределах своих знаний и представлений. Читатель дешифрует послание только в пределах своих знаний и представлений. Чуваки, которые писали Сагу о Зигфриде, слышали об Атилле. И о его вроде как убийстве слышали. Но это были средневековые чуваки со средневековой реальностью в голове. И все, что они смогли вообразить – это король Атцель, латы, вассалы, сюзерены и турниры. То есть, типичная средневековая Германия. Чуваки, которые писали Сагу о Вельсунгах, жили в Исландии. Они слышали об Атилле… Поэтому в саге есть Атли, есть конунги и есть типичный для того времени примат рода перед брачными узами, являющийся стержнем развязки. База – одна. Эти люди слышали по факту один и тот же сюжет. Пересказы – сильно разные. Потому что пересказывали разные люди, и пересказывали так, как поняли, как представили. Изменилось все – от реалий до мотивов.
Если перестать умничать и перейти к более близким и менее выебистым примерам, это будет где-то так. Автор пишет о Васе, который кормилец и опора, и жена у него в белом переднике пироги печет. Читатель № 1 видит охуенного Васю, потому что вырос в счастливой гармоничной патриархальной семье. Читатель № 2 тоже вырос в патриархальной семье, но неблагополучной. Он видит мудака Васю, потому что тот подавляет жену. Читатель № 3 вырос со слабовольной, бесхребетной матерью при сильном отце. Он представляет васину жену-дуру, и жалеет бедного Васю. Ну и так далее.
Вася – один и тот же. Жена – одна и та же. Текст – один и тот же. Картинки в голове – принципиально разные. И складываются эти картинки из жизненного опыта, знаний, фантазии читателей. Он выхватывает из текста определенное количество маркеров, позволяющих визуализировать происходящее – и делает это уже собственными усилиями, автор никак не в состоянии контролировать этот процесс.
В 19 веке история Карениной была историей падшей женщины. В 20 – историей влюбленной женщины. В 21 – историей феминистки. По-моему, это история ТП со всеми вытекающими. Роман остался прежним. Изменились читатели.
Черный квадрат – это, мать его, черный квадрат. Что в нем можно увидеть? Нууу… черный квадрат! хе-хе Ночь над Днепром. Космос. Окно в темную комнату. Условность любого искусства, которое есть всего лишь процесс, протекающий в мозгу зрителя, а автор лишь инициатор этого процесса. Наше светлое будущее. Траур по жертвам братоубийственной войны. Да что угодно можно увидеть. Зависит от того, кто смотрит. Чем он умнее, чем лучше у него фантазия, чем шире эрудиция – тем более глубокий смысл приобретет черный квадрат. Кусок холста, замазанного черной краской. Все остальное, все смыслы, все толкования – в голове.
Дальше – больше.
Есть культурные различия. Вот когда скандинавский роман – холодный и медленный, это оно. Когда японцы странные и отстраненные – это оно. Потому что другая культура. Когда Толстой и Достоевский скучные – это тоже оно. Потому что язык 19 века не равен языку 20, все, поезд ушел. Когда японцы, посмотрев впервые «Ромео и Джульетту», брезгливо поморщились, поразившись, как два сопляка могут так не уважать себя, родителей и свой род – это тоже оно. Ну в самом деле, блядство же какое-то! Нет бы в сени цветущей сакуры на рассвете самоубиться каждый у себя дома, написав перед этим грустные и возвышенный стихи. Когда индейцы спрашивают, почему белые так ненавидят Иисуса, что таскают с собой символ его смерти, а раз так ненавидят, то почему молятся – и это оно. Когда Юля читает, как Рама посылает Ситу немножко погореть, просто чтобы проверить, а не приходило ли ей в голову чего эдакого, и думает ЕБАНЫЙВРОТ, МИЛЛИАРД ПИЗДАНУТЫХ ИНДУСОВ!!!! – это тоже оно!
А теперь, знатоки, внимание на экран! Так о чем «Ромео и Джульетта»? О любви или о слабоволии и пренебрежении долгом? Скандинавы отмороженные – или обстоятельные и объективные? Толстой писал суперпопулярный боевичок о шлюшке, историю сводной женщины или унылую морализаторскую хуйню? Индусы… не, индусы по-любому пизданутые. Нафиг. И их, кстати, уже намного больше миллиарда! И у них есть спички! Остановите планету, я сойду!
Где истина? То, что вложил автор? То, что видит читатель? Все? Ничего?
И автор, и читатель творят текст в равной мере. То, что написал автор, не равно тому, что прочел читатель. Более того. Это могут быть в принципе взаимоисключающие вещи при достаточных культурных и ментальных различиях.
А завтра я расскажу, что я думаю о том, что такое хороший текст, что такое плохой текст и кто решает, хорошие они или плохие.
Пишет ju1a:
читать дальшеА теперь – следующая часть марлезонского балета. Третья и завершающая. Ибо уплясалась я до полного нестояния.
В свете всего изложенного - как нам оценивать текст? Который сам по себе как бы и не существет? Потому что у нас есть авторская фантазия, запечатленная на бумаге. Но в том виде, в котором ее создал автор, только автор ее и видит. У нас есть миллион декодировок, каждая – разная. И? И?! «Мадам Бовари» - классика. «Мадам Бовари» - скандальный порнушно-чернушный роман, за который на Флобера в суд подавал (вот и со Шнуром все судятся…). «Мадам Бовари» - бестселлер, который французы расхватывали как пирожки. Ну и «Мадам Бовари» - адова скука. Так которая из них – настоящая? Есть ли вообще настоящая? Или все настоящие?
Где та линейка, которой можно измерить несуществующий объект? Ведь по сути оценивается каждый раз не произведение, а представление читателя о произведении. Для дурака и Гегель – заумный придурок. Для умного и «Курочка Ряба» - космогонический миф.
Вот, допустим, Пупкин написал роман о золотых скифах. При этом Пупкин роман тиснул в печать, чтобы кредит по машине погасить, и считает книженцию проходнячком. Он уже лет 10 пишет другой роман, гениальный – о платиновых сарматах. Критик Иванов сказал, что роман – щедевр, потому что он, Иванов, при просто прозрел в своей слепоте и открылось ему знание дивное. Критик Петров сказал, то роман – мерзость. Потому что он, Петров, читал и с трудом сдерживал рвотные позывы, его от такого блевать тянет. Слесарь Сидоров пожал плечами и накатил сто грамм. Но роман все же прочел, потому что деньги плочены, а просто так на унитазе сидеть скучно.
Ну пиздец же ваще.
Как жить-то?
А знаете, что самое забавное. Маркер – Сидоров. Точнее – Сидоровы. Оценить, чего и сколько заложена в авторских фантазиях, невозможно. Это знает один человек. Автор. И ему, по понятным причинам, веры нет. А вот посчитать по головам тех, кому книга понравилась, очень даже можно. И при этом не имеет по факту особого значения, что там говорили критики. Ну вот Мольера, скажем, ругали. И где те критики? Кто-нибудь о них помнит? Кого-то волнует их ценное и безусловно важное мнение?
Успех определяет мнение не критиков, но публики. То есть банальное интересно/не интересно. Упс. Классическая литература – тоже популярная литература, то есть интересная, но уже на протяжении длительного промежутка времени. Второе упс. Вот всем хорош «Улисс». Особенно когда не спится. Но… но если ты не «профессиональный читатель» и не человек, увлеченный литературой, и не любитель повыебываться, то какова вероятность, что «Улисс» тебе будет реально искренне интересен? И ведь что самое забавное, Гомер тоже формой похвастаться не может особо. Вернее, может – но так же, как и Джойс. Будем честными. Это ж читать невозможно! От одного перечня кораблей глаз дергается. То, что древнему греку шло на ура, современного читателя не просто в сон – в летаргию вгоняет. Но если сократить знаменатель. Если убрать эту вот неудобоваримую форму, что у нас останется? Представим себе пускай не фильм – все же это другой жанр, это нечестно, но хотя бы литературный пересказ. В случае с Улиссом на выходе у нас величина, стремящаяся к нулю. Малоинтересная история малоинтересного чувака. А вот пересказ Гомера… будут, ой, будут читатели ногти грызть: откосит Одиссей от призыва или не откосит, вернет Менелай бабу или не вернет, бессмертный Ахилл или как всегда – наебали? А на убийстве Патрокла и всплакнут особо чувствительные.
Форма – дело хорошее. И очень важное. Но форма без содержания интересна только профессионалам. Ну вот так же, как необычная короба может быть интересна только тому, кто эти самые коробки коллекционирует. А всем остальным ее распаковать хочется и внутрь заглянуть. Все эти вот навороты, все эти «ах, так раньше никто не писал» и «ах, какая тонкая аллюзия на скандальное интервью Иванова-Коньякова в Крыжополе в августе прошлого года» - они нафиг не нужны никому, кроме отдельного, весьма узкого кружка ценителей. Потому что кто и как писал, через сто лет будет интересно только литературоведам, да и то не всем. А постмодернистские аллюзии на чего-то там утратят актуальность так быстро, что моргнуть не успеете. А вот Гекубу… Гекубу и сейчас жалко. И потом жалко будет. Гекуба утратит актуальность только тогда, когда человечество начнет размножаться почкованием, а жить – в коммунах.
Форма – эта такая сугубо функциональная штука, как оболочка на таблетках. Ее задача – помочь донести до читателя содержание, это усилок, сводящий к минимуму искажения при трансляции фантазий.
Потому что текст работает комплексно. Внутри головы читатель со-переживает реальность персонажей. Проживает ее, погружается в нее. В идеале когда герои мокнут под дожем в лесу, читатель должен испытать неодолимую потребность накатить 100 грамм для сугреву заварить горяченького чайку. Читателю может быть в этой вселенной и некомфортно, это дело десятое. Но он очень хочет досмотреть кино.
То есть что мы имеем на выходе в чистом остатке? Интересно то, что интересно запаковано и применимо после распаковывания. Интересна гармоничная для сегодняшнего вот этого вот конкретного читателя форма, наполненная важным для него, для этого вот конкретного читателя, содержанием.
Читателю хочется испытать любовных страстей, слез и мелодрамы? Значит, для него какая-нибудь «В плену роковой страсти» - хорошая книга. А критик пусть идет… «Уллиса» читать. Читателю хочется почувствовать себя крутым, сильным и неотразимым? Добро пожаловать в «Ронан Кровавый и сорок блондинок Ллура». Кто там недоволен? Ну и сам дурак. Не будет у него сорок блондинок, будет только бюст Чайковского на пианино. Читателю хочется размять мозги, культурно и духовно подрасти? И тот дохреллион вариантов! Аж глаза разбегаются! Кто сказал «Улисс»?!
Чем больше людей, который хотят в этот мир – тем лучше книга. Для них. Для этих людей. Это плохо? А почему? Почему оказаться в мире, в котором тебе хорошо – плохо? Потому что критик будет грозить пальчиком?
Средневековый… ну, не читатель все же, а слушатель хотел благородства, справедливости, мудрых правителей, кровищи ведрами и немного сантиментов. Пошлятины хотел, одним словом. И вот вам «Робин Гуд», вот вам Артуриана, вот вам «Беовульф». Вроде уже под тысячу лет никто не жалуется.
Шекспир писал кровавые боевички с бердовыми многоходовыми интригами. И вполне себе зарабатывал на этом. Ага. Денюжку зашибал. Пошло и незамысловато. Принцы, короли, заговоры, горы трупов и страдающие девицы толпами. Какая утопиться не успеет, ту повесят или зарежут. Ну и секс с негром. Это тоже важно. Да чувак практически же Тарантино был – для своего-то времени!
Так что нам имеют по этому поводу сказать критики? Вот прямо насчет дешевых авторских ходов, заигрывания с читателем и примитивного сюжета? Ах этот примитивный герой с мечом наперевес, на которого вешаются все бабы… Фу как пошло! Ах, сублимация! Ой, меня тошнит! А? Ланселот? Тристан? Не, ну это же о другооооом.
И вот самое забавное, тут мне очень хочется согласиться. Да, о другом. Да, Ланселот – опиздинительно крутой мужик. Да, он врагов валит с энтузиазмом канадского лесоруба, разгулявшегося в рязанском ельничке. Да, на него бабы вешаются пачками, они заползают к нему в шатер украдкой, сексуально домогаются, а если не получится домогнуться – то помирают с горя. Да, он – тот самый чувак, который трахает королеву. То есть вот если по фактам, объективно – это один в один герой сублимационного подросткового фентези. Но при этом – нет. Он другой.
Почему?
А я так чувствую!
Вот он, тот самый Великий и Ужасный фактор, на котором строится любая и каждая оценка текста, всегда и везде. Чувствую я так! Очучаю! Вот как оргазм. Они или есть – или его нет. Не имеет значения, насколько техничен партнер, читал ли он Камасутру и практиковал ли тантрический секс. Ты либо кончил – либо нет. И хоть порвись, хоть диплом об окончании Курсов сексуального просвещения на лоб приклей – нихрена не поможет.
С книгами – то же самое.
Хорошая книга – интеллектуальный, мать его, оргазм. Тебе не просто важны факты, там изложенные. Тебя не просто восхищает стиль автора. Тебе хорошо у автора внутри головы. По размеру. Не жмет, не натирает, тепло, ухо и лампово. Ты хочешь там остаться жить. Получить прописку, выбросить старый паспорт и поселиться в голевое у чудесного автора навечно, питаясь его фантазией, как… эээ… как… как колибри – нектаром! Вот! А ассоциации из области паразитарной инвазии мы тактично опустим. Мы сейчас о высоком. Не надо нам тут.
Почему так происходит? А хрен его знает. Потому что автор и читатель каким-то волшебным образом совпадают. Точнее, автор-то, может, и другое писал, и даже совсем наоборот… Но кого это волнует? Читатель увидел, почувствовал, расшифровал вот так – и это была любовь! Данный конкретный читатель, взаимодействуя с данным конкретным текстом, получил кусочек счастья. И ответ на вопрос «А с хрена ли?» лежит точно не области литературоведения. Точнее, немного и в его, но совсем немного. Человеку текст важен, близок, понятен, приятен. Все перечисленное - это психические реакции.
Оценить качество текста нельзя. Можно оценить реакцию на текст. И эта оценка невозможна без органичного соединения психологии, культурологи и лишь частично, лишь малой долей филологии и иже с нею.
Отличный, кстати, в этом плане пример - кинковые тексты. Кинк – это тот камертон, который вызывает немедленный отзвук у «коллег по цеху». При этом закрывают глаза даже на очевидные огрехи стиля и логики. То есть их как бы и видят. Но как бы и похуй. А всем остальным читателям тоже похуй. Но уже на текст.
Индивидуальная, сугубо индивидуальная реакция. Текст не просто хороший или плохой. Он хороший или плохой – для кого-то. Это не сферической конь в вакууме. Юноша отреагирует так, зрелый мужчина - эдак. Женщина так, мужчина – иначе. Нубиец – так, араб – эдак. И каким тут боком знатоки литературы? И каким тут боком критики? Кому нафиг нужно знать, какие чувства испытал при прочтении книги зрелый состоятельный англосакс, живущий в Глазго, гетеросексуальный, холостой, работник солидного литературного журнала? Как это повлияет на восприятие текста китайским рабочим прядильной фабрики, женатым, трое детей? Работницей саратовского офиса, гомосексуальной, зарплата – 13 тыр и ипотека, есть любимая морская свинка? Почему мнение вышеупомянутого англосакса считается значимым, а мнения остальных – как бы не совсем? И почему ему за это самое мнение платят деньги?! А мне – нет, а я тоже хочу!
Это так же бессмысленно, как если бы на признание Васи о том, что он любит Машу, появлялся Хью Хеффнер и говорил, что сиськи у Маши на 7 из 10, жопа – 5 из десяти, да и техникой глубокого минета Маша владеет слабо, он, Хеффнер, и получше видал. А мне плевать, мне очень хочется! – пел в свое время по этому поводу.
Иногда мне кажется, что мир ебанулся. А иногда я понимаю – мне не кажется.
Получается, что объективно хороший текст – этот тот, который положительно оценило большинство читателей. Любит наш народ всякое говно. Ага. Для этих людей, здесь и сейчас текст – хороший. Как бы и у кого бы от этого ни пригорало снизу. Популярность – сфера интересов статистики, а не филологии. Произведений существовало и существует неограниченное количество. Авторы – они ж как тараканы, их дустом не перетравишь. Так было, так есть и так будет. Но одни произведения рождаются и умирают, гаснут во тьме, забытые и никому не нужные. А другие – становятся бестселлерами. Одни бестселлеры и не вспомнят через год после выпуска – а другие живут столетиями и даже тысячелетиями. И живут они потому, что «попали в резонанс» большому числу людей. И надолго. А не потому, что их господин Иванов или мистер Джонсон, маститые критики, сильно хвалили.
Ну затасканный же до дыр пример - «Шерлок Холмс». Сам Дойль его хуйней проходной считал и очень печалился, что читают это, а не то, чем бедняга Дойль всерьез гордился, во что душу вкладывал. И критики «Холмса» презирали. И профессионалы его разнесли в пух и прах, размазав гениальность и методы Холмса по стеночке. И что? Да ничего. Всем НАС-РАТЬ. Читатели, безликие, неинтеллектуальные читатели Холмса обожали. И покупали. И требовали продолжения. Почему? Потому что гладиолус! И вот эта однодневка, этот порицаемый выкидыш писательского мастерства знаком каждому, кто хоть раз в кино был. Он цитируем, он чуть ли не архетип. Он читаем – даже спустя сто лет. Его любят – даже спустя сто лет. Дешевый, глупый, непрофессиональный, презираемый серьезными авторами детектив!
А кто знает, что хвалили критики в 1900-х годах? Что они называли важной, значимой, настоящей литературой? Вот вам вся профессиональная объективная оценка текста в действии. Со всеми ее титаническими возможностями. Занимающими место где-то между возможностями регионального метеоцентра и возможностями профессиональной гадалки на картах Таро.
Фиг же этот резонанс, этот отзвук предскажешь.
Узнать, что книга интересна современникам, легко. Достаточно посмотреть на продажи. Большинством голосов она признана хорошей. А потом начинается игра на выбывание. Сначала книга интересна современникам. Потом – детям современников. Потом – их внукам. Ну а там – как повезет. Некоторым авторам удается создать код, который даже при расшифровке через дохреллион лет дает отличный результат. Доплывает Одиссей до Итаки или его Циклоп сожрет? Нарожает Дездемона мужу своему придурочному мавру симпатичных мулатиков или Яго, сука, все перегадит?
Есть сочувствие. Есть узнавание. Несмотря на разницу в речи, в культуре, в мышлении – есть. Торкнуло. Проскочила искра.
Вот вам и все качество текста. Глубина смыслов и богатство аллюзий – туда же. Был бы текст - а аллюзии и глубину спецы найдут. У них, знаете ли, большой опыт. Свинья так трюфели не ищет, как ценители - глубокий смысл.
Литературоведение – это фигня. Оно работает с результатом. Оно получает текст, уже маркированный достаточным количеством читателей как годный. А потом развинчивает его на составляющие, пытаясь понять – а почему годный? В итоге сотни слов сказаны о технике, конструкции сюжета, темпе, линейности и прочих гитиках. А ответа на вопрос, почему это вот все годно, так и нет. А танцевать-то надо от читателей. Их развинчивать, исследуя параметры отработки резонанса. Их изучать. Вот тогда, глядишь, что и получится. На самом деле, было бы очень интересно исследовать именно этот вот аспект. Резонанс. Торканье. Механизм возникновения реакции. Что видят читатели уж больше ста лет в Холмсе, но не видят ни в Пуаро, ни в забытом уже Пинкертоне? Что и как обрабатывает мозг, ставя на тексте штемпель «годно» и «негодно» и отправляя по соответствующим адресам. Основа-то понятна, в общем. Но детали, детали… Вместе с сокрытым в них дьяволом.
Пишет ju1a:
Завершающая часть трилогии. Четвертая. Логичность и последовательность, чуваки, логичность и последовательность!
Я, в общем, сказала все, что хотела, в предыдущих трех. А потом поняла, что один момент все же остался за кадром. Почему текст не нравится? И почему в нем так отчетливо виден автор, в отличие от хорошего, в котором он не виден? Рас-рас
Начну издалека. Сильно издалека. Есть такая распространенная логическая ошибка. Как называется правильно, я не знаю, я встречала термин «ошибка выжившего». Наверняка есть что-то умное на латыни. Всегда есть что-то умное на латыни, эту латынь хоть дустом посыпай, все равно вылезет.
Для тех, кто об этом чуде не слыхал, объясню на примере, для наглядности. Скажем, мы знаем, что дельфины спасают тонущих, толкая их к берегу. Откуда? А от тонущих, которых толкали к берегу. Потому как тонущие, которых толкали ОТ берега, никому ничего не рассказывают. Они скромные, молчаливые и плохо пахнут. Вот еще пример. Во время Второй мировой конструкторы самолетов очень хотели усовершенствовать конструкцию самолетов. Что естественным образом вытекает из названия их профессии. хе-хе А точнее, они хотели усилить защиту. Поэтому они регулярно осматривали вернувшиеся из боевых вылетов машины и отмечали, где больше дыр, чтобы поставить в эти места броню. Ну они же поражаются чаше всего, правильно? Статистика! Тщательно продуманный план порушил зануда-математик. Он уточнил, что дело обстоит ровно наоборот. Если в самолете есть дырки, но он вернулся из вылета, то это малозначащие дырки. Второстепенные. Плюнуть и забить. А вот те места, где нет ни одной дыры, усиливать нужно обязательно. Потому что после того, как туда попадали, самолет уже никуда не летел. Он падал.
То есть имеет место во-первых, нерепрезентативная выборка, во-вторых, неверное толкование результатов этой самой выборки, начисто игнорирующее факт ее нерепрезентативности. Мы знаем, сколько акул кусает людей. Но мы НЕ знаем, сколько акул проплывает мимо. Соотношение людоедов к нелюдоедам может быть и 1/2, и 1/10, и /1/100000. Как-то так.
А теперь к текстам. Текст, который не нравится – ну, он обратный тому, что нравится. Логично же. В тексте, который нравится, находиться приятно. Причем дело не только в увлекательных событиях. Это комплексный эффект, роляют и речь, и мировоззрение, и да, события. Текст, который нравится – это текст, тождественный мышлению читателя тем или иным образом. Он ощущается естественным и органичным, в нем хорошо и приятно находиться, как в домашних тапочках. Если чтение – это путешествие в голову автора, то хороший текст – путешествие в голову, в которой хочется остаться на ПМЖ, получить гражданство и купить квартиру в центре лобной доли мозга. Текст, который не нравится – наоборот, текст чуждый. Царапающий. Раздражающий. Это не тапочки, это туфли, которые жмут и трут. Это визит в голову, находиться в которой так же приятно, как в вытрезвителе Урюпинска утром 1 января. То есть лучше там не находиться. Чтение – способ увидеть мир глазами автора, стать автором на какое-то время. И читателю либо нравится это, либо нет. Скажем, читаешь ты Брэдбери. И мир вокруг внезапно сияющий и радостный, светлый и теплый, и сладко пахнет одуванчиками. Читаешь ты Довлатова. И мир полон странных, но милых людей, и все вокруг забавно и необременительно, и нет ничего плохого, есть только грустное и философское. Читаешь ты Башлачева… И ебена мать. Как у вас открывается окно на кухне? А Кафку лучше вообще не читайте.
Считать, что автор виден только в плохих текстах, а в хороших не виден – так же ошибочно, как полагать, что самое уязвимое место самолета – крылья, потому что в них часто попадают. Читатель рассматривает не все тексты, а только отдельный их сегмент, находит обобщающий фактор и радостно восклицает «О, а вот и причина!». А нихуяшечки. Это не причина. Это следствие. Автор виден потому, что визит в его фантазии вызывает дискомфорт. Продолжу аналогию с туфлями и тапочками. Если в туфлях шов трет, а в тапочках нет, это не означает, что тапочки бесшовные. Это означает, что швы в тапочках не трут, всего лишь. И то лишь данному конкретному человеку, поэтому для него они и незаметны. А другому запросто могут и натирать. Ну вот попадут на любимый мозоль – и все, и пиздец котенку. Сразу швы станут очевидны и вопиющи, приобретут решающее и категорическое значение. Кто ж так шьет, мудилы?! Кто ж так пишет?!
Если книга нравится, личность автора воспринимается практически как собственная. Поэтому она и не видна. Это хорошо подобранные очки, это туфли по ноге, это комната, в которой жил 10 лет и находишь вещи вслепую, в полной темноте, просто потому, что комната уже давно часть тебя.
Если книга не нравится, она ощущается чуждой. И личность автора ощущается такой же. Она мешает и раздражает, об нее бьешься, как о мебель в чужом доме, когда впотьмах в сортир бредешь. Ой, бля! Чужие убеждения. Чтоб им. Сука! Принципы! Какого хуя?! Уй-еее… Блядское мироощущение, какой еблан положил тут мироощущение?! Да чтоб вам всем! Понаписали!
В книге, которая не зашла, виден автор, и он бесит. В ней видны все недостатки, а достоинства все равно не вызывают симпатии. В книге, которая зашла, автора вроде бы и нет. Потому что автор – это как бы ты. Ей простишь любые косяки, а достоинствам рад, как ребенок – трезвому Деду Морозу. Это… это как любовь! Она или есть – или ее нет. Если любишь, что бы там из себя этот самый объект любви не представлял, он все равно охуенен. Если не любишь, то как бы хорош человек ни был… ты его не любишь, и хоть тресни. Ну вот, скажем, мой начальник любил заниматься спортом. Всегда был в форме. Подтянутый такой, широкоплечий. И что я думала, когда видела его? Ах, как наш ИванИваныч чудесно выглядит? Ах, наш ИванИваныч такой энергичный и бодрый? Ага, щас. Я думала: у, сука! У приличных людей в твоем возрасте по два инфаркта, а ты конь конем, етить тебя налево.
Вот и у пчелок с бабочками то же самое..
@темы: напоболтать
-
-
05.11.2016 в 21:06спасибо за линк) прочитать было любопытно
-
-
05.11.2016 в 21:17-
-
05.11.2016 в 21:54-
-
05.11.2016 в 22:44-
-
05.11.2016 в 22:49-
-
05.11.2016 в 22:54-
-
05.11.2016 в 23:01-
-
05.11.2016 в 23:03-
-
06.11.2016 в 02:16Лично у меня достоинства непонравившегося текста вызывают симпатию, просто я горюю по-читательски, что остальное не зашло
-
-
06.11.2016 в 02:20-
-
06.11.2016 в 02:33